Благословенный (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Я право не знаю, что со мною нынче случилось. Совершенно всё позабыл, как из головы вон!

Лекарь, меж тем, разложил на столике свои инструменты — серебряный щуп, стетоскоп, какие-то зеркальца и кучу других диковинных приспособлений.

С подозрением глядя на меня с выражением «а не смеешься ли ты надо мною, засранец», г-н Протасов всё же перевёл:

— Карл Христофорович спрашивает, каково ваше самочувствие на утро сего дня!

Я попробовал вслушаться в себя. Самочувствие, как самочувствие. Может, некоторая слабость…хотя с этим незнакомым мне телом и не разберёшь!

— Да нормально… В смысле, я хотел сказать, Александр Яковлевич, что чувствую себя вполне здоровым. Преизрядно!

Протасов с медиком о чем-то заговорили по-немецки. Карл Христофорович взял меня за подбородок и, подведя к серому светлеющему окну,внимательно осмотрел лицо.

— Bitte zeigen Sie Ihre Zuhge!

— Высуньте язык, Ваше высочество! — перевел мне Александр Яковлевич.

Проверив мне горло, (ожидаемо неприятная процедура, хотя и много лучше, чем с участковым терапевтом) Карл Христофорович затем о чем-то долго беседовал с Протасовым, делая записи в блокнот.

— Доктор Бук говорит, что положение ваше сложное, потому, надобно Вас покамест оставить тут, а их высочество Константин Павлович выздоровели, и будут перевезены сегодня же в Зимний дворец!

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать! Тут рядом, оказывается, ещё какой-то Константин Павлович, и созвучие нашего отчества заставляет думать, что это некий мой родственник… Очень, очень интересно! И оба мы, выходит, «Их высочества». А кто у нас подходит под такие признаки? Учитывая, что на дворе, видимо, 18 век, упоминается Зимний Дворец, вариант-то только один — Великие князья Александр и Константин, сыновья императора Павла!

Вот так ничего себе! Это, я понимаю, поворот!

Протасов, наблюдавший за выражением моего лица внимательными черными глазами, вдруг положил мне руку на плечо.

— Александр Павлович, простите меня великодушно! Я испытывал вас: чаял, станете вы возражать, слышав, что сказал медикус взаправду. Но, вижу теперь, что действительно вы неповинны, и в познаниях ваших и впрямь, случился престранный провал! Извольте встать снова, Карл Христофорович вновь осмотрит вас!

Вскоре почтенный то ли немец то ли австрияк вновь меня осматривал — щупал пульс, заглядывал за веки, слушал дыхание, используя потешную трубку с расширяющимся, как у пиратских пистолетов, концом. Затем они вновь долго говорили с Протасовым по-немецки.

— Герр Бук утверждает, что ничего опасного нет. Возможно, вы просто переутомились, и теперь после болезни испытываете известные трудности с памятливостию. Должно быть, это пройдёт. Мы едем после фриштыка в Зимний, там, должно быть, всё уже выветрилось.

— А что там выветрилось? — машинально спросил я.

— Миазмы и дурной воздух, повлекший заражение ваше оспою. Сейчас извольте пройти откушать в столовую, а далее мы едем в Петербург!

— А мы…гм…

— Что вы изволите спросить?

Я хотел спросить «где мы сейчас находимся», но вовремя осёкся. Так я, пожалуй, вместо Зимнего дворца попаду в «жёлтый дом»!

— Ничего, я передумал. Вы говорили про завтрак?

— Простите? Вы имели в виду фриштык?

— Ээ, ну да…

— Да, извольте пройти в столовую залу!

Мы вышли в коридор и Протасов повёл меня в «столовую». Лакеи на дверях предупредительно распахивали двери. Вдруг я почувствовал увесистый тычок в спину.

— Лексаха, привет!

Обернувшись, я увидел румяного курносого мальчонку на полголовы ниже меня, скалящегося, как маленький злобный мопс. Сопровождал его невысокий добродушный господин лет пятидесяти.

­ — Доброго утра, Ваше императорское высочество! — с заметным немецким акцентом приветствовал он меня. — Премного рад, что вы поправились! Теперь и вы, и брат ваш, великий князь Константин Павлович, в свои комнаты в Зимнем Дворце вернуться изволите!

