Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

– какой-нибудь частной фирмы, АО с длинным полуазиатским-полуевропейским названием или ИЧП с уставным капиталом, заявленным в тугриках…

Но как бы там ни было, карьера их на этом будет завершена. Засветились они мертво – тут уже ни папа – член ельцинского правительства, ни мама – приятельница госпожи Дьяченко, ни толстый, разлезающийся от банкнот кошелек не помогут, проколовшийся папин любимчик мигом попадает в международный шпионский каталог, а оттуда он уже никогда, ни по какому блату не выкарабкается.

Кем будут работать эти люди дома, в России – неважно, Петракову знать это вообще не хотелось, главное – вытащить их отсюда невредимыми, иначе не видать очередных звездочек на погонах – это в лучшем случае, а в худшем – сдерут те, что есть.

Петраков крутил руль джипа, стараясь идти за Сидоровым след в след и внутренне досадовал на то, что не перевелись еще полоротые сынки, как и не перевелись брыластые папы, готовые посылать на смерть кого угодно, но сами до крика, до беспамятства боящиеся пустоглазой: очень любит этот народ загребать жар чужими руками. Досада всегда рождает холод, и вот холод уже начал тихо растекаться по грудной клетке – он будто бы выполз из некой неосторожно проткнутой резиновой емкости и заставил нехорошо сжаться сердце, родил в голове недобрые мысли – Петраков, беззвучно выругавшись, поспешно изгнал из себя и холод, и странную неуверенность, которая вообще не должна появляться у людей его профессии, как не должны появляться и сомнения.

Желваки у него на щеках подпрыгнули, опустились и замерли – два железных мускулистых комка, туго обтянутых кожей…

Город не производил впечатление столицы – скорее был похож на большую, беспорядочно разбросанную деревню, совершенно не спланированную – ни архитекторы, ни местные власти, которым по долгу службы положено надзирать за всяким строительством, к этому не то чтобы руки, даже ноги не приложили, дома бессистемно расползлись по пространству, какой куда, но местные жители в своих переулках-закоулках разбирались прекрасно, они привыкли к ним. Дома были низкие, выжаренные лютым летним солнцем, – жара здесь летом достигает шестидесяти градусов, – одинакового серо-желткового цвета, словно тухлятина, присыпанная пылью, стены повторяли друг друга, будто их сработали на одном заводе, а вот крыши были разными, с богатым разбросом – черепичные и цинковые, железные, склепанные из раскроенных блестящих банок, в которых перевозят машинное масло и собранные из старых кусков шифера, щели в которых запечатаны глиной, залиты варом, из темных неровных досок и кусков дешевой жести, на поверхности которой, если ее не покрасить, на второй же день начинают проступать пятна разрушительной ржави.

Запутанность улиц могла сбить с толку кого угодно, в том числе Петракова, но она с таким же успехом могла сбить с толку и тех людей, которые будут его преследовать.

Каждый дом имел свой небольшой дворик, в котором и протекала жизнь обитателей, во дворе обязательно стояла газовая печка, в землю – едва ли не на московский манер, – был врыт стол, а вокруг него стояли четыре скамейки, они также были врыты в землю – будто для тесной компании, любящей постучать костяшками домино, еще во дворах зеленели деревья, на улицах же, на обочинах узких глиняных тротуаров, в которые были врезаны водопроводные люки, деревьев почти не было.

Токарев засек это и, не удержавшись, крякнул:

– Однако!

Зато было много красивых мечетей, с высокими стройными минаретами, устремляющимися в небо, – правда, Петракову минареты эти здорово напоминали гигантские противотанковые гранатометы с вставленными в них зарядами, но это ничего не значило, взведенные на пуск гранатометы эти никогда не сработают. На головках минаретов были установлены динамики и оглушали правоверных магнитофонными молитвами, муллы старались перекричать друг друга, иногда это им удавалось, и тогда на улицах вспыхивали конфликты.

Мечети хоть как-то украшали однообразное серо-желтое пространство, возвышались над городом, словно охранные вышки, каждая вышка стерегла свою площадь; были возведены мечети часто, через каждые триста метров в небо вздымался новый минарет, и хотя все они были одинаково стройны, похожих построек не было. Токарев фыркнул:

– Вот правители минаретные! Вместо того, чтобы нашлепать для своих граждан дешевые дома, они понаставили дорогих столбов для громкоговорителей. Будто в Великую Отечественную войну. У нас тогда для радиорупоров специальные столбы врывали в землю.

– Ну, во-первых, не врывали и ничего специально не возводили – обходились тем, что имелось: репродукторы ставили на обычные электрические столбы, а во-вторых, не оскорбляй чужую веру – не называй минареты столбами.

– Прошу прощения, шеф, – Токарев, ерничая, приложил к виску ладонь.

Странными среди глиняных заборов выглядели магазинчики с современными электрическими вывесками, с игрой огней и сверком яркого неона, будто бы огни эти принеслись сюда, в эти пыльные корявые проулки из другого мира и вызывали своей веселой игрой ощущение неверия.

Петраков прикинул: по этим улочкам скорость более шестидесяти километров в час не разовьешь. Иначе выломаешь угол у какого-нибудь дувала, либо того хуже – у жилого помещения. А это, пардон, – штука нежелательная. Дело в таком разе придется иметь не только с властями, а и с мирным населением. Оно же, как известно, – непредсказуемо.

Он медленно проехался по улочкам, где должен был перехватить «клиентов» и уйти с ними к границе, словно бы старался запомнить тут каждую ломину в твердой, как чугун земле, каждую ямку, которая может вырубить шаровую опору и машина останется без колес, сделал для себя несколько отметок – этаких реперных точек; отметил угловой киоск с выставленной под стекло пестрорядью журналов, украшенных портретом местного правителя – молодого, щекастого, очень уверенного в себе господина, прикрывшего взгляд наглых глаз затененными очками, на следующем повороте засек мебельный магазин – это была очень удобная точка для совершения «ченча», хозяин выставил мебель едва ли не на середине улицы, он совершенно не боялся пыли, цепко впивающейся в ткань, под прикрытием этой мебели можно было сделать хороший рывок, кривая узкая улочка дальше расширялась, будто горшок и плавно уходила в сторону; следующий угол облюбовал хозяин кафе с длинным названием, похожим на усложненное китайское, что-то вроде «Белого тигра, выслеживающего в лунном свете встревоженную лань», тут столики были вынесены не только на улицу, также достигая середины ее, столики стояли на противоположной стороне улицы, на тротуаре, на них неряшливыми, грубо растекающимися в разные стороны горками высились пепельницы, слепленные из глины и такие же глиняные бунгало с дымовыми трубами и кривыми прорезями окошек, изнутри, из теснин бунгало проглядывали алюминиевые чашечки плоских свечек.

Улочка здесь разделялась на три рукава, если двигаться прямо, то удобных зацепок не было никаких, слева и справа тянулись низкие глиняные заборы-дувалы с редкими перекошенными калитками, если сделать поворот налево, то с