В городе яблок. Были и небыли - Елена Клепикова

Ночь третья: Голос покинутого дома

У меня был чудесный дом. Построили его из тянь-шаньской ели в конце девятнадцатого века для купца первой гильдии Григория Андреевича Шахворостова. Человека почтенного и в городе весьма уважаемого. Ещё бы, он одним из первых основал коммерческое предприятие по торговле «колониальными товарами»8. За несколько лет небольшая лавка превратилась в крупную фирму «Торговый дом Г.А.Шахворостова с сыновьями и Пестов Фёдор Александрович». В первом разряде9, на углу улиц Торговой и Капальской10, выстроили основательное здание Торгового дома. Магазины и лавки фирмы работали не только в Верном, а и во всём Туркестанском крае, верненский же магазин называли «туркестанский Мюр и Мерилиз». Год от года богател купец Шахворостов, исправно платил десятину и на благотворительные пожертвования не скупился. За всё это был отправлен делегатом от Семиречья на коронацию царя Николая Второго и подносил тому серебряный поднос с хлебом-солью.

Говорят, каждый мужчина за свою жизнь должен посадить дерево, построить дом и воспитать сына. Григорий Андреевич деревьев посадил немало, воспитал четырёх сыновей и каждому построил дом. Уже после смерти отца, братья Сергей и Пётр построили суконную фабрику11 в окрестностях Верного на реке Узун-Каргалы, и в моём доме стал жить Сергей. А потом грянула революция, дом национализировали и кто там только не обитал: губернская чрезвычайная комиссия, губернские комитеты РКП (б) и РКСМ, позднее – областной санитарный совет, Наркомат здравохранения, первое городское медицинское училище. Из огня, да в полымя. Когда в 1978 открыли в моем доме Музей истории медицины и здравоохранения Казахстана я подумал, всё, теперь отдохну от этого мельтешения учрежденческого. Да недолго пришлось радоваться. Отобрали у музея дом и отдали под американское посольство. И тогда я не выдержал. Называйте, как хотите – струсил, сбежал. Сбежал в другой дом, небольшой, в котором всего восемь квартир – такие ещё сохранились в городе: с заплетёнными диким виноградом балконами, с тихими двориками. В дом, который не огорожен глухим железным забором. В дом с приветливо открытыми окнами. У моей временной обители тоже непростая судьба, но там живут добрые люди, и оттуда я присматриваю за старым особняком. Я жду и надеюсь на чудо. Я очень хочу вернуться. А пока живу здесь, в этом старом восьмиквартирном доме, где мы с вами собрались, и где под Новый год произошла эта история.

Новый год

Недалеко от пересечения двух очень больших проспектов стоял дом – старый и серый. Жили в нём люди, и не было у них праздника – со всех сторон на старый серый дом наступали небоскрёбы. Уныло в колодце.

Приближался Новый год. Днём подмораживало, а ночами с завидным упорством валил снег и ветер, свистящий заунывно тонко на пределе слуха, закручивал рыхлые хлопья в тугие спирали: то ли Дикая охота, то ли ведьмины зимние пляски. Жильцы всех семи (в восьмой уже давно никто не жил) квартир серого дома по привычке готовились к празднику: выбивали ковры, закупали продукты – всё, как всегда.

А тридцать первого декабря утром от Кирсанова ушла жена. Оделась, накрасила губы, буднично сказала: «Прощай» – и ушла. Насовсем. «Н-да, новогодний подарочек, – думал Кирсанов. – От такого либо в петлю, либо в запой до розовых слонов. Фиг ли. Не дождётесь». Его не прельщали ни прочувствованные речи на гражданской панихиде, ни тёплая водка с карамелькой на троих. Тем более что речей он бы не услышал, а сладкого терпеть не мог с детства.

И тогда Кирсанов потащился гулять – бродил по скверу, заглянул в кофейню, несколько раз прошёл мимо собора, но зайти не решился. К вечеру, окончательно промёрзнув, завернул в магазин – купил шампанское, пять кило апельсинов – угощать соседей, и побрёл домой.

Свет из окон освещал небольшой двор. В центре двора стоял снеговик. На снеговика смотрели дети Лялькины:

– Дядь Коль, откуда он здесь? – спросил старший.

– Не знаю.

– Мы с обеда горку строим – не было никого, а теперь – стоит, – сказал младший. Кирсанов посмотрел на снеговика. Снеговик как снеговик: три шара – один на другом, по бокам на туловке ещё два маленьких – руки и снизу впереди два – ноги. И всё. «Снеговик без лица. Стёртый, как моя жизнь, – ужаснулся Кирсанов. – Потерпи, потерпи». Трясущимися руками высыпал апельсины в снег и стал выкладывать вокруг нижнего шара. Получалось красиво – снеговик в оранжевом солнечном круге. Бутылка шампанского, воткнутая снеговику в лапку-шарик, довершала картину.

– Ну, ты, Коляныч, даёшь!

