Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

– Асмодей, – осторожно так обратился Мойша к демону, – а одолжи мне своего алого червя Шамира ненадолго? Ты сказал, что мне жить год осталось, а он скалу сгрызет, в песок переварит, и я поправлюсь.

– А что ты мне за это дашь? – демон же – он на то и демон, чтобы никому не помогать, по крайней мере, без собственной выгоды.

Столковались Мойша с Асмодеем о своеобразных процентах от того времени, что отпущено Мойше: Мойше жить осталось двенадцать месяцев, и двенадцать месяцев алый червь Шамир будет грызть камень скалы, а Мойша – мучиться от болезни. Через двенадцать месяцев камень песком рассыплется, а Мойша поправится, но станет после этого деньги давать под залог, обманывая людей и забирая у них вещи по малой стоимости. И все люди будут плохо думать о Мойше, а по нему судить и о других евреях. Если же алый червь Шамир поторопится, то, кроме этого, придется после смерти Мойше в аду томиться столько времени, насколько раньше закончит Шамир свою работу: если справится Шамир за одиннадцать месяцев, то томиться в аду душе Мойши один месяц, а если алый червь за день поспеет, то – одиннадцать месяцев и двадцать девять дней.

И вызвал тогда Асмодей алого червя Шамира из своего подземного царства. Шамир камень грызет, Асмодей в доме Мойши сидит – ждет, а самого Мойши нет – он ушел к ребе Аврааму, чтобы одолжить у него денег – Мойша помнил, каким способом царь Соломон обманул демона Асмодея. Алый червь Шамир справился за один день, и гореть бы душе Мойши в аду одиннадцать месяцев и двадцать девять дней, то есть почти столько же, сколько самым великим грешникам (известно, что только самые великие грешники горят в аду двенадцать месяцев), если бы не уроки ребе Авраама. Мойша от ребе Авраама знал, что царь Соломон опоил демона Асмодея и наложил на него цепь с Божественными печатями, тем самым подчинив себе. Мойша же не собирался так поступать с демоном – он учился у отца быть честным купцом и уговор нарушить не мог. Но и следовать уговору не собирался – не хотел Мойша ни в аду гореть, ни людей обманывать.

Купил Мойша Хаим на деньги, одолженные у ребе Авраама двенадцать бочек красного вина, и приказал доставить их к своему дому, где ждал его, как вы помните, демон Асмодей. Асмодей же, как увидел бочки с вином, так сразу и вспомнил, как обманул его царь Соломон, но вспомнил демон и божественный вкус благородного напитка, и веселье, которое приносит вино. Вот и решил Асмодей, что Мойша – не царь Соломон, недаром прозванный мудрейшим из мудрых, никогда Мойше не обмануть демона, так что почему бы не продать один из месяцев адских мук Мойши за бочку этого прекрасного вина?

А Мойша, как мы знаем, и не собирался обманывать демона. Он охотно продал бочку вина за месяц своих мучений. Как он и думал, одна бочка только раззадорила Асмодея, поэтому он продал вторую бочку за второй месяц своих мучений, за ней была третья, потом четвертая, и так все двенадцать месяцев выкупил Мойша Хаим у демона, и от двенадцатой бочки осталась одна кружка, потому что, как мы помним, не ровно двенадцать месяцев должна была мучиться в аду душа Мойши, а одиннадцать месяцев и двадцать девять дней.

Утром проснулся демон Асмодей, а голова трещит, в глазах – муть сплошная, тело наизнанку выворачивает, и худо ему так, как только раз было, тогда, когда опоил его вином царь Соломон. И только одно может помочь несчастному демону – кружка того же вина. А тут и Мойша – здоровый и свежий, и такой довольный, что готов даже поднести демону эту кружку вина… да с одним условием: не надо будет Мойше людей обманывать. Что было демону делать? Выпил он вино, забрал своего алого червя Шамира да и убрался в свое подземное царство.

Мойша же восстановил дело отца – было бы здоровье, а купеческое дело Мойша знал и любил. Но и науку у ребе Авраама он не оставил, потому что научила его жизнь, что случается порой то, что без мудрости книжной никак не осилить. А как овдовела Лея, так Мойша Хаим женился на ней, но вы это и сами знаете, потому что все евреи Вильны гуляли на его свадьбе.

Так что живет теперь Мойша Хаим, честнейший человек, здоровый и крепкий в свои пятьдесят лет, как молодой дуб, и горя не знает, только процентов ни с кого не берет да очень не любит упоминания о камнях. Если кто из вас решится выведать у него его историю, так вам надо про камни упомянуть, он разозлится, да, глядишь, что и узнаете, как я узнал.

– Дядя Шмуль, а мы все знаем про Мойшу Хаима!

– Да как же вы узнали, ведь он никому, кроме меня, никогда…

– А ты ее нам сейчас сам рассказал, да и не заметил!

