Культурные истоки французской революции - Шартье Роже

Янсенистские воззрения части французского духовенства с присущей им бескомпромиссностью выражают резкое и полное размежевание, произведенное Контрреформацией, между обязательным для всех церковным образцом и совершенно иным отношением к священному, отныне заклейменным как порочное. «Помните, дорогой и многоуважаемый собрат, прекрасные слова нашего божественного учителя: Ecce mitto vos sicut oves in medio luporum[16]. Вот и мы с вами чувствуем себя в наших кантонах, словно в Китае или в Турции, где кругом почти сплошь язычники, хотя мы находимся в христианском мире»{165}. Это письмо, которое в 1731 году кюре янсенистского толка из Нантской епархии посылает одному из своих собратьев, указывает на непреодолимую пропасть, которая разделяет христианскую веру духовенства и религию народа, или, вернее, на ту решительность, с которой «церковная культура, подчиняющая себе, судя по всему, интеллектуальные и духовные связи, отсекает часть обширного религиозного комплекса, который она считает необходимым очистить от наслоений»{166}. Устанавливая строгое различие между категорией священного и категорией мирского там, где их тождество проверено жизнью, заменяя непосредственную причастность к божественному обязательным посредничеством Церкви, желая подчинить дисциплине и контролю стихийные религиозные порывы, безотчетные и неудержимые, духовенство в своем стремлении укрепить христианство, быть может, парадоксальным образом отдалило верующих от взгляда на мир через призму религии.

Нельзя требовать, чтобы все христиане понимали христианство так, как понимает его духовенство, это прямое насилие. Между верующими и священниками, которые за годы учебы в семинарии глубоко изучили богословие, которые сознательно образовали отдельную касту и которые происходили из более зажиточных слоев, чем их прихожане, неоткуда было взяться взаимопониманию, их взгляды на богопочитание резко расходились, более того, порой между ними вспыхивала открытая борьба (по вопросам о паломничестве, о братствах, об изгнании бесов){167}. Вероятно, духовенство пыталось оказывать давление на верующих не только во Франции, примеры такого давления мы встречаем по всей Европе, когда епископы и приходские священники объявляют религиозные убеждения, расходящиеся с их канонами, заблуждениями и суевериями. Конечно, Франция раньше, чем другие страны, отказалась от обрядов, особенно ярко демонстрировавших ее покорность Церкви, потому что даже те французские священники, которые были далеки от янсенизма, понимали постановления Тридентского собора в духе трактата Янсения об Августине и проводили резкую границу между «народным» отношением к священному и обязательными обрядами и строгими правилами, введенными Церковью. Такое разделение, которое Церковь, идя в наступление и используя все возможные средства (миссионерство, проповедь, наставление в вере и преподавание ее основ), могла на какое-то время навязать, становится недопустимым, когда среди духовенства происходит раскол и обращения грешников становятся редкостью.

К этой первой причине отхода верующих от христианства прибавляется вторая: жизнь людей уже не ограничивается пределами прихода. Во второй половине XVIII века увеличивается миграция населения, как безвозвратная, когда сельские жители окончательно переселяются в город, так и временная, когда они вынуждены искать работу, покупателей, заказчиков вдали от дома. Такие перемещения имеют два рода последствий: во-первых, они расширяют сферу распространения печатных материалов, новостей, мод и тем самым делают общины, раньше жившие замкнуто, открытыми для проникновения новых идей и новых типов поведения; во-вторых, они расшатывают строгий порядок и ослабляют подчинение Церкви, которое прежде держалось на ее авторитете и давлении общины на своих членов. Обычно переселение в большой город означает свободу и независимость, человек забывает прежние наставления и начинает вести себя по-новому. И даже те, кто возвращается в деревню, приобретают за время пребывания в городе новый жизненный опыт, вынуждающий их отказываться от прежних привычек и слепого следования сложившейся традиции. Неудивительно, что город идет как бы во главе процесса секуляризации, первым уклоняясь от предписаний Церкви и нарушая ее запреты. Неудивительно и то, что дехристианизация глубже всего проникает в те области и те слои общества, которые наиболее активно участвуют в процессе миграции.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но освобождение от влияния Церкви в XVIII веке, несомненно, является частью более длительного процесса перехода «от религиозного устройства общества к его устройству на принципах политической или экономической этики», пишет Мишель де Серто. Действительно, главная перемена, происшедшая в XVI—XVIII веках, — замена религии как организующего принципа и системы координат французского общества политикой — приоритетом государственных интересов и абсолютизма. Этот сдвиг, по-видимому, никак не затрагивает религиозные институты и обряды; в самом деле, они находят себе новое применение и являются в новых сочетаниях, диктуемых королевской волей, государственными интересами, социальным строем: «Политические институты используют религиозные институты, накладывают на них свой отпечаток, под видом покровительства подчиняют их, заставляют служить своим целям»{168}. Таким образом, размежевание, которое произошло между духовным опытом, изгнанным из мирской жизни, замкнувшимся в себе, мистическим в буквальном смысле этого слова, и публичным поведением христианина, подчиняющимся мирским требованиям «политизации», можно считать основой дехристианизации, происходящей в разгар побед контрреформатской Церкви. Отдаление и отчуждение, возникшие во второй половине XVIII столетия, окажутся тогда признаком того, что обряды, полностью изжив себя, утратили свое значение для этики, которая обрела независимость и подчиняется единственно соображениям общественной пользы или велениям совести.

