Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - Илья Пиковский

— Я против. Не забывайте, что мы едем к руководству целого района!

— Именно это я имел в виду — оно любит честных, простодуш­ных людей, которые не скрывают, для чего им нужны деньги. Я буду прав, увидишь!

— Боюсь, что председатель попрёт нас из кабинета.

— Никогда! Да, он захочет это сделать, но поступит как раз наоборот: сердито сопнёт, задаст пару едких вопросов, но потом ра­зозлится на самого себя и будет делать всё, что мы захотим. Нет, Гриша, когда ты заходишь в кабинет, и от тебя исходит нега любви, запах моря, грохот музыки и загадка полуночной звезды, тебя встре­чают совсем иначе, чем обычного домогателя местных коммунальных услуг. Поверь, я знаю, что я говорю!

В конце концов Газецкий согласился, но поставил условие: завтракать не в Кишинёве, а в Тирасполе, где он решил прикупить золотишко у знакомого грузчика в ювелирторге. Но Додик ещё долго противился изменению в диспозиции, опасаясь, что провинциальный Тирасполь не задаст им нужного накала жизнелюбия и силы воздейст­вия на районные власти. После долгих споров он всё же принял усло­вие Газецкого, и утром следующего дня они садились на яхту «Папи­рус».

Кроме Додика и Газецкого, на яхту поднялись две юные деви­цы, Вероника и Любаша, и Виталий Тимофеевич, который, в своё время, руководил строительным управлением и отличался основными доблес­тями тех лет: умел пить и держать язык в заднице. Берлянчик терпел его при себе именно в силу этих двух добродетелей. Додик знал, что путь к успеху всегда лежит через спиртное, и с этой целью зах­ватил Виталия Тимофеевича, который обязан был произносить тосты и пить вместо него. Запас своего здоровья Берлянчик положил на дости­жения минувших лет. Петя Димович должен был нанести визиты в два роддома и после этого встречать пассажиров «Папируса» в Тирасполе.

Однако на яхте их ждал неприятный сюрприз. Капитан, которому было известно, что Берлянчика подобрала «скорая помощь» и достави­ла в ургентную кардиологию, не сомневался, что Додик пропустит свой четверг, и поэтому принял на борт двух итальянцев с их переводчи­цей. Теперь он был в полнейшей растерянности, не зная, как посту­пить. Это неприятно подействовало на Берлянчика, который побелел от лёгкой качки, солнца и искрящихся волн. Положение спас Газецкий, смекнувший, что присутствие итальянцев может избавить его от финансовых обязательств перед Вероникой, так как придаст всей поезд­ке характер весёлой коллективной затеи. Он сказал Любаше, чтобы она помогла Берлянчику спуститься в каюту, а затем достал визитку и протянул её итальянцам.

— Там мои реквизиты на двух языках: на русском и английс­ком, — сказал он переводчице и, обращаясь уже к итальянцам, посту­чал себя в грудь кулаком. — Бизнес! Одесса!

Итальянцы приняли это известие с любезными улыбками и веж­ливыми кивками голов.

— Сицилия. Палермо! — представился тот, что был постарше и рассмеялся. — Бах! Бах! Комиссар Катания...

— Кто вы? — не понял Газецкий.

— Он шутит, — вмешалась переводчица и объяснила, что италь­янец упомянул о герое известного телесериала, чтобы напомнить о криминальной легенде, прославившей его остров.

Газецкий пожал плечами и задето ухмыльнулся. Если бы ему ска­зали, что в Сицилийских Сиракузах жил великий Архимед, он отнёсся бы к этому факту с должным уважением. Но Миша родился в верховьях Малой Арнаутской, где даже доктора юридических наук с удовольстви­ем напевают куплеты Шуфутинского: «Ах, поворую — перестану, а когда богатым стану, то тогда начну опять я законы уважать!» Поэтому ему было смешно и нелепо слышать, что где-то стреляют и воруют больше, чем в Одессе. Газецкий тут же приспустил звездно-полосатые шорты и показал огромный синяк, отливавший лиловой эмалью, как ор­ден за боевые заслуги. Эта награда возникла на пояснице Газецкого в результате недоразумения между двумя рэкетными группировками, ку­рирующими его обувный магазин.

— Видите?! — не без гордости сказал он. — Это наша местная работа. Передайте им, что если взять нашу Одессу, то их Палермо — обычный детсад.

— Районные ясли! — поддакнул Виталий Тимофеевич, ехидно хи­хикнув. — Палермо! Подумаешь… Тоже мне атомоход «Ленин» нашёлся.

— Сеньоры решили покататься на яхте? — вежливо спросил вто­рой итальянец, меняя тему разговора.

