Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII‑XV вв. - Владимир Рудаков

В основе любого (в том числе и художественного) восприятия явлений окружающего мира лежат мировоззренческие, идеологические (в широком смысле), психологические установки[14]. Действительно, восприятие, понимаемое в современной психологии как «сложная система процессов приема и преобразования информации», представляет собой органичный синтез чувственного и рассудочного отношения человека к миру[15]. При этом стоит иметь в виду, что отображение исторических реалий в литературе опирается на сформировавшиеся у книжников представления о причинах, сути, значении произошедших событий, о характере поступков участвовавших в них лиц, о целом ряде иных фактов и их взаимосвязей.

Восприятие и изображение «чужих» народов чаще всего облечено в форму субъективной оценки, активно подвержено мифологизации и даже введению фантастического начала[16]. Приписывание «воспринимаемому» этносу несвойственных ему черт или гиперболизация реально существующих особенностей его поведения в большей степени связаны с процессом самоидентификации «воспринимающего» этноса. Это своего рода рефлексия — так сказать, «методом от противного».

Обязательное привнесение ценностных критериев делает восприятие одного этноса другим эмоционально окрашенным, предвзятым. Степень такой предвзятости зависит от насыщенности и направленности контактов двух этносов, от степени соответствия (или несоответствия) «воспринимаемого» этноса ценностным ориентирам этноса «воспринимающего».

Иными словами, формирование этих установок предопределено влиянием целого ряда факторов. К числу наиболее значимых среди них, безусловно, следует отнести социальный опыт индивида (или группы людей), существующие и воспринятые обществом ценностные ориентиры и соотнесенные с ними представления о «должном» и «недолжном», наконец, самооценку общества в рамках усвоенной им «шкалы ценностей»[17].

В задачи данного исследования входит реконструкция основных составляющих целостного восприятия монголо-татар русскими средневековыми авторами середины XIII–XV века. Нас интересуют, во-первых, представления древнерусских писателей по поводу причин монголо-татарских нашествий на русские земли, во-вторых, восприятие ими феномена власти монголо-татарских ханов, в-третьих, оценка книжниками возможностей и перспектив сопротивления ордынцам и, наконец, в-четвертых, то, каким образом авторы рассматриваемых произведений определяли эталоны должного поведения человека в условиях «татарщины».

Понятно, что реконструкция перечисленных аспектов восприятия тесно связана с выявлением и анализом деталей описания ордынцев в произведениях древнерусской литературы, тех ценностно-окрашенных характеристик, которые присваивали «татарам» книжники. При этом в большинстве случаев речь идет о неявных характеристиках, о смыслах, скрытых в нейтральных на первый взгляд деталях описания, об аналогиях и сравнениях, имеющих, казалось бы, вполне риторический, «этикетный» характер.

Именно такие детали повествования и нуждаются в аккуратной и, самое главное, адекватной интерпретации — адекватной главным образом тому культурному (в том числе и литературному) контексту, в котором создавались те или иные произведения. Очевидно, что в такой работе следует исходить из «презумпции осознанности» тех или иных художественных поступков книжника. Иными словами, из того, что та или иная информация о «татарах» (об особенностях их поведения в тех или иных ситуациях, причинах тех или иных поступков, «свойствах национального характера» и многом другом), судя по всему, появлялась в литературных произведениях не «просто так». Фиксация тех или иных сведений о «татарах», тех или иных оценок их поведения, вероятно, осуществлялась согласно творческому замыслу писателей — авторов произведений древнерусской литературы — потому, что это им было нужно, именно так они представляли описываемую действительность. Поэтому определение замысла того или иного книжника также имеет немаловажное значение для настоящей работы.

Автор исследования считает своим долгом высказать самые теплые слова благодарности своим учителям, в разное время направлявшим его научный поиск, — Игорю Николаевичу Данилевскому и Анатолию Сергеевичу Демину. Являться их учеником — огромная честь. Также автор признателен всем тем, кто на разных этапах работы оказывал ему всестороннюю помощь и поддержку: И. Л. Андрееву, А. В. Воронцовой, О. В. Гладковой, В. П. Гребенюку, А. Г. Каспржаку, В. М. Кириллину, Е. Л. Конявской, Е. Б. Рогачевской, А. Ю. Самарину, А. Н. Ужанкову и многим другим.

