БИБЛЕЙСКИЕ СТРАСТИ - User

— Да тут... Это... Мой брат удавчика завёл, так что...

— Да ради бога. Выбрасывать не придётся. Прямо с коробкой и забирай.

* * *

— Серёж, я хочу с тобой об Альке поговорить.

— Да, хорошо, что напомнила. Она вчера вечером так себя вела, что...

— Погоди. Вчера было вчера, а сегодня она в школе целый день промолчала. Её вызывают — она молчит. Ни подругам ни слова не сказала, ни учителям, ни директору. Врач говорит, реакции вроде в порядке, причина какая-то психологическая. Сейчас она в спальне лежит и опять молчит. Мне ни слова не сказала.

— М-м... Это она из-за того белого мыша так психует. Мне несколько дней назад срочно самец понадобился для новой серии, другого не было, пришлось забрать из коробки. А Алька пришла, увидела, что его нет на месте, и сразу начала права качать...

— А ты, оказывается, всё-таки гад, Сергей Семёнович. Заткнись. Мне виднее. И плечами не надо пожимать. Ладно — то, что мыши живые и что у них тоже болит, ты благополучно не замечаешь. Но как ты умудряешься не видеть, что собственная дочь — это человек, и, в отличие от тебя — живой?!

— Слушай, не заводись. Меня одни только зелёные пикеты в прошлом месяце достали до кишок, так и ты туда же. Не заставляй меня в стонадцатый раз говорить банальности про одну мышиную жизнь и множество человеческих, ты это всё знаешь не хуже меня. А насчёт белого мыша — ну не брать же домой мышь из вивария! Я ещё с ума не сбрендил. Конечно, надо было догадаться, что можно взять парочку самцов в "Зоомире" и не расстраивать малышку. Не сообразил, каюсь. Да ему, кстати, и повезло: четыре экземпляра из партии выжило, он в том числе. Так что я его верну в коробку. Заодно отслежу вирулентность штамма в период после болезни.

— Спасибочки вам, благодетель. От всего мышиного рода.

— Не за что, милая. Иди лучше обрадуй Альку, только предупреди сразу, что к коробке подойти не сможет, она будет за стеклом. И не смотри так: ты не поверишь, но я тоже не робот. Просто я взрослый человек, в отличие от тебя, и руководствуюсь мозгами.

Никогда не мог понять одного. За что я её выбрал — ясно. А за что она меня выбрала?

* * *

— Светик, зайди ко мне. Вот, возьми деньги и дуй в "Зоомир" прямо сейчас. Купи десяток белых мышат и самочку посимпатичнее. На шкафу у тебя стоит коробка из-под принтера, выстели внутри ватой и посади их туда.

— Воссоединяете семью?

— Беги, язва! А то в следующий раз мышат отдам коту Зеленского, того ни одна зараза не берёт, проверено.

* * *

Высокий плечистый мужчина в маске и перчатках подошел к батарее стеклянных сосудов, вытащил из одного за хвост белую мышь со слипшейся шерстью и опустил её в большую картонную коробку, где на комке ваты пищали, изгибаясь, слепые белые мышата, а в уголке сидела дрожащая самочка. Затем он наклонился над коробкой, всмотрелся в подопытного — и наткнулся на взгляд мыши. Тусклые багровые глаза, похожие на резаные раны, были широко открыты. На секунду учёному почудилось, что шерсть мыши почернела, а вокруг головы возникло зубчатое сияние.

А затем раздался Писк, неистовым вороном бьющийся под черепом; в оглушённое сознание снова и снова вколачивались слова:

"...погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!.." *

* — из книги Иова

Бесёнок

Насупленный ангелочек сидел на берегу Евфрата, у самой воды, и что-то лепил. Его белоснежное одеяние было перепачкано глиной; время от времени ангелочек шмыгал носом, вытирал заскорузлым рукавом заплаканное лицо, оставляя на нём новые грязные разводы, и подцеплял сучком-лопаткой очередной скользкий комок.

— Ты что делаешь? — послышался за его спиной нежный голос.

Ангелочек вздрогнул, но не обернулся. Проглотив слёзы, он схватил колышек и изо всех сил вогнал его в глину.

— Какие интересные бусинки! Можно я из них ожерелье сделаю? — продолжал голосок.

— Не трогай, — буркнул ангелочек. — Это не бусинки. Это позвонки.

— Позвонки?! — удивился голосок. — А зачем?

— Надо зачем, — отрубил ангелочек.

Прохладная рука легла ему на плечо.

— Тебя кто-то обидел?

Ангелочек сердито засопел и ничего не ответил.

— Ну не злись, — примирительным тоном проворковали сзади, и маленькая ангелочка присела рядом на островок сухой травы. — Что случилось?