Аааааааа! Великий князь! Великий, мать твою, князь! Это уже точно про меня!

Нет, определенно я сплю или брежу. Этот румяный задиристый типчик — великий князь Константин Павлович, мой братец! А я, выходит, не много ни мало, — Александр Павлович, тоже великий князь, цесаревич, и будущий император всероссийский, и Великая, и Малыя, и Белыя Руси, и прочее, и прочее….

В «столовой», огромной комнате с несколькими круглыми столами, нас ждали гренки и подогретый паштет, миндальные пирожные и смородиновый морс. Прислуживало нам несколько человек, важно стоявших вокруг стола с перекинутыми через руку салфетками. Тарелки мои с Константином оказались фарфоровые, с изображённой на каждой из них большой зеленой лягушкой.

Не особенно чуя под собою ноги, я бухнулся на обитый атласом стул с вычурно гнутыми ножками.

— Простите, Ваше высочество, — с неподдельным изумлением произнёс Протасов, — но как же молитва перед вкушением пищи?

Ах, ну да. Молитва. Надобно встать!

Протасов с серьёзным видом произнёс две короткие молитвы: мы в это время стояли и важно крестились.

Наконец мы уселись за покрытый белоснежною скатертью стол. Мопс Константин Павлович сразу бросился жевать и болтать одновременно.

— Что делал, Алекс? В койке валялся? А я вот крысу ловил!

— Поздравляю, — только и смог сказать я, подумав про себя, что для мопса, крыса — точно, завидная добыча.

— Чего мычишь? Мы в Зимний сегодня едем. Да, Карл Иванович?

Спокойный господин лет пятидесяти за его спиною коротким поклоном подтвердил слова моего юного визави.

— А здорово, что мы уже уезжаем — тут скука, солдатиков нет! А там, только приедем, давай сразу карей построим? Давай?

— Угу, — автоматически кивнул я, на что Протасов сразу сделал мне замечание:

— Не следует говорить с набитым ртом, Ваше Высочество!

Интересно, что воспитатель Константина почти не обращал на такие мелочи внимания, и тот вертелся, болтал ногами и языком, гремел вилками, в общем жил в свое удовольствие.

У меня же всё обстояло совсем по-другому! Стоило мне потянуться за гренкой, как Протасов закатил глаза:

— Что вы, ваше высочество! Воспользуйтесь ножом! Вилку извольте взять в левую руку!

Со вздохом я переменил положение своих столовых приборов и кое-как закончил свой завтр фриштык, оказавшийся, в целом, совсем недурным.

Затем слуги собирали наши вещи, в узелках и кулях таская их на улицу в грузовые сани; вперед послали нескольких всадников, предупредить о нашем приезде в Зимнем дворце и проверить, все ли в порядке по дороге.

Наконец, сани были поданы: в каждый возок сел лишь один юный пассажир со своим воспитателем. Мороз стоял, пожалуй, градусов, под двадцать, так что снег громко хрустел под санями, а лошадь, как косматый живой паровоз, выталкивала из легких белые струи пара, легким туманом окутывавшего наших возниц.

Солдат в полушубке и треуголке укрыл нас с Протасовым меховою полостью, и мы скоро понеслись в сторону Петербурга.

Я инстинктивно старался держаться как можно незаметнее и не привлекать к себе лишнего внимания. Но, любопытство меня пересилило:

— А как называется этот дворец? — рискнул все же спросить я у Александра Яковлевича.

— «Чесменский», — ответил тот. — Он, можно сказать, ровесник вам, Ваше высочество!

Долго ехали мы, скрипя полозьями. Дорога то петляла среди полей и перелесков, то выходила в населённую территорию, полную деревянными одноэтажными избушками, с трубами, из которых столбом валил белый дым. Где-то за нами шла целая кавалькада саней с разным нашим имуществом и слугами. Вскоре лицо моё стало замерзать; я начал тереть его рукавом шубы.

— Необходимо терпеть мороз и зной, Ваше высочество, так наказала нам, воспитателям вашим, сама государыня Екатерина! — назидательно произнес Протасов, но помог растереть мне лицо. — Вы же, как мне сказывал камердинер, опять сегодня не обтиралися, ни холодною, ни горячей водою!