Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Много где довелось мне побывать доселе, ещё больше после, но ни в одном месте не видел я подобного запустения, подобной бедности, подобной нищеты, подобного унижения и подобного голода. Да что здесь говорить, если, только наткнувшись на деревню и узрев пред собой её сущность, я решил, что та давно оставлена людьми, догнивать, растворяться в нарождающихся кругом болотах, ибо не было поблизости ни одной курицы, ни одной кошки и ни одной собаки. Только потом я узнал, что все они давно были съедены голодающим населением деревни, не знающим человеческой пищи, пожирающим всякое, хоть сколько-нибудь пригодное для потребления и живущим в этом мерзком чувстве извечного хотения есть.

Первый человек, которого я повстречал в этом месте, был тощ до такого уже края, что конечности его были сравнимы с удилищем рыболовной снасти, с редкими колами, ограждающими его надел от соседского, палкой, на которую сажают чучело, пугать ворон на поле, но не было здесь ворон, а какие когда-то были, все уже давно съедены. Облачён житель деревни был в жалкие обноски, в коих постеснялся бы ходить всякий, полагающий себя человеческим существом, столь грязны они были, столь засалены, жалки и убоги. Я попросил у него приюта, а он долго взирал на меня, должно быть не умея привыкнуть к королевскому, в сравнении с ним, моему виду, удивляясь румяности моей физиономии и изумляясь доброте и порядку моего платья, хотя повторю вновь, после лесной погони я был отвратителен сам себе, но поразительно превосходен над любым из местных жителей.

В самом конце всех существующих концов, старик по виду (после я узнал, что ему едва сравнялось тридцать лет), согласно помотал головой и я был пущен в его избу. Там мне пришлось примоститься к мутной поверхности засохшего пузыря, растянутого в оконном проёме и наблюдать за опушкой леса, ожидая явления опостылевших моих преследователей. Но так и не суждено мне было дождаться их, ибо те проживали в близких сюда землях и, должно быть знали об этом месте, а, зная, ни для каких надобностей не решались соваться сюда, дабы не лицезреть весь творящийся здесь ужас и самим не принимать на себя в нём участия.

Это уже потом, после бегства из деревни королей, я узнал, что ни один окрестный житель не смеет забредать сюда и вступать в какие бы то ни было отношения, торговые ли, менные, либо же напросто дружественные с жителями сего проклятого небесами места. Пока же я всем лицом своим припал к оконному пузырю и ждал выхода из леса моих зложелателей, а мой новоявленный хозяин в это время скрипя досками своей избы, топтался у меня за спиной и не знаю уж что делал, не исключаю, будто клацал зубами и исходился слюной.

Я поджидал, а гонители мои, всё не приходили, не слышался лай их блохастых шавок, которые, едва я ступил в болотистую водицу леса, утеряли мой след, не слышна была их грязная ругань поносящая меня самым последним негодяем на всём божьем свете. Отчаявшись ждать, я обратился к своему хозяину с вежливой речью, в которой назвался сам, выказал глубочайшую признательность за данный мне приют, сдержанно похвалил его жилище и даже осведомился, могу ли я чем-нибудь отблагодарить его за столь необходимое мне вспомоществование? Хозяин принял мои слова с неожиданным величием, жестом, не лишённым галантности, отвечал поклоном на мой поклон и в чрезвычайно вежливых выражениях отказываясь от предложенной помощи и в конце своей учтивой речи, называясь очень длинным именем, носить которое впору какому-нибудь майордому или сенешалю знатного рода.

Хильдерих Теодеберт Гунтеук, так представился мне сей оборванный, обтянутый кожей скелет, по жилищу своему и наружности, бывшим не кем иным как нищим, а не в коем случае не управителем двора. Когда я от несдержанности своей и неуёмного любопытства, распиравшего всё мой нутро, спросил, кто же нарёк его столь длительным прозваньем, отец или мать, он поведал до чрезвычайности удивительную историю про свою деревню и про жителей её, былых и ныне живущих.

– Знаешь ли ты путник, имя основателя династии великих королей, царствующих теперь средь франков? – так начал старик свою речь. – Да будет тебе известно, что основатель этого рода, Хлодион, родился и вырос в нашей деревне. В уже достойных меча летах, он, единственный выживший среди всех родившихся в том году младенцев, покинул деревню и вскоре объявился в Брабанте, что в землях проклятых тюрингов. Там он сколотил себе армию, разбил с ней римлян и взял крепость Турнэ и второклассную крепость Камбре. Он распространил свою власть до самой нашей реки Соммы и подчинил себе добрую половину второй Бельгики. И родил он сына Меровея, а тот сына Хлотаря, а тот двоих сыновей Дагобета и Хариберта. И зачалась так династия великих королей Меровингов. А перед самой своей смертью, приехал Хлодион к себе на родину, в нашу деревню и роздал всем жителям её красивые и гордые имена и не приказал осушить болота, не приказал дать нам скот или другие земли. Он сказал, что наша деревня, быть может одна на целом свете может родить истинного короля, не по рождению, а по духу и всякий, кто вытянет в нашей деревне двадцать зим, может быть королём. И сказал, что мы должны помнить имена наших отцов и добавлять их к своим именам, это родит в нас гордость и честолюбие и поставит на путь короля того, кто, может быть, не встал бы на него, погрязнув в делах нашей деревни.

