Рыжие сестры - Франсиско Павон

Скоро все чашки, кроме тех, из которых пили дон Лотарио и Плинио, были сложены в конверты. Все по-прежнему молчали. Дон Лотарио сел на место – рядом с Плинио. Тот теребил мочку уха. Священник, побарабанив пальцами по столу, далекий от всего, что происходило рядом и, должно быть, казалось ему детскими играми, сказал:

– Ладно, сеньор Мануэль, если других указаний не будет, я пойду. Я, как всегда, в вашем распоряжении. О результатах исследования вы мне потом расскажете. Ужасно интересно!

– С большим удовольствием и прошу прощения, что вынужден был так поступить: я выполняю свой долг.

– Разумеется, я вас понимаю.

И он вышел, очень серьезный, высоко неся голову.

– Итак, можете идти, если хотите, – сказал Плинио, поднимаясь.

Все задвигали стульями и один за другим, кроме Гертрудис, почти не разговаривая, с мрачным видом вышли из столовой, а потом и из квартиры.

Плинио с доном Лотарио вошли в кабинет и уселись друг против друга, у столика рядом с кушеткой, в кресла, где, если верить рассказам, коротали свои сиесты рыжие сестры. Оба молчали, несколько озадаченные.

– Принести пивка? – спросила Гертрудис, заглядывая в дверь.

– А разве осталось? – удивился Плинио.

– Осталось, потому что дон Лотарио велел купить еще.

– Дева Мария! Ну так неси.

– И ветчину, конечно? Хоть мне и не поручал никто, ни бог, ни черт, я купила окорок. Должны ведь сеньориты как-то заплатить вам за всю эту мороку по их милости.

– Ты хорошо поступила, Гертрудис.

Она принесла поднос и, пока мужчины разливали пиво, стояла в стороне и хитро на них поглядывала.

– О чем ты там думаешь? – спросил начальник, посмотрев на нее.

– Я вот стою, Мануэль, ломаю голову, понять не могу, что ты нам говорил сегодня о чашках и этих напечатках или отпечатках, как их там, не знаю.

– А то, что кто-то сюда приходил и шарил в тайнике, ты поняла?

– Это конечно. Это ясно как божий день.

– Ты, конечно, знаешь, где этот тайник.

– А как же! Миллион раз я поднимала эту картину, когда прибиралась в комнате.

– Ну и, как ты думаешь, кто приходил сюда тайком?

– Честное-благородное, не знаю. Из тех, кто сегодня был, никто не мог. Тут уж грабители или тайна какая. Все одно к одному – и в тайник лазали, и сеньориты пропали… А те, кто сегодня приходил, не грабители, да и тайны в них нет никакой.

– А ты знаешь, где сеньориты держали ключ от тайника?

– Не знаю, сеньор. Наверное, в ящике, в комоде, где и остальные… Ну да это я так только думаю.

– Послушай-ка, – прервал ее Плинио, почесывая висок, и по его лицу скользнуло сомнение. – Ты вчера убирала комнату дона Норберто?

– Нет… Нет, сеньор. В кабинет я вхожу только по субботам. А почему вы спрашиваете?

– Нипочему.

– Может, вы думаете, что я…

– Ладно, ступай…

– Так вы объясните мне про эти самые напечатки?

– Объясню. Это те отпечатки, которые оставляют наши пальцы, когда мы к чему-нибудь прикасаемся.

– Запачканные пальцы, хотите вы сказать.

– И даже чистые. У каждого человека на кончиках пальцев – свой особый рисунок.

– Господи, благослови! А как же разглядеть, он ведь такой маленький?

– Для этого в полиции есть специальные приспособления.

– Ну до чего хитры! И губы тоже такие отпечатки оставляют?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Это мое дело.

– Успокойся. Если тебя кто и поцеловал, не нашли еще способа узнавать такое.

– Спаси меня бог, сеньор Плинио! Я интересуюсь из-за своего Бонифасио. Вдруг мне придет в голову узнать, не милуется ли он на стороне с какой кошечкой.

Они все еще смеялись, когда зазвонил телефон. Плинио пошел к телефону и, коротко ответив что-то, вернулся в комнату. Не садясь, он залпом допил стакан и набил папиросу.

– Кто это?

– Сейчас скажу. Гертрудис, – крикнул он в коридор, – мы уходим.

– Ладно. А я тут приберу стаканы. Завтра приходить?

– Если ты будешь нужна, я позвоню. Пошли, дон Лотарио.

– Пошли, маэстро.

В парадном дон Лотарио нетерпеливо спросил:

– Что случилось, Мануэль?

– Хосе Мария Пелаес, кузен, ждет нас в «Мадридском казино».

– Что за черт! Что это значит?

– Не знаю. Думаю, что-нибудь связанное с утренним собранием.