— Нет, мы плывём в исполком, — уныло отозвался Берлянчик, вы­бираясь по узкой стремянке из каюты на палубу. Его бледное лице, искажённое гримасой сердечника, было перепачкано губной помадой, а на голове красовалась пляжная бейсболка с надписью «Оклахома». Сле­дом за ним появилась Любаша в купальном костюме со спущенными бре­тельками и счастливым покоем в больших коровьих глазах.

Итальянцы обменялись удивлёнными взглядами. Как объяснила переводчица, их несколько смутила та легкомысленная атмосфера, ко­торая сопровождала визит в муниципалитет.

— Скажите им, — возразил Берлянчик, — что им, европейцам, не мешало бы усвоить некоторые особенности нашей официальной жизни. Если вы, например, скажете в исполкоме, что спешите на похороны, вам ответят: «Это ваши проблемы!» Но если вы заявите, что опаздываете на яхту, где вас ждут весёлые девочки, вас немедленно пригласят в кабинет.

Был прекрасный июльский день. Яхта миновала маяк и вышла в море. Берег терял свои привычные глазу подробности, превращаясь в густую зелёную чащобу. Берлянчик лежал на палубе, покрытой тенью косого паруса. Морской ветер то ласковым котёнком касался его пост­инфарктных мощей, таких хрупких и беззащитных под сияющей полусфе­рой небес, то обдавал их солёными брызгами и пробирал до костей. Глядя в раскалённое небо, он думал о странных превратностях судь­бы. Ещё только вчера он лежал в реанимации, глядя на капельницу скучными глазами кандидата в небожители и подводил итог своему зем­ному пути. В целом он не мог пенять на фортуну. Он прожил жизнь «безоблачного дельца». Так говорили о тех, кто уцелел в огненном смерче судебных репрессий. Он вёл опасную жизнь матадора, опьянён­ного риском и деньгами, которые позволяли ему такие милые шалости, как завтракать с друзьями в ресторане «Красный», обедать в московс­ком «Метрополе», а ночью кутить на Лазурном берегу. Однако, он не мог назвать это счастьем. Оно касалось только той части его сущест­ва, что находилась ниже его поясного ремня, в то время, как душа и способности томились своей бесполезностью и люто ненавидели первую. Теперь перед ним открывались иные горизонты. Немая вечность отсту­пила от него. Он снова чувствовал себя гулякой и нахалом, весело кружащим на земном балу.

Между тем, Газецкий, живший постоянной пролетарской мечтой о сытом желудке, накрыл откидной столик и пригласил всех отобедать. Итальянцы заняли места рядом с остальными и в два голоса стали звать переводчицу, которая сидела на носу яхты, обхватив колени руками, но та вежливо отказалась. Вероника окинула задаваку уничто­жающим взглядом. Она вскинула голову на манер топ-модели, оправила фиговый листок, именуемый купальником и, опустившись на сидушку ря­дом с синьором Марчелло, коснулась итальянца бедром. Узкое, в склад­ку лицо синьора Марчелло потемнело. Он беспомощно поскрёб седые ба­ки и подумал о том, что, очевидно, продешевил со своим строитель­ным контрактом в Ильичёвске.

— Господа! — сказал Берлянчик, поднимая рюмку, и, когда умол­кли все звуки, кроме крика чаек и плеска волн за бортом, он произ­нёс тост во здравицу городов-побратимов Одессы и Палермо.

После этого Додик чокнулся персонально с каждым из сидящих за столом и передал свою рюмку Виталию Тимофеевичу, который тут же осушил её вместо Берлянчика. Итальянцы с изумлением переглянулись.

— Это наш русский обычай, — пояснил Виталий Тимофеевич, ню­хая огурец. — Пить за себя и за друга-еврея!

Далее он, как обычно, стал развивать чужую мысль, сказав, что Палермо прекрасный город, потому что, где мафия, там порядок: дешё­вая водка, бескорыстные депутаты, а в Дом литератора ходят только бандиты. Затем тосты пошли по кругу, и, наконец, синьор Марчелло заявил, что не прочь искупаться. Тотчас же спустили паруса и яхту «Папирус» поставили на якорь.

Газецкий спустился в каюту и переоделся. Деньги, которые он взял с собой, Миша переложил из потайного карманчика на внутрен­ней стороне звёздно-полосатых шортов в такой же потайной карманчик огромных плавок. Когда он поднялся на палубу, девочки встретили его весёлым визгом и, подхватив под руки, потащили к леерам с явным намерением столкнуть Мишу с деньгами за борт. Газецкий шутли­во таращил глаза и хохотал вместе со всеми, но руки от ягодиц не  убирал, опасаясь за судьбу своих сбережений. Между тем Виталий Тимофеевич, обхватив синьора Кармелло за цыплячье плечо, втолко­вывал итальянцу свои взгляды на жизнь. Он пытался объяснить синьо­ру Кармелло, что никогда не умничал на партсобраниях, как другие, а молчал и пил водку с кем надо, и поэтому рос в должностях.