Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству - Мэтт Ридли

Гость должен был притворяться, что не замечает жара, хотя порой тот обжигал кожу. Иногда — к великой чести хозяина — дом сгорал дотла.

Вдохновляя сына на подвиги щедрости, одна женщина вспоминала о своем отце: «Он отдавал или убивал рабов. Он отдавал или сжигал каноэ. Он отдавал шкуры морских выдр соперникам из своего племени и вождям других племен — или резал их на куски. Ты знаешь, что я говорю правду. Это, сын мой, дорога, которую твой дед проложил для тебя и по которой ты должен идти»109.

По вашему мнению, полнейший абсурд? Отнюдь. Наиболее вопиющие потлачи, разумеется, происходили достаточно редко, иначе раздавать было бы попросту нечего. Они представляли собой крайние проявления системы конкурентного аккумулирования богатства и были четко реципрокными. Каждый дар следовало вернуть с процентами, каждое пиршество или акт уничтожения следовало превзойти другим, более грандиозным пиршеством или актом уничтожения. Некоторые потлачи включали устраиваемые двумя вождями ритуальные аукционы ценной листовой меди. Но проигравший находился всегда. В мире потлачей, реципрокность не приносила выгоду обеим сторонам.

Каков же их смысл в рациональном, экономическом мире? Ответ формалистов прост: потлач включает скоропортящиеся продукты или хрупкие предметы. Престиж же, на который их меняют — вещь долгоиграющая и движимая. Если у вождя вдруг появляется излишек пищи или масла, то сохранить его он не может. А потому устраивает пир, отдает его другим или, в крайних случаях, сжигает. Такая экстравагантность или щедрость приносят ему уважение и престиж. Это не совсем четко объясняет, почему в ход шли даже столь непортящиеся вещи, как одеяла и листовая медь, но даже здесь есть своя логика: если на листы меди можно купить престиж, тогда… покупайте! По словам Рут Бенедикт, «эти племена использовали богатство не для получения эквивалентной его стоимости в экономических благах, но как фишки с фиксированной стоимостью в игре, в которой мечтали победить»110.

Тем не менее попытка рассматривать потлачи как рациональные стратегии, позволяющие пожинать плоды реципрокности, кажется притянутой за уши. Для меня это эгоистичный и хитрый метод эксплуатации человеческой склонности попадаться на удочку реципрокности, некая разновидность паразитизма на взаимности. Потлачи устраивались по одной-единственной причине: люди инстинктивно не могли противиться соблазну ответить на щедрость щедростью.

Сейчас объясню. Потлачи не были свойственны исключительно племени квакиутл и его соседям. Стараясь перещеголять друг друга в подношении подарков, европейские монархи завоевывали расположение как ближайших соседей, так и высокопоставленных уроженцев Востока. Посол ронял престиж своей страны, если дары, которые он привозил с собой, оказывались недостаточно ценными. Коллегам по офису или соседям, получившим на Рождество подарки более дорогие, чем они подарили сами, это чувство знакомо. Знакомо оно и предпринимателям, приехавшими в Японию с «неправильными» презентами. Дофин явно оскорбил Генриха V, преподнеся ему на коронацию теннисные мячики. Да и вы бы обиделись, если бы на день рождения получили зубную щетку. Да, подарки могут быть настоящим оружием.

На всех островах Тихого океана жители обменивались подарками. Это были настоящие битвы, в ходе которых каждый стремился пустить как можно больше пыли в глаза другому. В 1918 году, например, один тробрианец оскорбил другого, усомнившись в качестве бататов, выращенных в деревне Вакайсе. Ее жители в ответ оскорбили представителей деревни Какуаку. Вожди деревень поддерживали своих — ситуация накалилась. В итоге, жители Вакайсе собрали огромный ящик объемом 14,5 кубических метра, наполнили его бататами и доставили в Какуаку. На следующий день ящик вернули — он был полон бататов, выращенных в Какуаку. Мы могли бы наполнить его еще дважды, заявили жители Какуаку, но это было бы оскорбительно. Мир был восстановлен.

Описание типичного обмена бататами на островах Тробриан, предложенное Малиновским и известное как buritila’ulo, замечательно передает далекую от альтруизма атмосферу, окружающую факт дарения. В качестве другого примера он приводит взаимоотношения между прибрежными рыбаками и бататоводами. Первые пристрастились к добыче жемчужин и нашли это дело крайне прибыльным: на заработанные деньги они могли купить необходимые им бататы и рыбу. Но бататоводы упрямо отдавали им бататы бесплатно. В итоге рыбаки отказались от добычи жемчужин: им пришлось ловить рыбу, чтобы отдавать ее бататоводам в обмен на бататы. Подарок создает обязательства, а значит — это оружие111.

