Спелое яблоко раздора - Марина Серова

— А что вы знаете о покойном? — спросила я.

— Я же говорю, мы с ним давненько не видались. Вместе учились, а потом он уехал в Москву поступать в институт. Вот и все. Ну, я вам, конечно, скажу, где он учился, где жил. Вы только помогите. Знаете, какой это был человек? Он всегда меня и с праздниками поздравлял, и сынишке моему помог устроиться на работу в Москве. Мы с ним хоть и не виделись, но связь-то поддерживали. Я ему обязан многим! — В глазах моего гостя появилось отчаянное выражение.

— Ладно, да не волнуйтесь вы так, — вздохнула я. — Я сейчас ничего не могу обещать, но постараюсь помочь.

Что-то тронуло меня в этом неуклюжем большом человеке, так близко к сердцу принявшем гибель школьного друга.

— А вы уверены, что именно это он? — с некоторым сомнением спросила я, вернувшись взглядом к фотографиям.

— А как же! Я что же, Сашку Колесникова и не узнаю? — Он как-то весь сжался, покачал головой, а потом неловко протянул мне конверт, словно бы стесняясь. — Вот, мне сказали, сколько вам заплатить надо. Здесь не все, вы, говорят, сразу-то всю сумму и не берете. — Он глянул на меня исподлобья. — Тут же и адрес, и номер школы. Вы уж того, Татьяна Александровна, помогите…

— Хорошо, — заверила я, взяв конверт.

— Ну, тогда я пойду, не стану вас задерживать. — Он тяжело поднялся со стула. — Я вам позвоню, — говорил гость. — До свидания и спасибо вам большое.

Я открыла дверь, и патологоанатом ушел.

И, только оставшись одна и снова взглянув на фотографии, которые все еще держала в руке, я задумалась над тем, почему сразу согласилась взяться за это дело. Что я, в работе так сильно нуждалась? Нет ведь. Интерес профессиональный? Тоже нет. Тогда почему же я так безоговорочно влезла в это безнадежное с первого взгляда дело? Так и не поняв, почему и зачем, я вернулась в комнату, посмотрела на оставленные гостем деньги, на два адреса, написанные крупным нетвердым почерком на листке бумаги. Это было похоже на гипноз, честное слово. Ну уж если назвался груздем…

* * *

Я села и закурила, обдумывая свои дальнейшие действия. «Работа есть работа», — сказала я себе, зная, что почти все работающие люди говорят себе это, приступая к своим обязанностям. Да, работа есть работа, что тут добавить? Начинать нужно… Но тут я мыслями вернулась к личности патологоанатома и услышала внутри как бы первый тревожный звоночек, требующий разобраться, что именно смущает меня в данной ситуации. Однако я не удосужилась разобраться в причине. К тому же опять зазвонил телефон. Это оказался Сергей, и говорил он еще медленнее и тише, чем в нашу первую встречу:

— Таня, у нас тут случилось несчастье, и нужна профессиональная помощь. Ты не очень занята?

— Профессиональная помощь сыщика? — уточнила я, почти догадываясь, о чем идет речь.

— Да, — вздохнул Сергей. — Но это не по телефону, многое нужно объяснить.

— Приезжай, — пригласила я. — Если это в моих силах, помогу.

— Хорошо, — откликнулся Сергей и добавил: — Буду минут через двадцать.

На этот раз я времени не теряла, успев подкраситься и принарядиться к тому моменту, когда Сергей появился на пороге моей квартиры. Улыбаясь ему, я пригласила войти.

— Привет, — качнул он головой, и этот рассеянный жест согнал с моего лица улыбку. Что бы ни произошло, для него это явно было серьезно.

— Что случилось? — с ходу спросила я.

— Несчастье, — ответил он, опуская глаза. — Понимаешь, иначе это и не назовешь.

— Рассказывай, — попросила я, усаживаясь напротив Сергея за стол.

— Умер мой друг, — начал он после некоторой паузы. — Ты не замечала, Таня, что смерть близких до последнего момента кажется абсурдом? В нее просто не верится. — Он помолчал и закурил сигарету. Я сделала то же самое. — А тут вообще… — Сергей смотрел на свои руки.

Я подумала о том, что такими темпами мы и до утра не разберемся, в чем дело, и предложила коньяку. Сережа благодарно кивнул, и мы выпили. Конечно, это сдвинуло рассказ с мертвой точки, алкоголь почти всегда развязывает языки.

Не вставляя междометий, опуская описание Сережиного тяжелого взгляда и кучи самых разных вспомогательных жестов, лишних в книге, но совершенно неизбежных в жизни, изложу суть.