— Меня Адам уже окончательно допёк, — признался ангелочек. — Перья из крыльев пытается выщипнуть, ветками кидается, насмехается по-всякому. Самого маленького нашёл...

— Так его же только создали! — подняла брови ангелочка. — Он сам ещё маленький и глупый.

— Ну да, — проворчал ангелочек. — Только мне от этого не легче. Всё равно отомщу. Я ему бесёнка слеплю. Чтобы не отходил от него ни на шаг, объедал его каждый день, портил вещи, не давал спать... Да много чего. Я ведь этой дылде даже слова поперёк не могу сказать: нажалуется Его Творчеству — сам же виноват окажусь. А с бесёнка и спроса никакого, он тварюшка глупая и бессловесная. Ну вот, вроде все части готовы, можно и собирать. Череп прикрепляем к позвонкам... подай, пожалуйста, вон те две штучки... теперь вставляем рожки и копытца, подержи вот тут... облепляем илом и преобразуем его в плоть... по-моему, отлично получается, как тебе?

Ангелочка скривилась.

— Ужас. Скользкий какой-то, некрасивый. Хвост прямо, как у крысы, ф-фе-е-е!

— Так это же здорово! Представляешь, как Адаму тошно будет?

Ангелочка недовольно надула нижнюю губу и отвернулась. Не заметивший этого ангелочек растыкал по телу шерсть, нарезанную из волосяного покрова пальмы, чуть приплюснул пальцем вытянутое рыльце, осторожно взял готовое создание за хвост, подошёл к ближайшему фиговому дереву и прислонил зверюшку к стволу.

— Просто идеал, — самодовольно заявил он, рассматривая дело рук своих. — Сейчас сбегаю наберу живой воды и — берегись, Адам!

Ангелочка с неодобрением посмотрела вслед уходящему приятелю. Дождавшись, пока он скроется среди райской зелени, малышка наклонилась к бесёнку и стала медленно его оглаживать лёгкими взмахами ладоней.

С каждым движением руки зверёк менялся. Голый хвост покрывался мягкими волосками, резкие изломы суставов постепенно распрямлялись; рожки хрупнули и опали сухими веточками, за ними в траву полетели копытца; нос, напоминающий поросячье рыльце, уменьшился до размера горошины, жёсткая взъерошенная шерсть улеглась, заблестела и приобрела приятный чёрный отлив.

Оглядевшись вокруг, ангелочка отыскала глазами дерево жизни, сорвала влажный губчатый плод и выдавила на неподвижное тельце несколько капель ароматного сока.

Бесёнок разлепил круглые глаза, поднялся на четыре лапки, потёрся о ногу ангелочки пушистой спинкой и требовательно мяукнул.

Исход

Рувим, счастье моё недостижимое, горе непостижимое, жизнь моя непрожитая, прощай, Рувим...

"И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную..."

Рассветное солнце ещё не проснулось окончательно, и дорожная пыль холодит босые ступни. Со сна ноги заплетаются, но, сильные прохладные руки тут же подхватывают женщину с обеих сторон, не давая упасть.

Спиной она ощущает нежное прикосновение крыльев.

Рувим. Лёгкий, жилистый, со спокойными светлыми глазами. Смотрит через ограду. Её фигура, стройная не по летам, изгибается, тянется вверх. Выстиранная одежда свисает тяжёлыми складками.

Не отрываясь от работы, она поворачивает голову и встречается с ним взглядом. Выражение лица у неё не меняется.

У него тоже.

Ты умеешь видеть, Рувим?

"...лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает."

Мужа, властного и резкого в общении, она никогда не любила. Но лишь перебравшись сюда, женщина впервые ощутила, какой тоскливой и изматывающей бывает неприязнь. Город перемалывал его, превращал в пыль, смешивал со своей голодной слюной и лепил новую, уродливую сущность. Она не знала, чем он занимается во время своих ежевечерних отлучек, и не хотела знать. Она ушла в хозяйство и полностью замкнулась в себе.

Дочери удались в отца — такие же рослые, с грубыми чертами лица. И такие же чужие. Даже в их детские годы ей нечасто удавалось вызвать дочек на откровенность; в последние годы они общались только друг с другом. Вчера, когда у ворот ревела жадная человеческая масса, а муж в страхе готов был откупиться чем угодно и кем угодно, они стояли у окна в обнимку и разглядывали толпу. На их лицах не было испуга — лишь возбуждение и любопытство. Всё, поняла она, город добрался и до них.

Тщедушные и безликие зятья, непонятно как отобранные мужем из местной бедноты, в доме почти не показывались. Иногда она опасалась, что может не узнать их, встретив на улице. И когда мрачный муж хлопнул дверью и буркнул "Не поверили", она ничуть не удивилась. Ничего не сказали и Двое, которые за полчаса до того вернулись в дом, оставив во дворе слепое воющее стадо.