А ведь верно, рассказал. Вот вырвется у меня слово, за ним – другое, а там уже и история готова. Как бы теперь не прогневался на меня Мойша Хаим да не перестал одалживать деньги под залог! Но да он никогда не узнает, что разболтал я его историю, если, конечно, слово за слово… Нет, ни за что ему не признаюсь, а не знаю даже, что услышу тогда от моей Сары!

Чтобы кости не ломались

И спина к земле не гнулась,

Были гибкими суставы,

Мышцы радостно играли

Под упругой юной кожей,

Постарайся утром ясным

Солнце алое увидеть,

Или на закате алом

Солнце на ночь проводи.

Солнечная бабушка

Слышал я от людей захожих – от коробейников да купцов заезжих, да от странников Божьих, – что где-то далеко от Лопатней бескрайнее море омывает серебряными волнами своими золотой песчаный берег. И выносят серебряные волны на желтый песок желтые кусочки янтаря. Стоит на берегу моря город Кенигсберг, и каждым утром дети и девушки Кенигсберга отправляются на желтый песчаный берег. Они ищут кусочки янтаря, чтобы талантливые мастера сделали из них бусы, браслеты и серьги, которые так любят девушки Кенигсберга и заезжие купцы.

Мастер Ганс не делал бус, браслетов и серег, но и за его работу охотно платили золотые монеты и богатые бюргеры Кенигсберга и заезжие купцы. Мастер Ганс делал из янтаря фигурки людей и животных, и все жители Кенигсберга, и заезжие купцы знали, что янтарные фигурки мастера Ганса непростые. Помогают они своему владельцу от беды избавиться. В Кенигсберге рассказывают, что шел как-то мастер Ганс по Ратушной площади и темно было у него на душе, потому что принес он своему заказчику янтарную фигурку-лягушку, а тот неожиданно умер, и осталась лягушка у мастера. А на Ратушной площади сидел нищий, и такой у него был жалкий вид, что рука мастера невольно потянулась к карману. Потянуться-то потянулась, да что толку, – не было в кармане денег, ведь мастер Ганс не продал янтарную лягушку. Денег не было, зато лягушка была, ее-то и подал мастер нищему.

Янтарные фигурки мастера Ганса ценились дорого, и янтарная лягушка принесла нищему столько серебряных монет, что не сидел он больше на Ратушной площади, а сам, проходя через нее, охотно подавал милостыню своим бывшим товарищам.

Янтарные фигурки мастера Ганса радовали людские сердца, и много в Кенигсберге можно услышать историй про то, как помогали они своим владельцам. Каждая фигурка, казалось, знала свою судьбу и всегда оказывалась с тем человеком, для кого она предназначена Богом. Вот лягушку ту мастер для одного человека делал, а попала она к другому, которому оказалась нужнее. Историй много, а я расскажу вам одну, о солнечной бабушке – янтарной фигурке, которую любил мастер Ганс больше других своих поделок, потому что светилась фигурка солнечным светом, и улыбка была у янтарной бабушки солнечной.

* * *

Наши Лопатни – село необычное, и люди в Лопатнях непростые живут. Я рассказывал вам, что сам Ермак Тимофеевич родом из села Лопатни? Тот самый казак, что для России Сибирские земли открыл? Рассказывал, помню. А еще у нас в Лопатнях жил раньше колдун Мантул. Как он сам колдуном стал, вам расскажут у Васьки Шевцова, если придете к нам в Лопатни на Никольскую братчину, когда мы с мужиками пиво варить начинаем, а мне сейчас про Мантула говорить недосуг, потому что не из-за него история эта приключилась, а из-за Пахома, которого Мантул этот колдовать научил.

А здесь надо сказать, как Мантул Пахома колдовать научил, чтобы вам понятно стало, что за человек был этот Пахом. Пришел, значит, Пахом к Мантулу и говорит:

– Дядька Мантул, научи меня колдовать!

– А не забоишься? – страшное дело колдовство-то черное.

– Не забоюсь, научи, дядька Мантул!

– Ты палку сруби с олешины [2] , а как к полуночи время подойдет, так и иди на росстани [3] , где дорога на Клинищи с дорогой на Забродье пресекается, да в самую полночь палку эту в небо бросай. Как бросишь, так беги до дому, не оглядывайся, и, как добежишь, калитку захлопни. Только, как пойдешь на росстани, крест с себя сними.

Сделал все Пахом, как Мантул ему указал, а как палку в небо бросил, так застонал ночной воздух жалобным голосом, и показалось Пахому, что само небо горькими слезами заплакало. Испугался Пахом, да и побежал до дому, не оглядываясь, а за ним – погоня, да и не зверь лесной, не человек лихой, а нечисть всякая, которую, не дай бог, никому и во сне увидать, и наяву повстречать – такая она страхолюдная! Как и успел Пахом до своего двора добежать, про то он не сказывал, а я так думаю, что и сам не знал. Как калитку захлопнул, так вся нечисть, что за ним гналась, о калитку с разбега шмякнулась, покрутилась вокруг, а во двор не вошла – не по силам нечисти через калитку войти.