Нынешним утром в своем гостиничном номере был найден поэт Алекс Высотин. Мертвым. Точнее, удушенным. В качестве удавки использовался шнур электрической переноски. Использован шнур был довольно замысловатым способом — покойный сделал из него две петли: одну из них он надел на шею, а в другую продел отведенные назад руки. Затем, видимо, с силой дернул руки вниз, петля на шее затянулась, ну и результат налицо, как говорится. Я даже где-то читала о таком вот способе. Кажется, в каком-то детективном романе.

Поэту было сорок два года, он являлся президентом Фонда русской поэзии, а также наставником целой поросли молодых многообещающих стихотворцев, которых и созвал в Тарасов на поэтический семинар. Положение тела Высотина свидетельствовало о том, что задушил он сам себя, но мой клиент, а с этого момента, как вы понимаете, я имела полное право называть Сергея Белостокова своим клиентом, был совершенно убежден, что тут не обошлось без помощников, может быть, одного. Хотя у милиции не возникло никаких сомнений в том, что поэту просто расхотелось жить, Сергей настаивал на своей версии произошедшего.

Чтобы покончить жизнь самоубийством, считал он, должны существовать весьма веские причины: банкротство, несчастная любовь, травля врагов, шантаж или что-то в этом роде. Словом, человек должен попасть действительно в отчаянное положение, когда ему могло показаться, что смерть — самый легкий способ решения всех проблем. Однако, по мнению моего клиента, Высотин отнюдь не находился в безвыходном положении. Наоборот, банкротство ему не грозило, с женой ему повезло, шантажировать его было нечем, поскольку славился покойный достойной репутацией, но врагов имел… Дойдя до этого места, Сергей заявил, что сейчас выскажет не только свое мнение, но и мнение других учеников и просто близких поэту людей. У почитателей Высотина сложилась стойкая уверенность, что если кто и мог довести наставника до самоубийства, то только один человек — критик по фамилии Григорьев, который травил Высотина лет пятнадцать по меньшей мере.

Иван Иванович, так было имя критика, строчил злобные пасквили, и к этому даже привыкли. Однако последний сборник Высотина, вышедший за месяц до смерти, был этим критиком просто втоптан в грязь, хотя, по мнению тех же родственников и знакомых покойного, стихи, собранные в книге, явили талант Алекса в новом качестве и с новой силой. Отсюда нетрудно заключить, что такого удара душа поэта не вынесла. Тем более что критик Григорьев приехал зачем-то в Тарасов, хотя никто его не звал, и, скорее всего, встречался с Алексом перед смертью того… Конечно, продолжал Сергей, все это можно считать досужими вымыслами, но оклеветанное имя, а главное — стихи Высотина взывали к мести. Словом, моя задача заключалась в том, чтобы я нашла этого борзописца и узнала две вещи: о чем говорили два человека накануне трагической гибели одного и кто за этим самым критиком стоял. В том, что существовал наниматель, Сергей со товарищи ничуть не сомневались, зная продажность большей части подобного рода писак вообще и Григорьева в частности.

— Пойми, это нужно для того, чтобы предотвратить на будущее подобные случаи, — говорил Сергей с жаром, который трудно было в нем заподозрить, — чтобы не позволять продажным критикам травить поэтов, да и вообще людей искусства. Далеко не у всех психика может такое выдержать.

— Так ты полагаешь, — прищурилась я, — что у Высотина сдали нервы?

— Возможно, — тут же отреагировал он, — ничего в этом удивительного нет. Я сам, когда получил критический отзыв на стихотворение, за которое мне дали премию, чуть с ума не сошел!

— Не думала, что тебя так легко травмировать, — заметила я. — Ты производишь впечатление очень сильного человека, — польстила я, потому что очень хотелось сказать, что производит он впечатление человека равнодушно-высокомерного.

Сергей помолчал, злобно пыхтя сигаретой, видимо, уже сожалея, что открыл мне столь интимную подробность своего характера.

— Разве ты не знаешь, что словом можно ранить больнее, чем делом? — наконец сказал он в своей обычной холодновато-ленивой манере.

— Знаю, — согласилась я. — Не стану спорить и пытаться разубедить тебя в том, что чаще всего к самоубийству приводят более прозаические мотивы. И иногда слова. — Сергей красноречиво посмотрел на меня, но я продолжала, не давая ему возразить: — Тем более если речь идет о человеке, который вышел из сусально-идиллического периода своей жизни, то есть из отрочества. И потом, я заключила из твоих же слов, что он был человеком сложившимся и довольно сильной личностью. Поправь меня, если я не права.