Кровавый навет в последние годы Российской империи. Процесс над Менделем Бейлисом - Роберт Вейнберг

религиозного антииудаизма или антисемитизма, он был сугубо светским по своей сути и обусловлен изменениями, происходившими вследствие развития промышленного капитализма, возникновения национальных государств и эмансипации евреев – получения ими гражданских и политических прав после Великой французской революции. Согласно этой теории, в XIX веке ненависть к евреям по религиозным соображениям, характерная для стран Европы в Средние века и раннее Новое время, уступила место антисемитизму, ставшему реакцией на появление либеральной и социалистической идеологий, а также на все более широкое вовлечение евреев в политическую, культурную и экономическую жизнь европейских стран.

Преследование Менделя Бейлиса по обвинению в убийстве Андрея Ющинского, однако, ставит под сомнение четкую грань между средневековым (религиозным) и современным (светским) антисемитизмом. Обвинение Бейлиса в ритуальном убийстве показывает, что религиозные предрассудки продолжали подпитывать антиеврейские настроения и выходки, хотя антисемитизм в России уже начал приобретать черты, обычно связываемые с современной юдофобией, укорененной в процессах социальной и политической модернизации. Распространенность кровавого навета на протяжении ХХ века говорит о том, что ненависть к евреям на религиозной почве (например, из-за их отказа признавать божественную природу Христа или по причине всяческих предрассудков и суеверий) по-прежнему влияла на рассуждения и поступки антисемитов в странах Европы. Более того, обе разновидности антисемитизма, видимо, влияли друг на друга и даже усиливались в ходе этого[7]. Антисемитизм приобретал современный вид, но подзаряжался за счет старинных предрассудков. Евреев, как и раньше, считали богоубийцами, чья религия требует физического уничтожения христиан. В то же время на них возлагали ответственность за проблемы, порожденные глубокими социальными, экономическими и политическими переменами на Европейском континенте.

Кроме того, обвинения в ритуальном убийстве питались тем культурным и религиозным значением, которое евреи придавали ритуальной чистоте и пищевым ограничениям; странной убежденностью в том, что мужчины-евреи подвержены менструациям и поэтому вынуждены пополнять запас крови в своем организме за счет иноверцев; и, наконец, символической важностью крови для христиан. Эти обвинения нашли отзвук в творчестве отдельных выдающихся представителей русского Серебряного века. Так, некоторые видные интеллектуалы, искатели духовного и мистического знания, разделяли уверенность в наличии у евреев особого отношения к человеческой крови, отразившемся, к примеру, в ритуале обрезания[8]. И если авторы обвинений в ритуальном убийстве делали акцент на практической заинтересованности евреев в употреблении крови христиан, то «наука» о расе, возникшая в конце XIX века, утверждала о якобы совершаемых евреями попытках «загрязнить» иноверцев путем смешивания крови евреев и неевреев. Представления, связанные с осквернением гостии, изрядно ослабли к началу ХХ века, но кровавый навет все еще прочно владел умами и верованиями многих христиан, связывавших убийство Ющинского с одержимостью евреев кровью. Как выяснилось в ходе дела Бейлиса, даже образованные и интеллектуально развитые люди нередко сохраняли иррациональные представления о том, на что способны евреи. В России многие из них не отрицали справедливость обвинения в ритуальном убийстве: суеверия и предрассудки – удел не одних лишь невежд.

Рис. 3. Черта оседлости. Карта из книги Ю. И. Гессена «История евреев в России» (СПб.: Тип. Л. Я. Гинзбурга, 1914)

Вплоть до XIX века обвинения в ритуальном убийстве были мало распространены в Российской империи – по двум причинам: слабый интерес православных к ритуальным убийствам как таковым и отсутствие евреев, которым запрещалось проживать в империи до конца XVIII века. Однако в результате разделов Речи Посполитой при Екатерине II население страны пополнилось несколькими сотнями тысяч евреев[9]и примерно пятью миллионами католиков и униатов[10]. Эти новые подданные империи, сосредоточенные на ее западных и северо-западных окраинах (Белоруссия, Украина, Литва), принесли в нее свои народные верования и предрассудки – включая представления о ритуальном убийстве, глубоко укоренившиеся в этих областях. В течение XIX века эти представления были восприняты православным населением, причем конкретные способы распространения мифов, связанных с кровавым наветом, еще не выяснены [Klier 1986: 12–22; Weinberg 2012б: 167–186]. К началу ХХ века вера в ритуальное убийство у русских и, шире, у православных России стала обычным явлением.

На протяжении XIX века число обвинений в ритуальном убийстве, зафиксированных в провинциальных городах и деревнях, постоянно росло. Однако дело Бейлиса стало одним из немногих случаев кровавого навета, произошедших в крупном городе до Первой мировой войны. Расследования и процессы по делам евреев, якобы участвовавших в совершении ритуальных убийств, имели место в Велиже (1820‒1830-е годы), Саратове (1850-е годы), в грузинском Кутаисе (1879). В Саратове евреи были признаны виновными. Жертвами таких обвинений становились и неевреи, например пятидесятники и раскольники, которым порой инкриминировали ритуальные убийства детей. В 1892 году нескольких удмуртов судили за убийство нищего и использование частей его тела в религиозных целях (Мултанское дело). Суд более высокой инстанции отменил приговор по процедурным основаниям. При этом в течение всего столетия возникали слухи о ритуальных убийствах, которые не заканчивались предъявлением официальных обвинений.

В эту же эпоху появляются различные исследования на данную тему и заключения правительственных комиссий, которым поручали расследовать справедливость обвинений. Публикации становились достоянием широкой общественности, и в результате дискуссии о положении евреев в Российской империи стали неотделимы от споров о ритуальных убийствах. В одном авторитетном труде 1840-х годов на основании «свидетельств», собранных в Европе и России, утверждалось, что ритуальные убийства являются реальностью[11]. На страницах журналов и газет, число наименований которых резко увеличилось во второй половине XIX века, часто освещались предполагаемые ритуальные убийства. Во всех этих дискуссиях нередко возникал образ «еврея-кровопийцы», наживающегося на крестьянах и горожанах: он лишь усиливал уверенность простого народа в том, что евреи действительно убивают христианских детей ради крови. Отметим, что у евреев были защитники среди иноверцев, но выступления антисемитов, писателей и публицистов, находили отклик у образованной либеральной элиты, считавшей ритуальные убийства реальностью [Klier 1995: 417–436].

К началу ХХ столетия в Российской империи проживало чуть более пяти миллионов евреев – примерно 45 % всего еврейского населения мира. Политика царских властей в XIX веке, выражавшаяся в соответствующих законах и постановлениях, колебалась между изоляцией евреев от православного населения и их интеграцией в основную часть общества. Опасаясь порчи нравов в результате соприкосновения с религией и культурой евреев, а также стремясь ограничить предполагаемую экономическую эксплуатацию крестьян с их стороны, царские чиновники провели так называемую черту оседлости: евреям было разрешено проживать только в западных губерниях. Были также установлены ограничения на выбор занятия и процентная норма для евреев в высших учебных заведениях. Одновременно, как это ни парадоксально, режим принимал меры, поощрявшие русификацию евреев и их интеграцию в российское общество.

Участие евреев в революционных