Адвокат инкогнито - Наталья Борохова

Это было неслыханно. Неужели она и вправду считала, что может получить от Соболева такую сумму?

– Помилуйте, Софья Валерьевна… – выжала из себя Дубровская. – Компенсация, на мой взгляд, должна соответствовать причиненному вреду, моральному и физическому.

– А вы считаете, что мои страдания стоят дешевле?

– Мне неудобно об этом говорить, – призналась адвокат. – Потерпевшим, конечно, свойственно переоценивать перенесенные страдания, но вы в самом деле, считаю, просите лишку. Даже если на секунду предположить, что Соболев изнасиловал вас, я не думаю, что миллион долларов – подходящая сумма. Вы – взрослая женщина, вам тридцать девять лет. Полагаю, ведь не он лишил вас невинности.

– Еще немного, и вы начнете приводить мне расценки на услуги проституток, – ухмыльнулась Кислова. – Вам известно, сколько стоит ночь элитной жрицы любви? А сколько принято доплачивать за разного рода извращения? Вы ориентируетесь на эти цены, ведь правда? А теперь недоумеваете, почему скромная лаборанточка запрашивает больше, чем любая из имеющихся на рынке шлюх? Ну же, согласитесь, что я права…

– Я не хотела вас оскорбить. Мне глубоко неприятен весь этот разговор, – призналась Дубровская. – Но я думала, что взрослые люди всегда могут договориться, как-то поладить друг с другом. Неужели вы так хотите, чтобы Аркадия Александровича отправили на зону? Вы же понимаете, что для него это будет катастрофа, впрочем, так же, как и для его семьи. У него есть коллеги, родственники, дети наконец. Вы представляете, каким ударом станет для них его осуждение? А что получите вы? Моральное удовлетворение?

– А если даже и так, тогда что? – повернулась к адвокату Кислова. В ее словах звучал вызов. – Я уже получаю моральное удовлетворение, когда вижу, как вы суетитесь вокруг меня с целью как-нибудь прекратить начатое мной дело. Просто уморительно наблюдать, как вы торгуетесь, боясь мне переплатить. Бьюсь об заклад, вы отрепетировали наш разговор заранее и заранее обсудили, какую сумму мне предложить. Все ваши вопросы о том, сколько я хотела бы получить, полный блеф. Вы уже определили, сколько я стою. Не удивлюсь, если вам даже пришлось навести справки в бухгалтерии относительно моего заработка. Действительно, сколько предложить лаборантке? Ну уж, конечно, не столько, сколько дочке профессора, родственнице министра или любовнице олигарха. Там расценки на несколько порядков выше, и миллион долларов не показался бы вам такой уж заоблачной суммой. Разумеется, что расплатиться с ними вы тоже бы не смогли, но, во всяком случае, не делали бы страшные глаза и не демонстрировали бы идиотское недоумение…

Маска показного равнодушия с лица потерпевшей спала, словно кто-то срочно поменял актрисе роль. В глазах Кисловой плескалось столько ненависти, что Елизавете стало не по себе. Она имела дело с мстительной, агрессивно настроенной женщиной, и вести с ней переговоры было столь же бессмысленно, как говорить по душам с серийным убийцей. Жаль, что она позволила Соболеву втравить ее в эту опасную авантюру.

– Вот вы с виду порядочная женщина, адвокат, – продолжала Кислова свой полный гнева и яда монолог. – Сколько вы попросили бы за свою честь? Думали вы об этом? Ну, конечно, нет. Вы считаете, что изнасиловать могут кого угодно, только не вас. Ну да, такое случается с заводскими девчонками, которые идут с поздней смены домой, или с глупыми студентками, перепившими на вечеринке. А секретарши да лаборантки вроде меня, всякие там гувернантки – вообще в группе риска. Секс – это вроде как дополнение к их работе, непременная часть их обязанностей. Сколько им приходится делать помимо того, что они действительно должны? Чашечку кофе начальнику – обязательно, забрать вещи из химчистки – непременно, не забыть про подарок для дочери и про цветы для жены на Восьмое марта – святое дело. А после того как факс отправлен и почта рассортирована, пожалуйте на рабочий стол, лицом в резолюции, и терпите, пока начальник не снимет свой стресс…

– Но вы же не секретарь, а Соболев – не ваш начальник, – напомнила Елизавета, ошеломленная силой натиска Кисловой.

