Звездный скиталец - Джек Лондон

Как я уже говорил, я пошел на войну, только повинуясь традиции Стэндингов, и убедился, что у меня нет воинских дарований. К такому убеждению пришли и мои начальники, ибо они сделали меня писарем квартирмейстера, и в этом чине писаря, за конторкой, я и проделал всю испано-американскую войну.

И не как боец, а как мыслитель возмущался я бессмысленной тратой усилий на тюремных станках. За это и стали меня преследовать надзиратели, и я превратился в «неисправимого». Мозг мой работал, и за его работу я был наказан. Когда моя «неисправимость» стала настолько явной, что смотритель Этертон нашел нужным постращать меня в своем кабинете, я сказал ему:

— Нелепо думать, дорогой смотритель, будто эти крысы-надзиратели в состоянии вытравить из моей головы вещи, которые так ясно и определенно рисуются в моем мозгу! Вся организация этой тюрьмы бессмысленна. Вы — политический деятель. Вы умеете плести политические сети для улавливания болтунов в кабаках Сан-Франциско, но вы не умеете прясть джут. Ваши станки отстали по крайней мере на пятьдесят лет…

Но стоит ли продолжать эту тираду? Я доказал ему, как он был глуп, после чего он решил, что я безнадежно неисправим.

«Дайте псу худую кличку…» Вы знаете эту поговорку! Ну, что ж! Смотритель Этертон дал последнюю санкцию моей дурной репутации. Я стал предметом общих преследований. Все грехи каторжников сваливали на меня, и за них мне приходилось расплачиваться заключением в карцер на хлеб и воду, или же меня подвешивали за большие пальцы рук и держали в таком положении на цыпочках целые часы; каждый такой час казался мне длиннее всей жизни, прожитой до этого.

Умные люди бывают жестоки; глупые люди — чудовищно жестоки. Сторожа и другие мои начальники, начиная со смотрителя, были тупые чудовища. Послушайте, что они со мной сделали! Был в тюрьме поэт-каторжник с маленьким подбородком и широким лбом, — поэт -дегенерат. Лгун, трус, доносчик, шпик. Изящные слова, не правда ли, в устах профессора агрономии? Но и профессор агрономии может научиться дурным словам, если запереть его в тюрьму на всю жизнь.

Этого поэта — мазурика звали Сесиль Винвуд. Его уже не раз присуждали к каторге, но так как он был предатель и доносчик, то в последний раз его приговорили всего лишь к семи годам. «Хорошее поведение» могло значительно сократить и этот срок. Мой же срок заключения был — до самой смерти! И этот-то жалкий дегенерат, чтобы сократить свое заключение на несколько лет, вздумал добавить целую вечность к моему пожизненному сроку!

Я расскажу вам, как это случилось. Я сам узнал правду лишь через много-много лет. Этот Сесиль Винвуд, чтобы выслужиться перед начальником тюремного двора, смотрителем, директорами тюрьмы, комитетом помилований и губернатором Калифорнии, сочинил побег из тюрьмы. Теперь заметьте себе: во-первых, прочие каторжники так ненавидели Сесиля Винвуда, что не позволили бы ему даже поставить четвертушки табаку на тараканьих гонках (тараканьи гонки — любимое развлечение каторжников); во-вторых, я был псом с худой кличкой; в-третьих, для своих махинаций Сесиль Винвуд нуждался в псах с худыми кличками — в пожизненно заключенных, в отчаянных, в «неисправимых».

Но пожизненно заключенные (или «вечники») тоже презирали Сесиля Винвуда, и, когда он подъехал к ним с планом общего побега, его высмеяли и прогнали с бранью, как того заслуживает провокатор. И все же он их одурачил, этих сорок хитрейших молодцов. Он не оставлял их в покое. Он хвастался, что пользуется влиянием в тюрьме, как «доверенный» конторы смотрителя, а также благодаря тому, что работает в тюремной аптеке.

Был среди каторжников Долговязый Билль Ходж, горец, осужденный за грабеж в поезде и целые годы живший одной мечтой: как бы убежать и убить своего товарища по ограблению, который выдал его. Этот-то Долговязый Билль Ходж и сказал Винвуду: «Докажи мне!»

Сесиль Винвуд принял вызов. Он утверждал, что опоит сторожа в ночь побега.

— Рассказывай! — говорил Долговязый Билль Ходж. — Нам нужно дело. Опои кого-нибудь из сторожей в э т у же ночь. Вот, например, Барнума, — он дрянь-человек. Вчера он исколотил помешанного Чинка в Аллее Беггауза, да еще не в свое дежурство. В эту ночь он дежурит. Усыпи его, и пусть его выгонят. Докажи, что ты это можешь, и тогда пойдет разговор о деле!

Все это Билль Ходж рассказывал мне в карцере спустя много времени. Сесиль Винвуд противился немедленной пробе сил. По его словам, нужно было время, чтобы выкрасть снотворное средство из аптеки. Ему дали срок, и через неделю он объявил, что все готово. Сорок дюжих вечников ждали, как это сторож Барнум заснет на своем дежурстве. И Барнум заснул! Его застали и уволили.

Разумеется, это убедило вечников. Но оставалось еще убедить начальника тюремного двора. Ему Сесиль Винвуд каждый день докладывал, как подготовляется побег, который целиком был им выдуман. Начальник тюремного двора также потребовал доказательств. Винвуд представил их — и я только через несколько лет узнал все подробности этой махинации: так медленно раскрываются тайны тюремных интриг.

Винвуд донес, что сорок человек, готовящихся к побегу, к которым он вкрался в доверие, забрали такую силу в тюрьме, что собираются получить контрабандой револьверы при помощи подкупленного ими сторожа.

— Докажи мне это! — потребовал, вероятно, начальник тюремного двора.

И мазурик-поэт доказал!

В пекарне работали по ночам. Один из каторжников, пекарь, был в первой ночной смене. Он был сыщиком начальника двора, и Винвуд знал это.

— Нынче ночью, — объявил он начальнику, — Сэммерфорс пронесет дюжину револьверов калибра 44, В следующее дежурство он пронесет патроны. Нынче же он передаст револьверы в пекарне мне. Там у вас есть хороший сыщик — он сделает вам доклад завтра.

Сэммерфорс представлял собой любопытную фигуру буколического сторожа из графства Гумбольдт. Это был простодушный, ласковый олух, не упускавший случая честно заработать доллар контрабандной доставкой табаку заключенным… В этот вечер, вернувшись из поездки в Сан-Франциско, он принес с собой пятнадцать фунтов легкого табаку для папирос. Это было уже не в первый раз, и всякий раз он передавал табак Сесилю Винвуду. Так и в эту ночь, ничего не подозревая, он передал Винвуду в пекарне табак — большую пачку самого невинного табаку, завернутого в бумагу. Шпион-пекарь из укромного места видел, как Винвуду передали пакет, о чем и доложил начальнику тюремного двора.

Тем временем не в меру ретивое воображение поэтадоносчика усиленно работало. Он задумал штуку, которая принесла мне пять лет одиночного заключения и привела меня в эту проклятую камеру, где я сейчас пишу. И все эти пять лет я ничего не подозревал. Я ничего не знал даже о побеге, к которому он подговорил сорок вечников. Я не знал ничего, абсолютно ничего! Не больше меня знали и другие. Вечники не знали, как он их обошел. Начальник тюремного двора не знал, что и его обманули. Неповинней всех был Сэммерфорс. В худшем случае совесть могла упрекнуть его в том, что он пронес контрабандой немного безобидного табаку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});