Суть острова. Книга 2 - О`Санчес

— Плоттер? А что это такое, Ричик?

— Сейчас разверну и покажу… Видишь, это планшет, нечто вроде поля, холста, и при нем специальный карандаш вместо мыши, указка, с помощью которой я смогу более четко и тонко, каллиграфически проводить линии, как настоящим пером. А надо если — так и толсто! Вот смотри…

— Ой, нет, нет, нет и нет! — Шонна в притворном ужасе зажимает указательными пальчиками уши, а большими — глаза. — Ричик, я тебе верю. А можно, пока ты рисуешь, я фильм посмотрю?

— С Чилли Чейном, небось?

— Не-е-ет, мой дорогой. Зарубежный, режиссер Тарантино. С Ума Турман.

— Не слыхал про таких.

— Это довольно новый фильм. Как устанешь рисовать — приходи, и поскорее приходи, ладно? Я честно-честно буду ждать, и не засну, подобно некоторым…

Чем и как мне на нее сердиться за ее невинные увлечения, когда я сам не в силах отслеживать время? Либо она разъяренной пантерой врывается, далеко за полночь, в кабинет, и выдергивает меня из моего нарисованного мира, либо я сам, движимый чувством вины и желанием поспать, возвращаюсь в спальню, когда моя обожаемая подруга уже видит пятый и десятый сон…

И пришло тогда утро, и пришло производственное совещание с головомойками, и на нем, кроме всего прочего, были до нас доведены последние сводки «с фронтов».

Ввязалась наша «Сова» в войну компроматов между наследниками одного финансового туза, который взял да помер, оставив у нотариуса две версии дележки своего наследства, одного единственного, но очень уж здорового, на миллиарды. Одна ветвь Лаубов стала воевать другую ветвь, от первого брака. Не успел старикан определиться, которую версию считать последней и окончательной, ибо создал оба проекта одновременно, в присутствии одного и того же нотариуса, в расчете, что успеет выбрать и освятить, так сказать… А разница в вариантах чувствительная: одна четверть состояния против трех четвертей состояний — принцип симметрично отображен в обоих завещаниях, только с переменой пропорций. И, как это изредка бывает в нашей непредсказуемой жизни, ошибся господин Лауб, не успел, помер от сердечного приступа. Наследники не нашли ничего лучшего, кроме как уличать друг друга в неблаговидных и антиобщественных поступках, должных воспрепятствовать склониться чаше весов на суде в пользу маразматиков, наркоманов, гомосексуалистов, мошенников, незаконнорожденных, проституток, серийных убийц, отравителей, агентов зарубежных разведок…

Ураган разразился тот еще, с промежуточными бурями, беспощадный, все сметающий на своем пути, ибо компромат и доносы напоминали столкнувшиеся на всем ходу циклон и антициклон.

И чуть было нашу «Сову» не подхватил на свои широкие крылья, ибо одно подразделение «Совы» принялось трудиться на «старшую» ветвь Лаубов, потомков первой его жены, госпожи Мосс, а другое, под руководством нашего Бобби Бетола, взялось обслуживать «младшую» ветвь, потомков госпожи Робладо.

Вовремя заметило руководство, не соблазнилось удобством и пикантностью ситуации: Роберту Бетолу, который подключился позже, в пользу «младших», — строгий выговор и представление о неполном служебном соответствии, с подмигиванием, правда; Байраму Лидсу — просто приказали немедленно завершить текущий этап работы на «старших», получить деньги и свернуть заказ, свернуть, даже под угрозой разрыва с нами клиентских отношений. Всем нам, правым, виноватым, причастным и непричастным, «поставили на вид», попугали апокалипсисом и вышвыриванием за ворота, выразили надежду на умение извлекать уроки, на наше повальное благоразумие и верность интересом фирмы, да так и спровадили отеческими пинками на рабочие места, ибо часы показывали десять, время, когда утро окончательно стряхивает с себя остатки сна и благодушия, превращается в нервы и дневные хлопоты.

— Боб, ты куда?

— А… Пойду, пивка попью, да домой, отдохну, не спал всю ночь.

Ему можно. Бобу не впервой: походит с пару-тройку месяцев, с полгодика, «прокаженным», а потом, когда все утрясется и забудется, выговорешник и «неполное служебное» ему тихонечко снимут, самым наглым образом изымут из внутреннего документооборота все упоминания об этом наказании. Думаю, Боб в нашей фирме единственный, для кого с таким постоянством делаются подобные чудеса, а с другой стороны — редко кто согласится под честное слово быть дежурным козлом отпущения, предохранителем для разных административных обстоятельств. Я лично, когда мы с Бобом окучивали жену бывшего заместителя мэра, чуть весь не изошел на язву и седины, все боялся, что моему заявлению об уходе «по собственному желанию» дадут ход и я внезапно окажусь за воротами, обремененный семьей, семейным бюджетом и долгами с процентами, по невыплаченным кредитам…

Нашему Бобби Жуку — хоть бы что, а мне нет. Я достаточно повидал людей, выброшенных за борт жизни, — по своей ли безалаберности и склонности к порокам, или просто ужаленным по прихоти судьбы… У меня трое на груди, о себе-то я меньше всего на свете беспокоюсь, а для них — на все пойду, ничего и никого не пожалею.

Но — прочь страхи, жизнь идет своим чередом, чаще густо, чем пусто, главное — поменьше лениться и почаще радоваться ей.

