Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

новобранца на потолке. Только услыхав раздавшееся в каком-нибудь конце казармы короткое «я», он снова опускал глаза к списку, делал в нем какую-то отметку карандашом и принимался читать дальше.

На освободившейся возле прапорщика площадке строились вызванные писарем новобранцы. Прапорщик беглым взглядом окидывал каждого, видимо, на глаз оценивая физические качества своих будущих солдат.

Никита слышал, как выкрикнули Лукина, видел, как тот безучастно и, казалось, совсем не заинтересованный тем, что с ним будут делать дальше, медленно пошел к строю. Он стал во вторую шеренгу, подальше от прапорщика, и, опустив голову, смотрел в пол.

Список подходил к концу, и Никита был уже уверен, что на этот раз его не вызовут служить в часть. Он был доволен. Судьба разлучила его с Лукиным.

— Федотов, Никита Андреев, — выкрикнул в это время писарь.

Никита не сразу понял, что это вызывают его. Он еще не свыкся со своей новой фамилией.

— Федотов, Никита Андреев, — повторил громче писарь и огляделся кругом.

— Я, — поспешно ответил Никита и слез с нар, захватив свой азям и узелок с вещами.

— Глуховат? — насмешливо спросил прапорщик и сразу же ответил сам себе: — Ничего, артиллеристу неплохо — пушка меньше глушить будет.

Никита натянул на плечи азям и стал в строй. Он был сердит и, чтобы не видеть насмешливого прапорщика, смотрел на мутное окно, по которому, как слезы, катились частые капли дождя.

Вдруг Никита почувствовал, что кто-то толкнул его под локоть. Он повернул голову и рядом с собой увидел Лукина.

— Не зевай, Федотов, — шептал тот. — В армии зевать не полагается.

— Уйди ты к черту, — выругался Никита.

Лукин весело улыбнулся.

— Чего рассердился? Я тебе правильный совет даю, а ты сердишься. Коли мы земляками стали — терпи. Видишь, я к тебе с самого правого фланга пробрался, чтобы вместе быть. Надо, думаю, поближе к землячку держаться, как бы он снова не оплошал…

Никита насупился.

Писарь закончил перекличку и передал список прапорщику. Прапорщик пересчитал новобранцев (их оказалось пятьдесят человек), потом скомандовал: «На-пра-во! Шагом марш!» — и вывел команду на казарменный двор.

Там ее уже поджидали человек десять солдат, вооруженных короткими бебутами и наганами.

— Конвой-то и здесь есть, — негромко, но так, чтобы слышал Никита, сказал Лукин. — Видно, из одной тюрьмы да в другую поведут…

Никита не ответил.

На середине двора прапорщик построил новобранцев в колонну по четыре, солдаты-конвоиры стали по бокам, и колонна вышла за ворота сборного пункта.

2

Поезд шел из Владивостока на запад. На стенке салон-вагона все еще сохранялась белая эмалированная дощечка с надписью «Иркутск — Москва», хотя железнодорожное сообщение Сибири с Европейской Россией давно уже было прервано фронтом.

В салон-вагоне с голубым бархатным диваном и потускневшими от времени, как бы запыленными зеркалами ехали два пассажира. Один был в военном костюме цвета хаки с бело-красными ленточками на рукаве, другой в штатском.

Сейчас они сидели за чайным столиком, пили чай и вели неторопливый разговор так, словно встретились в вагоне случайно.

Человек в хаки был по крайней мере лет на пятнадцать моложе человека в штатском (ему не было и тридцати), и, может быть, это заставляло его быть почтительным и в высшей степени корректным. С его худощавого лица ни на мгновение не сходила учтивая улыбка, открывающая ряд золотых зубов, и он смотрел на своего собеседника даже с некоторым подобострастием.

Старший был вице-адмирал Колчак, младший — генерал Гайда, еще в недавнем прошлом штабс-капитан чешских войск.

— И долго вы рассчитываете пробыть в Омске? — спросил Гайда.

— Несколько дней, — ответил Колчак, покачивая носком ботинка так, словно нажимал педаль невидимого рояля. Руки его неподвижно лежали на бархатных подлокотниках кресла, но пальцы чуть приметно шевелились, будто он лениво перебирал клавиши, вспоминая какую-то давно забытую мелодию. — Я должен выяснить, можно ли пробраться на юг, в район действий армии генерала Деникина. Там где-то мои семья. Уехав в Америку, я потерял с ней всякую связь и теперь решил во что бы то ни стало разыскать ее…

— Я думаю, это вам удастся, — скучно сказал Гайда. — Из добровольческой армии Деникина в Омск нередко приезжают офицеры. Я думаю, они вам охотно помогут…

— Ах, вот как? Значит, имеется постоянная связь с Деникиным?

— Не постоянная, но имеется.

— Это упрощает мою задачу, — сказал Колчак. — Значит, в Омске я непременно найду кого-нибудь из приехавших с юга… — Он откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно мимо своего собеседника.

«Неужели в самом деле ничего не знает? Неужели все делается помимо него?» — подумал Гайда, украдкой взглянул на адмирала, побарабанил пальцами по столу и тоже стал смотреть в окно.

За окнами вагона тянулся желтый осенний лес, и там, где лес расступался, открывались пашни с заскирдованными хлебами, мелькали деревушки с черными от времени избами, с кривыми «журавлями» колодцев и с белыми церквушками на пологих холмах.

Гайда и Колчак встретились во Владивостоке. Гайда приезжал туда представиться союзным дипломатам, после того как чешскими полками была захвачена вся транссибирская магистраль, а Колчак — из Японии, где отдыхал на каком-то курорте.

Познакомившись с Колчаком и услыхав, что адмирал собирается ехать в Омск, Гайда любезно предложил ему место в своем поезде. И вот теперь, уже в дороге, Гайда узнал, что Колчака прочат в диктаторы России. Об этом без обиняков сообщил ему член центрального комитета кадетской партии Пепеляев — маленький толстенький человечек, поразительно напоминающий ловкого провинциального адвоката. Он совершал поездку по сибирским городам, где инструктировал партийные кадетские комитеты, и на станции Маньчжурия явился в