Неудержимолость - Стефания Данилова

«Раскололся твой хрустальный шар…»

Раскололся твой хрустальный шар,больше ничего не видно в нём.И двумя пощёчинами – жар.Это – испытание огнём.

Дождь вокруг без края и концацокает монгольскою ордой.Две реки в пустынности лица.Это – испытание водой.

Промолчи, когда заговорятпро тебя, словами на убойвскармливая, как грудных зверят.Это – испытание трубой.

Неовенерический больной —рук лишён, но как-нибудь ловимедный грош под медленной луной.Это – испытание любви.

Джек построил дом, и ты построй,гости – через сени,ты – торцом,всех считая братом и сестрой.Это – испытание Творцом.

В зеркала смотрись и молоткомбей тобой увиденное.Пой.

Это – ни о чём и ни о ком.Это – испытание собой.

«Как год за годом, как за другом друг…»

Как год за годом, как за другом друг,как пьяница за белкой с перепою,терять из виду, выпустить из рукбоясь,бездумно шла я за тобою.

Ты шел вперед, и от тебя гурьбойбежали прочь животные и дети…О, ты бы не позвал меня с собойкогда бы мы остались на планете

совсем одни,представь и ужаснись —отравленно-кофейную кантату.Сейчас – попробуй, встреться мне, приснись,и будешь очарован результатом.

Я даже не прошу остановитьмаршрутку, проезжая возле дома,где ты живёшь, негодный для любви,пылящийся в музейной скорби комнат.

Я даже не ищу твои чертыв других, как ранее всегда искала;Увы и ах, не сможешь больше тысыграть со мной в немого зубоскала.

И, выглянув в треклятое окно,ты не увидишь глушащую винаменя,в другом нашедшую давноразбитой статуэтки половину.

Мой злой, чужой, картавый человек!Закончились чернила на «С любовью»…Мои глаза не изменили цвет;ты просто к ним попал в пятно слепое.

И дело не в избытке красоты,не в чересчур избитых пантомимах.

Я стала женщиной твоей мечты,которая всегда проходит мимо.

«Я – книжный червь, ты от меня совсем неотличим…»

Я – книжный червь, ты от меня совсем неотличим.Мы лабиринт прогрызли в книге бытияи сквозь дыру в обложке увидели лучи,дотронуться до них не смог ни ты, ни я.

Когда воспринимаешь текст как мир и мир как текст,любой предмет и человек – все тот же брайлев шрифт.И книга продолжается на сотни верст окрест,давай найдемся вновь на перекрёстке правд и кривд.

Лучи выглядывают из прогрызенной дырыв обложке странной книги, что мы с тобой едим.Она свое название хранила до поры,теперь смысл равен пустоте и тем непобедим.

Давай отсюда выходить курить на пять минутпод капельницы крыш и солнца электрофорез,и превратимся в маленьких бездействующих будд,и замолчим, как будто это нужно позарез.

За синей занавеской спрятан смысл моих речей,отдёрни – там окно, прорубленное мнойтуда, где так легко дотронуться лучей.Оно когда-то тоже было каменной стеной!

Так пусть падёт стена из книжных стеллажей!И книжный червь – любой из нас – пусть станет дождевым!Мне кажется, что я ждала тебя сто книг уже,сто первая, с тобой – в огне.Я жду тебя.Живым.

«Я смотрю в окно. Там лето всех стран на свете…»

Я смотрю в окно. Там лето всех стран на свете.Я ношу печаль. Такое уже не носят.Я стою снаружи. Очень холодный ветер.Говорю себе: ничего, никого не бойся.

За окном квартира, в квартире так много счастья.Там танцуют, а я в старушечьей мерзну шали.Там поют. Голоса разбирают меня на части.А ведь когда-то меня туда приглашали.

В этом светлом окне мелькают такие лица!Я кленовые листья и я опадаю в лужи.Я могла бы там поселиться и веселиться,но тогда мне был нужен холод. Теперь не нужен.

Значит, стоит, наверно, заново попытатьсяпостучать и войти. Сил нет, как здесь промозгло.Я подхожу к окну и зеркально, пальцемвывожу: «Привет. Впусти меня, я замерзла».

Мне добраться бы до сердца, не до кровати.Стать спокойнее растамана, монаха, Будды.

Рядом – дверь.И мне ее открывают.Я вам буду писать оттуда.Или не буду.

Буду счастлива вечно и не одна отныне.В личное небо пара подъездных лестниц.

Белый снег заметет окно изнутри.И вы не угадаете ни слова из нашей песни.

«Жизнь хороша, и жить так хорошо…»

Жизнь хороша, и жить так хорошо.Справлять очередные юбилеи,горбатиться над текстами, болея,как водится, и телом и душой.Смотреть, как ночь, от холода белея,за окнами становится большой.

За пазухой не паспорт – паспартудержать со всем словесным чёрным налом.Созваниваться, зная, что по туокраину столицы ждут сигнала;и голос от Обводного каналаберёт очередную высоту

второго этажа студгородка,чтобы достигнуть слуха адресата.И полуфабрикат считать прасадом,вином – бутылку из-под молока,а тошнота – от Бога и от Сартра —не лечится, не лечится никак.