Глава шестая

По поводу которой главный герой, будь он постарше, мог бы высказаться так: «Гордец, это человек, которому труднее поцеловать чужую жопу, чем собственную.»

У нас на Земле, один рассчитанный календарный год включает в себя четыре времени года, двенадцать месяцев, пятьдесят две с хвостиком недели, триста шестьдесят пять дней, восемь тысяч семьсот шестьдесят часов, пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут, тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд. Тридцать один с половиной миллион секунд, с ума сойти!

Ну и что? Зачем, спрашивается, из-за этого разноуровневого набора числительных сходить с ума? Сейчас попробую объяснить, зачем и почему, хотя сам «свихиваться» пока еще не собираюсь.

Когда-то давно, в глубоко сопливом детстве, еще до школы, я выучился считать. Сначала до десяти, потом до двадцати. Произнеся вслух «двадцать один, двадцать два…», я понял, что умею и до сотни… Но дальше мои детские озарения побежали куда-то в другую сторону, и к проблеме счета до тысячи и больше, я вернулся уже в школе. Труднее всего было запомнить количество нулей в числах тысяча, миллион и миллиард, но усвоив эти знания крепко-накрепко, я вообразил, что могу считать до миллиарда! Не вычисления производить, а именно считать: «один, два, три… сто шестьдесят пять тысяч двести тридцать семь…». Однажды, по-моему, во втором классе, я и попытался, было, но стал сбиваться и уставать уже на третьей тысяче… И вот тогда-то, впервые в моей жизни, усвоенные знания об абстрактном счете сослужили мне практическую службу. Я предпринял попытку самостоятельно разобраться, сколько времени может понадобиться мне, чтобы досчитать до миллиарда: вслух, или про себя, — не важно, лишь бы честно… Если делать один счет в секунду… А если быстрее… Короче, я был изумлен, поняв, что метроном отщелкает миллиард секунд за тридцать с лишним лет, а мне, если скороговоркой, то лет десять понадобится, без перерывов на сон и отдых… И что от Рождества Христова до наших времен прошло гораздо менее миллиона дней… Считал я в столбик, на листке из школьной тетрадке, шариковой ручкой, а потом, для верности, проверил калькулятором… И с тех пор с легкой душой перестал считать вслух и про себя «на большие расстояния», сэкономив при этом бездну сил и временных отрезков. Короче говоря, наша жизнь состоит из ограниченного, довольно скромного количества дней, часов, минут и секунд. Отними отсюда сон, еду, туалет, время, чтобы сто раз на дню переместиться из пункта А в пункт Б, работу, чтение, беседы с людьми, далекими и близкими… Для «вечного», несуетного, остаются крохи… Как при этом человеку из плоти и крови удавалось стать Леонардо Да Винчи, или Гомером?.. Вот я и говорю: с ума сойти легче. А хочется ведь в Ньютоны, в Тайсоны…

Да нет, я вполне доволен своей нынешней судьбой, хотя и не собираюсь останавливаться на достигнутом, вопрос вопросов в другом: чего я хочу от жизни? Куда я намерен дальше тратить положенные мне секунды и годы?

На семью? — Безусловно, без счета и вне всякой очереди, ибо на свете нет ничего важнее семьи, той, в которой ты супруг и родитель.

На работу? — Конечно, ибо моя работа — единственный источник существования моего маленького мира, хотя Шонна порывается — и чем дальше, тем чаще — найти себе оплачиваемую работу, а не ту, которая бывает в рамках добровольно взятых обязанностей при клубе домохозяек… Я, пожалуй, сочувствую ее стремлениям, представляю, как бедным женщинам осточертевает годами сидеть в четырех стенах, но и оба мы при этом понимаем, что пока дети — крошки, о выходе на работу даже думать бессмысленно. Придет пора — Ши умна и образованна — подыщет себе работу по душе, и будем мы вдвоем ковать дальнейшее общее благополучие. Так мы с Шонной решили на заре семейной жизни. Но, покамест, зарабатываю один я, и зарабатываю на вполне приличную жизнь семьи из середины среднего класса. Другое дело, что я не вижу себя выходящим на пенсию в системе детективного агентства «Сова», то есть, не собираюсь трудиться там целую вечность… Нет… Да вот только — что взамен? Ведь я не инженер по образованию, и не адвокат по складу характера, и не киноартист, как Чилли Чейн, личной секретарше которого я все не соберусь с духом позвонить… Кстати. Да, стесняюсь позвонить, испытываю неловкость, если хотите… Да, он сам предложил, сам телефон дал, но… Тогда в Мариано, все казалось простым и естественным: подумаешь, Чилли Чейн! Такой же человек, с такими же радостями и тараканами, свой в доску… Но стоит лишь отойти подальше, разойтись во времени и пространстве, и становится понятна принадлежность его и наша к совершенно разным мирам… И дело вовсе не в голубой крови и количестве таланта в ней… Социальное, имущественное неравенство — вот причина причин, вот перегородка, прозрачная и неодолимая. При наличии удачи и доброй воли сторон, можно вывести осознание этого различия за скобки, в течение короткого периода общения, где-нибудь в специально отведеннных для этого местах, вроде спортзала или курорта, но замешкайся чуть, прояви беспечность, и это отодвинутое на время неравенство проявит себя самым жестоким по отношению к тебе образом. Унижение — чем его потом замажешь? Будет грызть безжалостнее совести…