Когда они шли вниз по улице Баркильо, направляясь к улице Алькала, на пути им попалась портновская мастерская Симанкаса, в прежние времена поставщика томельосских франтов, и дон Лотарио сказал:

– Мануэль, а ты вроде собирался заказать костюм?

– В самом деле.

– Ну так вот мастерская сына Симанкаса.

– Завтра непременно, а то мои женщины рассердятся. Послушайте, а что – старик еще жив?

– Отец? Я уверен, что жив. И уверен, что скроит для старых Дружков.

– Ему, верно, лет девяносто, не меньше.

– Ну и что? Живет себе, радуется, пока руки ножницы держат… Хорошая профессия, никогда конца ей не будет, не то что моя.

Они пошли вниз по улице Алькала. Был золотистый, погожий мадридский день.

– А знаете, чего мне хочется? Сесть на террасе какого-нибудь кафе и поглядеть на людей, – сказал Плинио, когда они проходили мимо кафе «Доллар».

– И мне. Особенно в такой день, как сегодня. Вот покончим с этим делом, выйдем с утра пораньше да пройдемся по всем кафе – посидим на террасе, поглядим на женщин, словом, разгуляемся.

– Для меня это дело десятое. Мне главное – голове дать отдых и посмотреть на людей просто так, ничего при этом не разглядывая.

В дверях казино они спросили у однорукого швейцара, здесь ли дон Хосе Мария Пелаес. Тот велел посыльному проводить их в зал, выдержанный в стиле двадцатых годов. В глубине зала, совершенно один, на широченной, обитой кожей софе сидел двоюродный братец. С таким видом, будто свалился откуда-то сверху. Унылое лицо, белые руки сложены на коленях. Односложно предложил вошедшим сесть и спросил, чего они хотят выпить.

– Спасибо. Мы уже пили кофе, – отозвался Плинио с усмешкой, пока дон Лотарио усаживался в кресло, стоявшее к нему ближе других.

И все равно все трое оказались довольно далеко друг от друга – до того огромный был зал. Довольно далеко друг от друга и от времени, в котором жили. Словно забрели невзначай в мечту о belle èpoque.[10] И даже сами стали похожи на экспонаты пустого, без посетителей, музея восковых фигур.

«Вот казино так казино, черт бы его задрал! – подумал Плинио. – Не то что в нашем городке».

Дон Лотарио, выставив вперед подбородок, нетерпеливо перебирал ногами. Плинио по-барски развалился в кресле и, не снимая шляпы и не выказывая нетерпения, пожалуй, даже с мечтательным видом, ждал. Двоюродный же братец Хосе Мария следил за вошедшими, возможно даже с интересом, однако с места не двинулся.

– Это я был в квартире сестер, – сказал он вдруг, еле шевеля гипсовыми губами, сказал как будто издалека, словно думал вслух.

И уставился на свои руки – не то от стыда, не то от робости. Дон Лотарио с сомнением взглянул на Плинио, и непонятно было, в чем он сомневается – в услышанном или же в том, кто это сказал.

Начальник снял шляпу, положил на колени, пригладил рукой волосы и очень вежливо сказал:

– Пожалуйста, продолжайте.

– Они, – заговорил Пелаес, повернув голову к балкону, как будто исповедь его предназначалась вовсе не полицейским, а входившему в окно свету, – они очень предусмотрительны и дали мне этот ключ много лет назад.

Очень медленно он достал из кармана пиджака длинный ключ – точно такой же, какой был у Плинио.

– Возьмите, если хотите.

Плинио поколебался, но все-таки взял ключ.

– Я знаю все, что есть у них в доме. Они всегда мне доверяли, я всегда был им предан… Минуту, прошу прощения, одну минуту…

С неожиданной энергией он вскочил и быстро пошел к выходу.

Плинио и дон Лотарио, немного встревоженные, следили за ним взглядом. Когда тот был уже в дверях, Плинио бросился за ним. Двоюродный братец прибавил шагу. Плинио свернул за ним в коридор и оказался перед дверью. Мужской туалет. Плинио вздохнул с некоторым облегчением. Но все-таки вошел. Пройдя мимо умывальников, Хосе Мария скрылся в кабине и заперся. Плинио решил остаться и послушать. Не станет же он… Нет, слава богу, послышались звуки, вполне соответствующие месту. Плинио подождал еще немного и, услышав шум спускаемой воды, поспешил обратно – в кресло.

Очень скоро вошел и Хосе Мария – как обычно, медленным, неуверенным шагом. Сел на ту же софу и продолжал прежним бесцветным голосом, словно он и не уходил и никакой вспышки энергии не было в помине.

– Они никогда мне ничего не давали. И вечно говорили: вот нас не будет – все тебе достанется, а до тех пор – нет… А мне, истинная правда, ничего и не надо было. Ничего, кроме одной вещи.

– Какой?

– Я понимаю: это смешно, – добавил он, опустив белесые веки, – но уж каждый таков, каким его создал бог… У них тоже странностей хватает. И милых странностей, и не очень милых.