Но что нам Сартр, но Сартру мы на что?Родившиеся в двадцать первом веке,до университетской белой Меккимаршрутки непокладистые ждем,умея потеряться в человекехэмингуэйской кошкой под дождем.

Из города в другой придумать дверьникто еще, увы, не догадался.Кто приготовит чай, повяжет галстук,причешет мысли в светлой голове?Зачем Господь так сладко надругался,запараллелив наши жизни две?

Я скатываюсь в подростковый слог,как в снег лицом с американской горки.Соседи снизу разорались: «Горько!»а я им заливаю потолокречами для тебя, и мне нискольконе жаль закончить этот монолог.

Постскриптум должен выйти из себяи, проскрипев зубами, удалиться.Так хочется сесть в поезд на столицу,хотя бы на сидячий наскребя.И думать, не найдя цветка в петлице,

достойны ли

стихи мои

тебя.

«Мой дом и тыл…»

Мой дом и тыл.Hie tuta perennat[2], —гласит латынь недремлющим у входа.Придя сюда, я поднимаюсь надсобой самойна этажи,на годы,на кипы книг, трудов, трактатов, хрий,ночей без сна в исписанных тетрадях —весь шар земной колеблется внутризаместо сердца в крошечной шараде.Из класса в класс,с экзамена на тест…пять лет как эти пройдены основы.Но antiquus amor cancer est[3]поэтому я возвращаюсь сновак родным стенам. Касаюсь кирпичейи на ладонь открытую садятсявоспоминания.Как я была ничьей,как было одинокои тринадцать,как двойку заменили на трояк,я поступила; мне казалось – снитсямне это всё.А выпустилась яс пятеркой и с хрустальной единицей.

Что ты застыл у входа,новичок?Обеспокоен и слегка набычен.Когда грызёшь у ручки колпачок,тогда гранит наук зубам привычней.Беги скорей,в разноголосый хорсородичей по разуму и стати!Найди своих Эвтерп и Терпсихор,забыв о цифрах в старом аттестате.

Смотри,как побежит из-под пераза буквой буква;и за цифрой цифра,так быстро и легко, как детворабежит в тепло от улицы, где сыро.Не бойся ничего и никого.Здесь разные – и – равные по сути,здесь не находится ни одного,кто сам себя час от часу не судит.Здесь магия. Здесь пре-вра-ща-ют-сяУтята – в лебедей,ростки —в деревья!Гимназия – за мать и за отца,за всех, за всё…Запомниэто время.

По выпуску идут года как день.А каждый день в гимназии был годом.Счастливым.И отброшенная теньмоякак часовой, стоит у входа.Мой дом. Мой тыл. Hie tuta perennat.Моя АГ. Твоя АГ. И наша.Птенец покинет сень родных пенат,вернувшись в нихдушоюне однажды.Здесь учатникогда не падать ниц,не прогибаться под походкой века.Я – та скала,что вытесала изсебя самойживого человека.

Так вытешешь и ты.Так выйдешь тыиз этих стен живым и непредвзятым.Какой ни разменял бы ты десяток,ты пронесёшь в душе своей цветы,

посаженные всеми, кто здесь был,вещая и рассказывая, ибо —Hie tuta perennat. Наш дом и тыл.И скажешь ты.И я скажу:Спасибо.

«Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядей…»

Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядейи ползвезды.Мне нравится с ней смеяться над анекдотами,не отрастившими бороды,видеть в ней подрастающего повстанца. Ничего не пить,кроме сока, чая или воды.Нет, не она захотела со мной остаться: это во мнерешили остаться её следы.

Моя девочка любит котов и единорогов (согласитесь,куда без них).От нее пока совсем никакого прока, кроме скетчей,черновиков и другой мазни.Между нами все очень интимно: лежит дорога, по бокамкоторой огни, огни.И впереди огни.Если на то пошло, мы еще стоим у порога, но дорогаманит нас, как магнит.

Я говорю ей о том, что знать не бывает рано:про отличие сальных от сильных рук,как про вход в самую истинную нирвану всё времяумалчивают и врут,обучаю искусству быть первыми среди равных —ей придётся впрок, пригодится вдруг,быть самой себе подорожником при послелюбовныхранах, не брать антилюбина из рук подруг.

Я не умею быть любовницей и подружкой, я – садовницас острым ножом в руках.Впрочем, рядом с ней мне ножа нужно. Я смотрюна рост этой девочки, как ростка.Мы бессмертим себя в петербургских лужах и ещеодного случайного чудака,и она говорит то, от чего мне лучше. Вижу в нейочертания будущего цветка.Моя девочка седлает мне и себе коня, протягиваетмне плащ, ибо слышит дождь.

Неповинную голову мне на плечо склоня, называет меня«мой дож».Мне известен путь до ближайшего видимого огня,как мои пять пальцев, сжавшие острый нож.

Если ты, девочка, станешь сильней меня, ты мне в грудьэтот нож вернёшь.

HELLoween