Впрочем, он становится им только в том случае, когда возникает чувство долга. Дарение подарков и соревнования в щедрости не являются изобретениями, придавшими форму нашей человеческой природе. Это способ эксплуатации уже существующей природы, свойственного нам уважения к щедрым и неуважения к скупым. Откуда у нас такой инстинкт? Все просто: нетерпимый к скупости человек эффективно контролирует систему реципрокности, получая свою долю везения других. Так, в племенном обществе, где стоит задача — связать другого обязательством, дарение подарков совершенно не является дарением как таковым. Это — отработка инстинкта реципрокности (а иногда — и вовсе паразитирование на нем).

Если это так, то этот инстинкт должен выявляться в ходе экспериментов подобно тому, как обнаруживается выделение слюны у собаки в ответ на сопровождающий пищу звуковой сигнал. Но так ли это на самом деле?

Глава седьмая. В которой эмоции спасают нас от рационального идиотизма

Теории нравственных чувств

«Открытие, что склонности к альтруизму определяются выгодой генов, является одним из наиболее волнующих в истории науки. Впервые это осознав, я надолго потерял сон. Ночами я ворочался в постели, пытаясь найти некую альтернативу, которая бы в столь грубой форме не ставила под сомнение мое чувство добра и зла. Это открытие подрывает всякую приверженность моральным принципам — разве не глупо сдерживать себя, если нравственное поведение — всего-навсего очередная стратегия, преследующая интересы генов? Мне неловко это говорить, но, невзирая на все мои старания объяснить натуралистическую ошибку, некоторые студенты покидали мои курсы с наивным представлением о теории эгоистичного гена, которая, казалось им, оправдывала эгоистичное поведение».

Рэндольф Несс, 1994112

Изолированный остров Маку, расположенный в центральной части Тихого океана, населен свирепым полинезийским народом калуаме. Последний занимает уникальное место в истории науки из-за двух исследований, проведенных в одно и то же время и посвященных одному и тому же человеку — богатому местному вождю по имени Большой Кику. Первое исследование затеял экономист, интересовавшийся реципрокным обменом, а второе — антрополог, ищущий доказательства врожденного бескорыстия у людей. Оба эксперта заметили одну особенность Большого Кику: в качестве выражения верности он заставлял всех своих подчиненных делать на лице татуировку. Однажды вечером, как только стемнело и оба ученых в молчании уселись ужинать, в лагерь забрели четверо напуганных и голодных мужчин. Они попросили Большого Кику дать им немного маниоки. На что тот отвечал: «Если вы сделаете на лице татуировки, то получите корень маниоки утром».

Оба исследователя оторвались от еды: происходящее их явно заинтересовало. «Откуда, — удивлялся экономист, — эти четыре человека знают, что Большой Кику сдержит слово? Он может татуировать их и не накормить».

«Я просто не верю, что Большой Кику говорит это всерьез, — возражал антрополог. — Думаю, он просто хитрит. Мы-то с тобой знаем, какой он милый парень. Уж конечно он не откажет в пище человеку только потому, что тот не сделал татуировку!»

В ту ночь они долго спорили, потягивая виски, а когда проснулись на следующее утро, солнце было уже высоко. Вспомнив о четырех голодных беглецах, они спросили Большого Кику, что произошло. Вот каков был ответ:

«Все четверо ушли на рассвете. Но, раз уж вы такие умные, я загадаю вам загадку. Если вы ее не отгадаете, я лично татуирую вам лица. Первый человек сделал татуировку, второму было нечего есть, третий не сделал татуировку, а четвертому я дал большой корень маниоки. Теперь скажите мне, о котором из них вам нужно знать больше, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно моего поведения? Если вы спросите о том, кто неважен, или не спросите о том, кто важен, вы проиграете, и я украшу ваши лица татуировками». И Большой Кику громко рассмеялся.

Как вы, наверное, уже догадались, в реальности не существует ни острова Маку, ни народа калуаме, ни вождя-философа по имени Большой Кику. Но поставьте себя на место каждого из двух ученых и ответьте на вопрос. Это известная психологическая головоломка — так называемый тест Вейсона. Обычно используются четыре карты: от вас требуется проверить определенное правило «если — тогда», перевернув минимальное их количество. Решение одних тестов Вейсона дается на удивление трудно (например в случае абстрактной логики), других — на удивление легко. В общем, чем больше задача представлена как общественный договор, который нужно проконтролировать, тем легче люди ее решают — даже если сам договор им крайне чужд, а социальный контекст незнаком.