Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

разобраться в первопричинах, нужно заглянуть в прошлое…

Не только искусной выделкой жерновов славились жители аула Шхальмивоко. Не только на прозвище «жерновщик» отзывались они с охотой. Если человека из Долины Жерновов хотели обидеть или бранчливо оспаривали у него цену, назначенную за жернов, ему говорили: «Известно! Чего можно ожидать от человека жадного, невоздержанного, набрасывающегося на угощение…» И только фамилия Баташевых избегла зазорной клички.

А история такова.

Некогда кабардинцы из Шхальмивоко ожидали к себе гостей из-за перевалов, из Абхазии. Это был славный обычай дружбы: один год кабардинцы ходили в гости к абхазцам, другой год — абхазцы к кабардинцам, и каждый аул считал за честь принять гостей у себя.

На берегу спокойной в то лето Шхальмивокопс жарко пылали костры. В широкодонных медных котлах варилось мясо. Вкусный запах бараньего бульона разносился все дальше, дразнил все сильнее. Все веселее становилось на душе. Женщины раскладывали на столах яйца, сыры, зелень, румяные пироги и лепешки, устилали сиденья бурками. По дворам пекли пшеничные хлебы, жарили и заливали сметаной жамыко, резали кур… А баранов — нечего и говорить. Каждый зажиточный хозяин старался щедростью перещеголять соседа. Бочки с бузою, кувшины с крепким самогоном заполнили прохладные ямы… Словом, далеких и дорогих гостей готовились встретить достойно. И мужчины и женщины принарядились, детей умыли и причесали, старики расправили усы. На краю аула, у водяной мельницы, зазвучали бжамы и шикапшины, молодежь начала танцевать. Тут и ожидалась встреча, так и было сообщено абхазцам: «Будем ждать у мельницы».

Но вот уже за полдень. Утомились самые заядлые танцоры. Догорели костры. Люди заскучали. Все сварено, прокопчено, испечено, а гостей нет. В чем дело? Всадники в который раз выезжали в поле на дорогу и возвращались одни. Знатные люди, отдавшие для пира лучших своих баранов, почувствовали себя оскорбленными. Старики сошлись обсудить положение. Их решение мигом стало известно: больше не ждать, самим садиться за столы. Чего греха таить — каждый был рад вкусно поесть, сладко выпить. Только один простак не согласился с этим решением, остался, как мы говорим, при особом мнении: лучший из лучших жерновщиков, чьи жернова пользовались особым спросом, широкоплечий Айтек Баташев.

— Нет, я не согласен! — заявил он и в знак протеста ушел домой.

Этот недовольный и несогласный был не кто иной, как отец будущего объездчика Астемира, дед новорожденного Лю… Но, как говорится, один в поле не воин, один на пиру не в счет… Заждавшиеся, голодные люди кинулись к столам, проводив Баташева кто незлобивой усмешкой, кто кличкой гордеца и зазнайки.

Круговые чаши опорожнялись быстро, захмелевшие балагуры стучали по столам тщательно обглоданными костями и требовали новых кусков; кости летели через головы, и чаши передавались из рук в руки.

За стол сесть легко, подняться трудно. То тут, то там зачиналась песня. Старики, насытившись, занялись неторопливой беседой. Некоторые из них, как оно ведется издавна, под влиянием хмеля почувствовали себя всевидящими и всезнающими. Пророчествовать в те времена было в обычае стариков.

Окружив пышнобородого тамаду, люди внимательно слушали его прорицания. Старик тамада, не спуская прищуренных глаз с бараньей лопатки, сообщал, что он видит:

— Гляди и слушай — будет большая кровь. — А из чего это видно, тамада?

— А очень хорошо видно. Кость говорит о многом. Погляди-ка через нее на солнце.

И любопытный смотрел через кость на солнце:

— Красный туман!

— Вот это и есть война. Это войско, поднявшееся на Кабарду. Не миновать войны.

— Кто же это идет на Кабарду, тамада? Не наши ли гости-абхазцы? А может быть, несогласные? — съязвил кто-то.

— Зачем абхазцы? Адыгейцы и кабардинцы с абхазцами давно в дружбе. Крымский хан идет войной. Вот кто. Ой, немало жизней возьмет он у нас! В каком ауле не помнят крымского хана!

— А я слышал, что в Крыму давно уже нет хана. И там власть русского царя. Неразумна твоя речь, тамада.

— Может быть. Может быть. Только знай, разумный, что хотя неразумные не умеют говорить — они разумно чувствуют. А почему? — втолковывал седобородый. — Почему муравьи уходят из долины перед наводнением? Почему крысы бегут с корабля, которого ждет пучина? А потому, что в неразумном кровь говорит. Так и здесь. Здесь говорит кость. Нет, не миновать войны.

— Ну, если так, — вмешался балагур, — тогда налей еще, тамада. Выпьем, ничего не оставим ни татарам, ни несогласному Баташеву…

— Баташев еще одумается.

— Одумается, а пить уж нечего.

— Старикам подбавьте. Пускай несогласные чувствуют себя дураками.

— Давай, давай, добавь еще шипсу… Ох, хороша же чесночная подливка!

И бражничество разгорелось с новой силой, и не страшили больше прорицания старика. Мало ли чего не случается! Вот известно, к примеру, что соседний Бзуканский аул и без войны погиб, а причиной было сито.

Да, да, вы, молодые, не усмехайтесь! Люди перебили друг друга из-за сита. И вот как.

Аул состоял из двух жематов. Один из жематов приобрел сито. День и ночь сито ходило со двора на двор — до того всем нравилось просеивать муку для лепешек через сито. И все было благополучно, пока люди из другого жемата не стали задерживать сито. Слово за слово, разгорелась ссора, ссора перешла в драку, драка кончилась кинжалами… Вот почему кладбище, что находится за старой мельницей, откуда должны прийти абхазцы, называется кладбищем Сита.

— Да, в старину было много темноты, — заметил какой-то мудрец.

— Одна лишь темнота просвещает, — заметил другой, — это чернота букв корана.

— Можно же было сделать второе сито?

— Старина. Темнота. Не умели.

Уже и собаки перестали шнырять вокруг столов, досыта наевшись отбросов, и только для виду ворчали. Костями было усыпано все вокруг. Костры чадили и гасли. Изрядно охмелевшие люди давно позабыли и про самих виновников происшествия — абхазцев, когда вдруг со стороны старой мельницы показалась гурьба мальчишек.

— Гости из Абхазии! — на бегу выкрикивали они.

— Прибыли!

— Они за старой мельницей!

— Как так? Не может быть!

— Аллах нам свидетель.

— Как за мельницей? Ведь туда выезжали всадники.

— Ой, не за той мельницей, куда выезжали, а за той, что внизу, за бугром.

— Гости?

— Гости.

— Абхазцы?

— Абхазцы. Гости. Верхами. Только теперь уже спешились. Они там с утра, — обстоятельно объяснил смышленый мальчишка, по имени Астемир, сынишка Айтека Баташева.

— Да не чешите языками. Пусть кто-нибудь один говорит. Говори ты, сын Баташева.

И мальчуган, чувствуя всю значительность минуты, рассказал:

— Мы шли за телятами. Видим — в ложбине за мельницей спешились всадники. Их много. Они остановили нас и спрашивают: «Вы откуда?» Мы отвечаем: «Мы из Шхальмивоко». — «Вот оно как. А где же ваш аул?» — «Да вон там, недалеко, за бугром и мельницей. Вам бы подняться —