– Да, у нас не столь классический вариант, – зло заметила та. – У нас учебное заведение, университет, где Аркадий Александрович – светило науки, а я – лишь серая лабораторная мышка. Кто-нибудь будет спрашивать у мыши, хочется ли ей терпеть над собой эксперименты пытливых студентов? Кто-нибудь поинтересуется у лаборантки, есть ли ей чем заняться после работы, кроме как обслуживать банкет подвыпивших профессоров? Мыть тарелки и рюмки, вытирать за тем, кого стошнило, да еще быть при этом улыбчивой и веселой. Не сердиться, если кое-кому захочется ее приобнять или запустить ей руки за пазуху, часами слушать бред пьяных доцентов, каждый из которых мнит себя вторым Коперником, отвечать на глупые вопросы и благодарить за топорные комплименты. Как мне все это надоело! Все они!

– Вы ненавидите Аркадия Александровича не за то, что он сделал с вами, – сказала вдруг Дубровская. – Изнасилование – просто предлог. В его лице вы мстите всем, кто вами пренебрегал, кто не ценил вас, не видел в вас себе ровню. Такие истории, как ваша, происходят сплошь и рядом. Мужчина под влиянием спиртного не рассчитывает свои силы, оказывается более напористым, чем принято, и происходит то, что должно произойти. Женщины оставляют это, как правило, без ответа, не желая предавать дело огласке, а некоторые вообще не видят в случившемся ничего особенного. «Вчера изнасиловали, сегодня изнасиловали, завтра опять пойду», – посмеиваются они, вспоминая о происшествии, как о любовном приключении. Мужчина не всегда способен остановиться вовремя. Не всегда отличает категоричный отказ от обычного кокетства. Иногда ведет себя грубо, зная, что многие дамы отождествляют грубость и мужественность. Но, Софья Валерьевна, не всегда такие случаи заканчиваются обвинением в изнасиловании и зоной, и это, должно быть, разумно. Вы ведь уже достаточно наказали Соболева, имейте великодушие и остановитесь!

– Соболев получит по заслугам, – как будто выплюнула Кислова. – Думаете, почему я назвала вам такую сумму – миллион долларов? Почему не стала торговаться с вами? Вы и не поняли… Я просто не хочу договариваться. Мне не нужны деньги Соболева. Можете так ему и передать.

Дубровская поняла, что продолжать разговор бессмысленно. Кислова более чем определенно выразила свое отношение к предложению пойти на мировую. Адвокат развернулась для того, чтобы уйти. Уже возле двери ее догнал насмешливый голос потерпевшей:

– А за следователя не беспокойтесь, я ничего ему не скажу. Этот разговор доставил мне истинное наслаждение.

Жаль, что Дубровская не могла ответить Кисловой тем же…

Соболев казался разочарованным.

– Она ответила отказом? Но, ради всего святого, почему?

– Она твердо решила вас наказать.

– Как это обнадеживает! Да еще накануне процесса, – зло заметил он. – Но она хоть поняла, что вы вели речь о деньгах?

– Вполне. Запросила миллион долларов.

– Она что, не в своем уме? Откуда она вообще взяла такую сумму?

– Должно быть, из американского фильма…

Откровенно говоря, Дубровскую раздражал тон, каким говорил с ней господин Соболев. Елизавета еще помнила тот день, когда встретила его в изоляторе временного содержания, где он, склонившись над бумагой, как примерный школьник, писал свое чистосердечное признание. Видела, как благодарно он воспринял тогда ее совет не поддаваться на спекуляции следователя и не оговаривать себя понапрасну. Теперь же в его голосе появились нетерпимость и высокомерная холодность. Господин профессор был недоволен тем, как идут переговоры с женщиной, которую он использовал по пьянке. Должно быть, забыл, что совсем недавно готов был принять на себя все что угодно, только бы не есть на ужин тюремную баланду.

– Вы, видимо, преподнесли ей наше предложение как-то не так, – заговорил он обиженно, как маленький ребенок, получивший на день рождения вместо живого щенка мягкую игрушку. – Так я и думал, что подобные вещи лучше решать самому. Думаю, мне бы удалось найти с этой стервой общий язык быстрее, чем вам. Я же видел, что она готова к диалогу…

Непостижимым образом, но с Аркадием Александровичем определенно происходила какая-то метаморфоза. Из воспитанного, интеллигентного человека, каким он казался Дубровской в самом начале, вдруг полезли слова и выражения явно не профессорского лексикона. Некоторые анатомические названия женских и мужских половых органов еще совсем недавно приводили его в состояние ступора, а от описания самого процесса слияния полов он краснел, как школьник младших классов. Теперь же он понемногу освоился и уже не гнушался тем, чтобы использовать в своей речи крепкое словцо. Потерпевшую называл не иначе как «стерва» и «зараза», а один раз вообще обозвал буйнопомешанной телкой, чем несказанно удивил адвоката. Похоже, процесс будил какие-то неизведанные, темные стороны его натуры, о которых мужчина и сам не подозревал.