Последний шанс - Лиана Мориарти

Грейс причесывает Джейка к приходу Софи. Льет сильный дождь, и Кэллум с большим зонтом отправился на пристань встречать гостью.

Грейс впервые пользуется маленькой мягкой щеткой голубого цвета с медвежонком на ручке. Эта щетка лежала в огромной, обернутой целлофаном корзине, которую ей подарили коллеги на работе, когда она уходила в декрет. Все дружно охали и ахали, когда она доставала каждый новый предмет.

Ребенку, похоже, нравится, когда ему причесывают волосики. Он смотрит на нее снизу вверх задумчивым взглядом мудрого старичка. На обеих щечках у него некрасивые прыщики от потницы, что вроде бы вполне нормально, если верить тете Марджи и Энигме, но Грейс предпочла бы, чтобы их не было. «Лицо, которое может любить только мать», – бросив беглый взгляд в коляску, сказал Рон при последнем посещении, и сердце Грейс наполнила такая убийственная ярость, что ей пришлось отвернуться.

Она делает ребенку пробор, зачесывает ему волосы набок, и Джейк становится похожим на гангстера пятидесятых. Не хватает только галстука-бабочки. Потом она зачесывает волосы наверх, и он снова делается похожим на ребенка. У него такая мягкая голова.

Грейс представляет себе, как бьет его нежную головку ребром щетки – снова и снова. Джейк заплачет, но не попытается уклониться, потому что не умеет. Он будет лежать без движения, а его голова постепенно превратится в мешанину из крови и костей.

Грейс дрожит. Сердце ее сильно колотится.

Она встает с ребенком на руках и быстро подходит к коляске. Укладывая Джейка на спину, она прерывисто дышит.

Ребенок плачет, а она осторожно выходит из комнаты и останавливается в коридоре. Потом начинает молча молотить себя сжатыми кулаками по предплечьям и бедрам, хлопать по щекам. Ей очень больно.

Примерно через минуту она останавливается. Тело болит, щеки горят. Грейс делает несколько глубоких вдохов, а потом поворачивает голову и пробует улыбнуться пустому коридору – теплой, доброжелательной улыбкой, не предназначенной никому конкретно.

Ребенок хнычет. На улице снова принимается идти дождь.

– Ничего, – тихо говорит Грейс сыну и себе. – Все будет хорошо. Я непременно найду способ все уладить.

Когда Софи пекла торт, ей, согласно рецепту, потребовалась одна чашка измельченных грецких орехов. Сверху торт украшен сложным узором из половинок орехов, аккуратно вдавленных в глазурь.

Словом, ее подарок изобилует орехами, и это плохо, потому что у Грейс редкая форма аллергии – на орехи и семечки. Если она съест хотя бы маленький кусочек испеченного Софи торта, то у нее случится анафилактический шок. У бедняжки распухнут гортань и губы, участится сердцебиение, и она потеряет сознание, а через несколько секунд может и вовсе умереть. На всякий случай Грейс всегда носит с собой эпипен – специальный препарат, который вводится в ногу, прямо через одежду, и содержит адреналин.

– Какой красивый торт, – говорит хозяйка.

Они стоят на кухне, рассматривая смертельно опасное подношение Софи и слушая шум дождя, льющего с неослабевающей силой. Грейс держит ребенка на руках. На нижней губе у него висит капля молока, щеки раскраснелись. Джейк молотит ручками. Софи очарована нежным изгибом его темной головки.

– Сколько труда вы вложили в приготовление этого торта, – вздыхает Грейс. – Как жаль, что я не могу его попробовать.

– А мне очень жаль, что я вообще принесла его! – отвечает Софи, мысленно представляя себе, как загогочут, узнав о ее промахе, Клэр со Свеном.

– В этом нет вашей вины, – говорит Кэллум. – Откуда вам было знать?

Дело в том, что Софи на самом деле знала про аллергию. Как Вероника, так и ее брат не раз потчевали ее легендарной семейной историей о шестнадцатом дне рождения Томаса. Грейс тогда поцеловала мальчика, только что съевшего три куриных шашлычка с соусом из арахисового масла. После чего ее пришлось спешно переправлять через реку на катере дяди Джимми и везти в больницу на «скорой». Мальчик, которого она поцеловала, был настолько потрясен таким поворотом событий, что впоследствии стал геем. Очевидно, его мать до сих пор винит Грейс за то, что сын выбрал нетрадиционную сексуальную ориентацию.

Так что Софи как раз таки была в курсе, но когда пекла торт, это совершенно вылетело у нее из головы.

– На самом деле я знала про аллергию, но забыла, – признается она, безуспешно борясь с подступающим румянцем.

Слишком поздно. Вот оно! О черт! Софи просто ненавидит такие моменты, когда она вдруг краснеет, хотя в действительности вовсе не смущена. Не хватало еще убиваться из-за какого-то торта! Подумаешь, событие!

Однако лицо ее пылает. Вот же наказание! Шея горит и покрывается пятнами.