Кирсанов обернулся. Коренастый круглолицый Тынштык – сосед по этажу, – в сопровождении двух невозможно красивых высоченных девиц стоял, держа на плече ёлку, и с интересом разглядывал Николая.

– Совсем хреново?

– Прорвёмся, – пожал плечами Кирсанов.

Тынштык воткнул ёлку рядом со снеговиком:

– Ну-ка, девочки, подсуетитесь.

Красавицы покопались в сумочках и вытащили по пудренице. Глаза у снеговика получились удивительные: левый – лунно-серебряный и правый – солнечно-золотой, а ёлку украсили блестящие футлярчики теней, помады, прочие дамские мелочи.

Двери подъезда распахнулись – семейство Лялькиных в полном составе вытащило во двор дубовый обеденный стол. Мама Лялькина расстелила парадную скатерть, и дети стали споро носить и расставлять салатницы, блюда, тарелки. Папа Лялькин вместо метлы принес снеговику швабру – мокрые верёвочки, застыв на морозе, походили на колючего морского ежа.

Молодожёны из четвёртой квартиры – Надя и Лаврик Сон воткнули снеговику нос-морковку, повесили на грудь маленький плеер и попытались водить хоровод. Хоровод вдвоём не получался. К Надюхе и Лаврику подбежали Лялькины, Тынштык и инопланетные красавицы.

– Коленька, это что, решили всем домом Новый год отметить? – Поинтересовался почтенный пенсионер Ривин.

– Так вот получилось, Борис Соломонович. Присоединяйтесь. Холодно только.

– Холодно. Новый год. Дети в Хайфе, внуки в Хайфе и у них Новый год. А какой Новый год без снега?

Борис Соломонович сходил домой и вернулся укутанный в каракулевую шубу жены, поставил на стол корзинку с разнокалиберными хрустальными фужерами. Пробрался к снеговику и курагой, как мозаикой, выложил ему широкую улыбку.

– Равиль! Студент! Выходи! – Заорали дети Лялькины. – Петарды жахнем!

Окно на втором этаже распахнулось. Из окна вырвались клубы дыма, и выглянул компьютерный гений. Как и положено компьютерному гению небритый, очкастый, слегка заряженный пивом. Кивнул головой и исчез. Через минуту Равиль появился на улице: брякнул на стол связку петард, подошел к снеговику, примерившись, нахлобучил на голову яркое пластиковое ведёрко.

Петарды свистели и грохали, плюясь в небо огненными шариками. Дети и красавицы отзывались радостным визгом. Мама Лялькина обвела всех грозным взглядом:

– Весело? Да? Все здесь, а бабку забыли!?

Мужчины загалдели и наперегонки припустили в подъезд. Немного спустя, Тынштык и Лаврик с пиететом вывели, поддерживая под локотки, величавую старуху. Сколько лет Амалии Карловне не знал никто – и двадцать и тридцать лет назад она была такой же. Амалия Карловна жестом подозвала Кирсанова, сняла с головы ажурный пуховый шарф, указала на снеговика. Николай набросил шарф на шею снеговику – тот залучился радостью, стал домашним, родным.

Хлопнула пробка. Шампанское разлили по фужерам, заговорили разом:

– Счастья всем!

– Живите долго.

– Здоровья и денег побольше!

– Дай я тебя поцелую!

– Дядя Коля, не хочу, чтобы он растаял, – младший Лялькин теребил Кирсанова за рукав.

– Не горюй, всё будет хорошо.

Часы отбивали удары – соседи дружно чокались бокалами. Нежный хрустальный звон плыл в воздухе, переплетаясь с боем курантов. И когда стих отголосок последнего звука раздался густой баритон снеговика:

– С Новым годом!

* * *

– Снеговик в самом деле заговорил?

– Я немного помог.

– Добренький ты… Как-то это не по-нашему. По-человечески.

– С кем поведёшься. Мастера вспомни: злых людей нет на свете, есть только люди несчастливые. И если можешь дать людям немножко счастья, если можешь сделать чудо – сделай. От этого не только они – я стал счастливее.

– Непростой домик. Как они тебя перекроили.

– Может, оно и правильно.

– Всё может быть, давайте по домам. Хорошего дня!

Ночь четвёртая: Голос купеческого дома

«Важность приличествует учёному человеку» – гласит китайская мудрость. А я, вот, не учёный, не человек, но важный страсть. И почти всегда был важным. Всё потому, что мой дом самый красивый. Ну, почти самый красивый. Только у него есть башенка с крышей-куполом и выходит он окнами своими сразу на две улицы – Курмангазы12 и Фурманова13. Модерн начала двадцатого века! Дом невелик, но строили его три года по заказу почётного гражданина города Верного, владельца сапожных мастерских Тита Головизина. Обувь в головизинских мастерских шили знатную: женскую – ботиночки на пуговицах и туфли, детскую – всякую-разную. Для мужчин – штиблеты. Военных не забывали. Сапоги, конечно, не шуваловские, по сто рублей за пару, однако парадные офицерские по двадцать рублей шли, а обычные по три рубля пятьдесят копеек.