Укрепить престол (СИ) - Старый Денис

Вацлав Михал не встречал русских, которые могли бы хорошо владеть саблей, хотя и сам был русичем, пусть и отринувшим православие, как и его отец. Однако, нельзя было недооценивать противника, поэтому Михалевский тщательно проводил разведку навыков и умений русского князя, раскачивая его в стороны. Уже то, что самому ротмистру удавалось атаковать и только думать о защите, но не защищаться, говорило о том, что противник не лучший мастер клинка, вообще не мастер.

— Заканчивай уже! — задыхаясь, сказал Порыцкий, сильно сожалея, что в последнее время мало тренировался сабельному бою, да и того, что не встречался с таким мастером в схватке.

«Батя бы мой погонял тебя, щенок!» — подумал Николай Александрович, вспоминая отца, который ценился самим Иваном Васильевичем за свои умения.

— Хех, — на выдохе нанес удар Михалевский и Порыцкий с прорубленным черепом рухнул на землю.

— Этих в плен! — сказал ротмистр, и только думал плюнуть в поверженного врага… но не стал этого делать, все же умер русский, как воин.

*…………*…………*

— Вперед! — прокричал Григорий Константинович Волконский и повел полки в атаку.

Стрельцы, по подготовленным заранее дощатым мосткам, спешно перебегали через ров, устремляясь на пушки неприятеля.

План не был реализован, нет отвлекающего удара Порыцкого. И сейчас второй воевода Смоленска понимал, что рисков сильно больше, чем закладывалось при принятии решения о вылазке. Отряд князя Порыцкого должен был поджечь и взорвать ряд хозяйственных шатров, в одном из которых явно была провизия, ну а во втором мог быть и порох, еще три шатра, рядом стоящие были наполнены так же, но не разобрать чем. Вот это все должно было гореть, взрываться, пылать и привлекать всяческое внимание, по крайней мере, оттянуть на себя сразу же часть бодрствующих в польском лагере сил.

Но ничего не горело, а несколько выстрелов в березовой роще — не та опасность, чтобы отвлекаться.

— Стоять! — скомандовал Волконский и полковники, а после и сотники стали спешно дублировать приказ.

Второй воевода поднял руку и стал выжидать. Навстречу русским бежали все, кто в лагере не спал и находился на этом участке осады. Это было немного человек, смоленская стена имела в периметре примерно шесть верст, а осаждающего войска не столь много, чтобы сконцентрировать тысячи на всех направлениях. Кроме того, сильно удлинили охват крепости и деревянно-земляные укрепления вокруг Кремля Смоленского.

Волконский махнул рукой, и посотенно прозвучали залпы, выкашивая поляков.

— Вперед! — закричал Волконский и стрельцы побежали вновь.

По бокам и спереди выступали стрелецкие сотни городовых казаков, а внутри этих стен из русских воинов были те, кто тащил бочонки с порохом и горючую смесь.

Вот уже завязалась драка на артиллерийских позициях. Пушкари во всех армиях редко боевиты в ближнем бою, у них другие задачи, потому обслуга, пусть и оказывала ожесточенное сопротивление, но явно недостаточное для того, чтобы опрокинуть русские полки, создавшие на этом участке локальное численное превосходство.

— Быстрее! Быстрее! — кричал Волконский¸ подгоняя воинов, которые стремились уничтожить вражеские орудия.

Бочки с порохом, как русским, так и тем, который собирались использовать поляки, были уже навалены у пушек, когда среди воинов, пошедших на вылазку, начались панические выкрики!

— Ляхи спереди и с востока! Немцы! Гусары! — кричали русские командиры, вроде бы сообщая информацию, но при этом и сея панику.

Поляки отступили и на этом участке, за укрепления, которые были в пятидесяти шагах от выдвинутых вперед пушек, там перегруппировались, зарядили свои мушкеты и пошли вперед. Кроме того, к ним присоединилась и часть наемников, от березовой рощи в бой летела конная хоругвь. Это были не гусары, но в польском войске хватало разных конных от казаков, до пятигорцев и татар, чтобы опасаться только гусар… вот только шум от летящих крылатых воинов на мощных конях все равно более остальных привлекал внимание и зловеще завораживал. Ангелы смерти шелестом своих крыльев заглушали остальные звуки.

