Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

В великих творениях прошлого никогда сразу не понимают противопоставления планов. Но надо наконец уразуметь его, ибо именно из этого противопоставления проистекает равновесие и общий «склад». Однако этот секрет не известен архитекторам, которые затеяли реставрировать соборы, добавляя к ним пороки нашего времени. Так что в итоге они всегда перегружают здание, попусту утомляют его. Они не достигают того эффекта, который ищут, потому что не знают условий равновесия.

Благословенная тень собора еще долго осеняет меня после того, как я переступил его порог; она сопровождает меня по жизни. Я вновь вижу его главные архитектурные линии, такие-то детали его скульптуры, такую-то фигуру, которая в своей обособленности представляет собой единое целое, отдельный мир, образ великого. Так мельчайшее насекомое, потому что состоит в согласии с общими законами, дает нам краткое, но полное представление о мироздании.

7

Обстоятельствам не возобладать над Духом и Законом.

Чувство прекрасного необходимо, нетленно. Я убеждаю себя в этом, столь живо чувствуя в себе способность восхищаться. Этой способностью наделены все люди. Она может дремать, но она пробудится.

Я тоже не всегда знал всю истину. Как я должен быть признателен силам, которые открыли ее мне! – Сегодня, этим весенним утром, когда все вокруг в цвету, меня сопровождают воспоминания и я соединяюсь со своим прошлым, думаю о долгих и дивных занятиях, которые подарили мне вкус к жизни и преподали свой секрет.

Откуда мне эта милость?

Во-первых, от долгих прогулок через лес, открывших мне небо: небо, которое, казалось, я видел ежедневно, но однажды увидел по-настоящему.

А еще от модели, от живой модели, которая, не говоря со мной, породила во мне восторг, наделила терпением, подарила радость понимания этого цветка из цветов, цветка человеческого. С тех пор мое восхищение неуклонно росло, ширилось. Способность наблюдения обострилась благодаря редким и пылким привязанностям, а еще благодаря веснам, подобным этой, когда земля выпускает на поверхность свою цветущую душу, чтобы восхитить нас и нас очаровать.

Какое счастье – владеть ремеслом, которое позволяет мне высказать природе мою любовь! – О, эта модель, этот храм жизни, скульптура которого может воспроизводить самые нежные формы, самые изысканные линии, поначалу кажущиеся неприятными, но малейший фрагмент которых уже готовый шедевр! А ее лицо, где божественная душа, сила, свежесть, грация соединяются, словно в своем излюбленном жилище, средоточии наших восторгов!

Вот мед, который я собрал в своем сердце. Я живу в постоянной благодарности Богу, Его восхитительным созданиям, Его красноречивым посланницам.

Другие захотят насладиться тем же счастьем. И я хорошо знаю, что сейчас, как и во все века, другие уже поклоняются вместе со мной красоте.

Она не погибнет.

Позволено ли мне будет задержаться на один миг на радостях, которые дарят мне шедевры и мои собственные труды? – Есть в этом некий пример…

Облокотившись на подоконник в своем Медонском скиту, я омываю лоб утренним туманом. Все мрачные мысли отдаляются, я уступаю кротости этого прекрасного весеннего часа. – Я знаю, что толпа моих статуй ждет, чтобы явить себя и работать вместе со мной.

Но сперва я остановлюсь в своем маленьком музее, где собраны прекрасные обломки всех эпох. Среди них многие из моих скульптур; они выделяются, хотя инстинктивно я всегда приближаюсь к традиции. – Оригинальность – пустое слово, слово болтуна и невежды, сбившее с пути немало учеников и художников. Нам, скульпторам, непозволительно быть оригинальными. Мы копиисты. Готические мастера только потому были так плодотворны, что копировали природу. Мы изучаем.

Изучение – очень преданная сестра, которая никогда вас не покинет. Она с вами даже тогда, когда вы не приглашаете ее к работе. И как мало надо, чтобы обострить ее внимание и сделать полезной!

Этот маленький музей, который я обычно так неблагодарно покидаю, – меня каждый день уверяют, что дела первейшей важности ждут в каком-то другом месте… – сегодня меня задерживает. Сейчас он в чудесном полумраке; легкая дымка погожего утра проникла и сюда. Но мой взгляд останавливается на предметах, которые полны для меня знакомого очарования. Эти гипсы, эти мраморы обращают ко мне краткие речи, напоминают о моих паломничествах ко всем соборам Франции. Восторг! Я слышу смутный рокот, потом различаю слова, властные строфы. Души Мастеров поучают мою собственную.