Она видит, как Кэллум и Грейс отводят глаза. «В следующий раз я изображу нервный тик», – думает Софи.

– Вообще-то, Томас и Вероника рассказывали мне про тот день рождения, на котором вы едва не умерли, – продолжает она как ни в чем не бывало, призывая на помощь тридцать лет опыта по части внезапного румянца.

– Ага! Семейная сага про любителя куриных шашлычков! – радуется Кэллум, глядя Софи прямо в глаза и улыбаясь, словно она и не покраснела. – Думаю, на самом деле наша гостья хотела устранить тебя, Грейс. К счастью, мы вовремя раскрыли ее коварный план. Софи выдали орехи, которыми она щедро украсила торт.

Черт возьми! До чего же все-таки обаятельный мужчина! Он ей действительно очень нравится.

– Люди все время забывают о моей дурацкой аллергии, – вежливо произносит Грейс, но в ее тоне ощущается холодок. – Даже моя мать забывает. Пожалуйста, не переживайте. Мой кусок съест Кэллум. Так или иначе, я сейчас не употребляю мучного, поскольку мне надо немного похудеть.

Грейс одета в джинсы и белоснежную блузку с длинным рукавом. Она такая высокая и стройная – само совершенство.

– Смотрите только, чтобы муж не поцеловал вас после того, как полакомится моим тортом, – немного дерзко поддразнивает ее Софи, словно они давние друзья.

Она почти примирилась со своим пылающим лицом, похожим на глупую маску.

– Ну что вы, я никогда не забываю про аллергию Грейс, – серьезно говорит Кэллум. – И помню, что в случае чего ей нужно срочно ввести эпипен.

По тому, как Кэллум смотрит на Грейс, видно, что он действительно обожает жену. Ну разумеется, как же иначе.

– Я съем два, нет – три куска торта, – продолжает он. – Чтобы вы не обижались, Софи, но потом тщательно прополощу рот дезинфицирующим средством.

– Вряд ли приятно целовать мужчину с продезинфицированным ртом, – замечает Софи.

– Придется мне из двух зол выбирать меньшее, – улыбается Грейс, и лицо ее моментально преображается.

На кухне воцаряется приятная атмосфера товарищества.

«О господи, – думает Софи, – кажется, я влюбляюсь в обоих».

Но улыбка сходит с лица Грейс, словно облако закрыло солнце, и она проявляет нетерпение:

– Ладно, проходите в гостиную, а я пока закончу с обедом. Жаль, что погода такая скверная, а то мы могли бы посидеть на террасе. Софи, не хотите подержать ребенка? Он только что поел и поэтому в хорошем настроении.

Гостья не успевает ответить, и Грейс передает ей сына.

Софи издает странный звук – «ха!», крепко прижимая к себе Джейка. Хотя она обожает ребятишек, но одновременно побаивается младенцев. Как у крестной матери девятерых детей (это требует больших затрат, и двоих крестников, к своему стыду, она втайне недолюбливает), у нее обширный опыт общения с молодыми матерями. В целом это весьма утомительно. Иногда такая мамочка дает ей подержать малыша, а потом сразу же выхватывает его или же сверлит Софи и ребенка настороженным взглядом, что лишь усугубляет нервозность.

Однако Грейс немедленно поворачивается к гостье спиной и начинает резать баклажан, с глухим стуком ударяя ножом по разделочной доске. Ее спина в белой блузке совершенно неподвижна. Софи представляет себе напряженное лицо хозяйки и вдруг ощущает необъяснимую жалость. Ей так и хочется спросить: «Что такое, милая? В чем дело?» Разумеется, это просто смешно: у Грейс наверняка сказочная жизнь.

Кэллум ведет Софи в гостиную. Она неловко ступает, боясь споткнуться или ударить обо что-нибудь головку ребенка. Она вечно задевает локтями дверные косяки. Стукни гостья их ребенка головой, Кэллум и Грейс, вероятно, не проявили бы такой же терпимости, что и в отношении орехового торта.

Гостиная, как и весь дом, отличается элегантностью, но одновременно и строгостью, как витрина магазина. Везде просто идеальный порядок. Цвета чересчур нейтральные. Поверхности чересчур блестящие.

– Вам нравится здесь жить? – спрашивает Софи Кэллума, после того как с облегчением садится за стол, держа ребенка на руках.

Кэллум устраивается во главе стола, рядом с ней. На нем джинсы, рубашка с длинным рукавом, а под ней – футболка. На лице щетина. На похоронах тетушки Конни Кэллум был тщательно выбрит, но, очевидно, дома в выходные он не бреется. Он производит впечатление увальня, но в то же время в нем есть что-то восхитительное. «Да уймись же ты ради бога, Софи! Уймись! Тебе, похоже, надо заняться с кем-нибудь сексом, и поскорей. Воздержание сводит тебя с ума. Только не вздумай снова покраснеть, а то я убью тебя – в смысле себя».