Контрреформация, дехристианизация и трансформация культа

Благодаря своему размаху и решительности отход от христианства в эпоху Просвещения явился одним из самых серьезных потрясений жизненного уклада французов накануне Революции. Разрыв с христианством в разных областях Франции происходит по-разному. Посмотрим, как священники весной 1791 года приносили присягу Гражданской Конституции духовенства. Эту присягу принесли 54% кюре, викариев и клириков{169}. Контраст между Францией присягнувших священников, которые становятся «государственными служащими церковного ведомства», и Францией непокорных священников, которые отказываются приносить клятву верности новой Конституции, очень резок. У первой два оплота: с одной стороны, широко очерченный Парижский бассейн, включающий Пикардию, Шампань, Берри, Бурбонне и даже часть Гиени; с другой стороны, — левый берег Соны и Роны, где расположены Бресс, Бюже, Дофине и Прованс. Оплот второй — области, с трех сторон окружающие парижский треугольник: с запада (западная часть Нормандии, Бретань, Анжу и Нижний Пуату), с севера (Фландрия, Артуа и Эно) и с востока (от Эльзаса до Франш-Конте), а также область, вклинившаяся между двумя бастионами конституционалистов, поскольку священники, живущие в срединной части Центрального массива и в Лангедоке, дружно отказываются от присяги. Итак, география сложная, и это географическое размежевание сохраняется вплоть до XX века: там, где одержали верх непокорные священники, верующие продолжают соблюдать религиозные обряды, там же, где в большинстве оказались присягнувшие Конституции священники, народ отвернулся от Церкви.

Революция ставит духовных лиц перед мучительным выбором, они не всегда принимают решение самостоятельно, порой на них оказывает давление община. В этом решении проявляются отношения, которые существовали до Революции между народом и Церковью, а также всеми теми обрядами и верованиями, которые она охраняет. Священники категорически отказываются присягать Конституции в тех областях, где много протестантов, чье положение укрепилось благодаря эдикту 1787 года о веротерпимости (например, в Лангедоке и Эльзасе), в тех областях, которые поздно вошли в состав Франции и не покорились галликанству[17] Французской церкви (Северные провинции и Франш-Конте) и особенно в тех областях, где духовенство, состоящее из местных жителей, уроженцев сел и деревень, насчитывает много викариев и клириков и отличается мощным самосознанием и сознанием различия между духовными лицами и мирянами (подобное мы наблюдаем на всем Западе). В тех областях, где, наоборот, священники — люди приезжие, горожане, не так резко отделенные от мирян и потому находящиеся под давлением своих прихожан, они принимают присягу (такое имеет место, в частности, в широко очерченном Парижском бассейне). Присягу принятой Революцией Гражданской Конституции духовенства, которая далека от учения римско-католической Церкви и от постановлений Тридентского собора, можно понимать как выражение давно начавшегося процесса секуляризации, вышедшего за пределы узкого круга избранных, который, как мы видели, первым порывает с традиционными нормами поведения.