Несмотря на различие эпох, все здесь исходит из единого закона гармонии. Здесь только шедевры, то есть все скульптуры родились совершенными. Именно поэтому мне кажется, что они похожи друг на друга. – Нет, ни одна из них не оригинальна… Но грандиозная дань памяти в этом нескончаемом узоре сродни полноте мощных гимнов, сила воздействия которых тоже в повторах.

Жилка, тянущая за собой лист, упруго извиваясь, – это сок, что несет в себе жизнь. Он бурлит, неволит лист, формирующийся этим усилием. Кто сотворил этот шедевр? Безымянный готический мастер. Какие прекрасные прорези! А эти несомые или отбрасываемые тени! Кто понимает, сколько благородства в выпуклостях и прорезях, посредством которых сделали простой портрет растения? И ведь действительно, в этих прорезях и выпуклостях столько благородства, что им под стать самые возвышенные мысли. Это потому, что природа здесь представлена в своей полноте, ощутимая природа, итог всех тайно работающих сил.

Да, всюду единственный закон, одна и та же гармония. Общий дух связует единством все эти творения. Какую простоту они нам советуют! Но какой свет вкладывают в наши думы!

Смотрю и не могу оторваться. Я окутан этим светом; одни его отблески гаснут в отдалении, другие мерцают совсем рядом…

Древние обломки. Но что французские, что греческие – одно и то же чувство. Все тот же сфинкс красоты. Везде и всегда – воплощенная и воскрешенная природа. Это воплощение и составляет высшее великолепие Египта и Индии. – Я вижу все это словно сквозь слезы радости. А когда устаю восхищаться человеком, обращаюсь к пейзажу и глубоко наслаждаюсь исцелением от этого недуга – города…

Вернуться к истине, вновь обратиться к природе, углубиться к первоосновам: связать настоящее с прошлым. Инстинкт распознает инстинкт на расстоянии.

Связать настоящее с прошлым – необходимое действие. Это значит вернуть живым мудрость и счастье. Те, что владеют счастьем, потому что склонились пред истиной, не хотят хранить для одних себя это сокровище. Все человечество бессознательно алчет и жаждет этого. – Есть непонимание между прошлым и настоящим.

Художник должен быть услышан.

Не надо ему подражать: он сам не подражает и не хочет, чтобы ему подражали. Даже чтобы приблизиться к античному искусству, он прибегает не к копии, но к тому же средству, которым пользовались Древние, – к изучению природы.

Не подражать, но услышать!

Смиренный наперсник природы, он живет среди многих других чудес, нежели те, что в «Тысяче и одной ночи». Он может преподать толпе искусство восхищаться, а также предоставить ей великолепные и многочисленные возможности развития и счастья.

Действительно, радостно подчиняясь Законам – настоящим, не тем, что издает человек, но вечным текстам, навек дарованным его глазам, его уму, его сердцу, – мы наслаждаемся бесконечным богатством жизни. Какой рай эта земля! Не будем говорить о зле, мы его не понимаем… Попытаемся лишь исчерпать доставшуюся нам долю добра: нам это не удастся, ибо оно бесконечно. И оно нам попросту дано.

Красота, как воздух, не стоит ничего. Земля, спокойная или взбудораженная, цветущая или обнажившая свой костяк, времена года, животные и цветы, городская толпа, восхитительные портреты, которые видишь в омнибусе, на корабле, в вагоне, – повсюду, художник, ты находишь пищу для утоления твоего голода по красоте. Велика ли важность, если издалека ты не видишь лица? Его показывает тебе общее движение; а если ты видишь только лицо, то оно показывает тебе общее движение; лицо и движение рассказывают всю историю человека, это целый роман, написанный плотью. А поскольку в этом законе красоты нет ничего условного, ты будешь чтить его даже в лице твоего врага – если сможешь выдержать его вид, – даже в существах, порода которых враждебна твоей собственной. Животные вполне достойны нашего уважения, потому-то конь и становится равным всаднику в конных статуях. Нет ничего, вплоть до последней былинки, что не было бы «прекрасно устроено». – Остается только смотреть, вмешиваясь как можно меньше, чтобы не смутить актеров драмы и не лишить их естественности. Когда-то я выбирал свои модели и указывал им позы. Эта ошибка давно позади. Все модели бесконечно прекрасны, и в непосредственности их жестов более всего заметен отпечаток божественного. И пока красота открывается мне, умножаясь с секунды на секунду по мере того, как я лучше ее понимаю, я начинаю работать – едва очинен карандаш или размята глина, – изучая то, что вижу, то, что мне дано, уверенный, что незачем выбирать.