Настоящую работу автор посвящает своим любимым: жене — Екатерине, дочерям — Варваре и Нине, родителям — Николаю Сергеевичу и Елене Федоровне Рудаковым, а также дедушке и бабушке — Федору Дмитриевичу и Калерии Николаевне Чижиковым. Без их любви, поддержки и участия ни данное исследование, ни многое другое в жизни автора просто не состоялось бы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВОСПРИЯТИЕ МОНГОЛО-ТАТАР В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРЕДИНЫ XIII — ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIV ВЕКА

ОЧЕРК ПЕРВЫЙ

Монголо-татары в ранних летописных повестях о битве на Калке

Первые упоминания в древнерусской литературе о монголо-татарах связаны с описанием разгрома русско-половецкого войска на реке Калка. Древнерусские книжники — авторы и редакторы летописных сводов — придавали большое значение описанию первого столкновения русских и монголо-татар: практически все летописные памятники, охватывающие в своем повествовании события 20-х годов XIII века, содержат в себе тот или иной вид «Повести о битве на Калке»[18].

Указанный факт вполне объясним. Особенно если учесть, что рассказ летописной статьи 1223 года был посвящен не просто описанию единичного приграничного сражения, пусть и с неведомым доселе противником. Речь шла о первом вооруженном столкновении Руси с народом, который долгие десятилетия оказывал непосредственное влияние на политическое, социальное и духовное развитие русского общества. Совершенно естественно, что летописцам требовалось так или иначе ввести своих читателей «в курс дела», тем или иным образом пояснить смысл случившегося, наконец, попытаться связать воедино факт появления монголо-татар с дальнейшими событиями, произошедшими на Руси во время и после ее завоевания ордынцами. По сути дела, летописные рассказы о разгроме русских на Калке во многом играли роль неких предварительных пояснений к такому волнующему для древнерусских книжников сюжету, как взаимоотношения Руси с покорившим ее народом.

Литературная история ранних летописных известий о событиях 1223 года

Самые ранние рассказы о событиях, произошедших на Калке в 1223 году, дошли до нас в составе Новгородской первой летописи старшего извода (далее — НПЛ[19]), а также Лаврентьевской (далее — Лавр.) и Ипатьевской (далее — Ипат.) летописей. Тексты, находящиеся в составе более поздних сводов, как показало их изучение, имеют характер поздних компиляций, составленных главным образом на основании соответствующих статей трех вышеуказанных летописей[20].

Три ранних летописных рассказа о битве на Калке существенно отличаются друг от друга: каждая из летописей содержит большое количество оригинальной, независимой друг от друга информации. Вместе с тем часть информации «кочует» из рассказа в рассказ, заставляя исследователей прибегать к сложным текстологическим построениям, необходимым для объяснения существующих текстуальных и сюжетных совпадений.

История текстов повести о битве на Калке теснейшим образом связана с литературной судьбой содержащих это произведение летописных памятников.

По мнению большинства исследователей, повесть, читающаяся в составе Лавр., так или иначе связана с Ростовом и правившей в нем княжеской династией.

По мнению А. В. Эммаусского, «изучаемая статья Лавр. была составлена первоначально в Ростове под живым непосредственным впечатлением от событий 1223 года»[21]. Более аккуратны в оценках Д. С. Лихачев, М. Б. Свердлов и др., которые полагают, что летописная статья «представляет собой ростовскую обработку первоначального южнорусского известия (курсив наш. — В. Р.)»[22]. Последнее наблюдение согласуется с гипотезой М. Д. Приселкова, полагавшего, что на протяжении 1206–1239 годов Лавр. передает текст т. н. «Ростовского летописца Константина Всеволодовича и его сыновей», восходившего к владимирскому великокняжескому «Своду 1228 года», который, в свою очередь, опирался на Летописец Переяславля Русского[23]. Таким образом, как полагает большинство исследователей, первоначально рассказ о событиях 1223 года, дошедший до нас в Лавр., появился в составе Летописца Переяславля Русского (между 1223 и 1228 годами), откуда перешел во Владимирскую великокняжескую летопись 1228 года, а уже оттуда — в ростовскую летопись. Составитель последней существенно отредактировал попавшую ему в руки информацию, сопроводив повествование рассказом о действиях «своего» князя Василька Константиновича, который в битве не участвовал.