Такие вот речи я услыхал от этого Хильдериха Теодеберта Гунтеука. И говорил он правильно, чисто, внятно, так, что уху моему привольно было ему внимать и всякое сказанное слово затвердевалось в моей памяти и никуда уже оттуда не девалось, только вот не ведал я, верить ли сему или же принимать всё сказанное за бредни выжившего из ума старика, который не разумеет более ни прошлого своего, ни будущего, ни окружающего.

Тем самым временем, которым длилась его гордая и превосходная над прочими повесть, на землю сошла ночная тьма и я вышел посидеть на шаткое крыльцо приютившей меня хибары, дабы перед сном вдохнуть гнилостный здешний воздух и посмотреть как играют блики луны на водянистой скатерти полей. Ни что не нарушало тиши деревенской ночи, ни лай съеденных собак, ни шёпот гуляющего молодняка, ни пьяных выкриков поднабравшихся в харчевне мужланов, да и не было здесь никакой харчевни. Ветхие дома высились то тут, то там, подобно лесным грибам гнилушкам, вырастали они из гнилого болота и как ни утопали в том, вот воистину чудо из чудес и не виданная мною доселе невидаль.

Насидевшись и несколько озябнув, я возвратился в дом, где мой учтивый хозяин уже приготовил мне место для ночлега, постелив на пол своей горницы ветхую рогожу и присыпав ту поверх гнилой соломой, ну да мне доводилось почивать на постелях и менее благоудобных, так что, коротко поблагодарив Хильдериха Теодеберта Гунтеука, я чрезвычайно набегавшись за этот день, едва коснулся головой пола, мигом уснул. Проснулся вскорости, от некоего невнятного шума, доносившегося с улицы, я тут подумал, что это мои преследователи наконец вывели свои носы из лесу и теперь рыскают меня по деревне, но оказалось не то. Подле окна застыла недвижная фигура моего хозяина, напряжённо вглядывающаяся в происходящее и почему-то мне сразу стало понятно, что это грядут не по мою душу, а по его и он этого явления ждал и теперь мне, как добропорядочному гостю, пущенному под кров, предстоит оборонить этого человека, по скромным своим силам.

– Кто это там, хозяин? – тихо было спрошено мной.

– Негодяи идут за моей коровьей шкурой, – отвечал Хильдерих Теодеберт Гунтеук.

Сперва я не слишком сообразил, как это его собственная шкура может быть коровьей, но после натужного мышления, домыслил, что ночным грабителям нужна шкура висящая у моего хозяина при входе в избу, должно быть те думают варить из неё бульон или ещё нечто в этом роде, воистину голод обуял все здешние просторы. Пока я раздумывал, сидя на своей ущербной постели, Хильдерих Теодеберт Гунтеук выскочил в переднюю, отдёрнул рукой ту самую шкуру и стал в дверном проёме, с напряжением и трепетом ожидая явления ограбителей.

– Арнульф Анзелиз Карломан, Глисмут Конрад Мартелл, – заорал он в темноту имена явившихся к нему татей, которых было, как я сообразил, только двое. – Не могите трогать мою шкуру, я дам вам нечто лучшее и съедобное.

– Да что у тебя есть? – отвечал моему хозяину резкий неприятный голос.

– Войдите и сами увидите.

В передней послышался шум, а я поднялся и сам попытался сообразить, что же этот прохвост может дать ворам, ничего кругом не было подходящего, а когда вся тощая троица вошла в избу, корявый палец Хильдериха Теодеберта Гунтеука вероломно ткнулся в меня. Значит, эти негодяи местные жители не брезговали и человечиной, от одолевающего их чувства пали в столь глубокие бездны Ада и пожирают себе подобных, таких же мыслящих, говорящих и наделённых божьей душой. Ну тут уж я не стал медлить, дожидаться какого бы то ни было враждебного действа или нежданной помощи с небес, а с криком втесался в ряды этих тощих веток, расшвырял их по углам и дал из избы, а после и из деревни изряднейшего дёру.