— Всем уходить! — закричал Волконский, но его полки, зажатые в клещи, стремительно теряли управление.

— Дух-д-дух, — открыли огонь русские орудия, отсекая и замедляя летящих на русских стрельцов польских гусар.

Бежал ко рву и Григорий Константинович Волконский, рассчитывая на то, что заслон из двух сотен городовых казаков окажется достаточным, чтобы задержать конную хоругвь, накатывающую от березняка.

*…………*……………*

Вацлав Михал Михалевский спешил. Его хоругвь в том числе оставалась на дежурстве. Первая ночь осады очень важна, она, порой, показывает, как именно будут развиваться события. Потому дежурных подразделений у южной части Смоленской крепости было более тысячи воинов. Увлекся, решил поиграть в благородство с русскими, а нужно было просто всех расстрелять из луков и дело с концом. А так получилось, что еще десяток воинов оставил охранять пленных.

— Делай, как я! — выкрикнул Михалевский и жестом показал направление.

Русские выставили заслон против его хоругви и он бы сработал… но у Михалевского были столь опытные и сработанные воины, что могли уже на скорости, даже в предрассветных сумерках увидеть маневр и сделать его качественно. Две сотни русских оказывались сбоку, а Михалевский уже врезался в бегущих русских смельчаков. И тут без сарказма, ибо любая вылазка — это уже подвиг, особенно та, когда осаждающие теряют минимум девять пушек, по крайней мере, девять подорваны… нет, уже и десятая взорвана.

— Отсекай! — кричал Михалевский, беря в кольцо часть отступавших русских.

А вот и гусары начали брать свою кровь.

— Тух-ду-дух, — прозвучал залп со стороны оставленных в заслоне двух сотен городовых стрельцов.

Больше десяти воинов хоругви Михалевского свалилось с коней, большая часть из-за того, что именно кони и были ранены. А потом городовые смоленское казаки, бросив свои пищали, пошли в последний и решительный бой.

Шансов у двух сотен оставшихся русских воинов не было: ни на то, чтобы сбежать, так как путь домой, в крепость, был уже перекрыт, ни на то, чтобы остаться в живых, ибо поляков все пребывало и пребывало.

Михалевский — воин без страха, смеющийся смерти в лицо, впервые усомнился в том, что польско-русская война закончится победой Речи Посполитой. Если у московитов еще хотя бы половина войска вот таких бойцов, что шли на смерть, прорываясь к его хоругви, но уже сцепившись с немецкими наемниками, то сложно будет победить.

— Сдавайтесь! Это не разумно! Сдавайтесь! — кричал Михалевский, как заворожённый, наблюдая атаку обреченных людей.

Вот один русский воин, потерявший свою саблю в бою и оказавшийся без оружия, прикрывает своего сражающегося собрата от удара немецкой алебарды. Моментально погибает, но тот, кого он прикрыл, успевает зарубить немецкого алебардщика. А иной хватает за уздцы коня пятигорца, понимая, что его прямо сейчас и порубают, но он отвлекает всадника, когда другой русский воин, до того отобрав алебарду у немца, сваливает всадника, сразу же получая две стрелы в голову и шею.

Через пять минут безумие было кончено. Под горой мертвых смоленских городовых казаков было обнаружено тело русского воеводы.

— Он дышит! — прокричал один из людей Михалевского.

— Бах-ба-ба, — прозвучали выстрелы со стороны крепости.

Полтора десятка польских гайдуков, подошедших близко к Смоленскому Кремлю, окропили своей кровью русскую землю, которая скоро может надолго изменить свой окрас на алый цвет.

*…………*…………*

— Чего добились? Как воевать, имея сильные укрепления, толстые стены и в раз терять столько воинов? — сокрушался Шеин.

Еще ни разу смоленский воевода не показывал за раз столько эмоций. От этого слова Михаила Борисовича сразу же въедались в голову собравшихся командиров полков.