Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935 - Максим Горький

Лидия. Я очень рада, если так.

Миша. Да уж так! А радоваться — нечему. И — неправда, что вы рады. Интеллигенты любят нравиться, всё равно кому…

Лидия. Вы успокоили меня, Миша!

Миша. Успокоил? Эх вы… Чем это я вас успокоил? И вовсе вы ничем не беспокоились. Мешаете только…

Лидия. Я — молчу.

Арсеньева. Вы, Миша, не в духе?

Миша. Да что же, товарищ Арсеньева!.. Бюрократ этот, Дроздов, доски для эстрады запретил брать на стройке, как же мы расширим эстраду? Китаев — разрешил, а он — нельзя! Тоска! И тоже всё шуточки шутит, как будто интеллигент какой-нибудь.

Арсеньева. Дроздов — здесь, я поговорю с ним.

Лидия. Пейте кофе, Миша!

Миша. Ладно. То есть — спасибо! И потом к занавесу надобно два полотнища пришить, а он говорит — это пустяки! Флаги истрёпанные, и мало флагов… И, говорит, вы должны действовать самообложением, а — каким чёртом мы самообложимся?

Лидия. Ох, Миша…

Миша (успокоительно). Ну, ничего! Вы сама тоже, поди-ка, здорово ругаетесь, это и по лицу видно. Без этого — не проживёшь… Мы и так за месяц утильсырья сдали на сорок семь рублей да на укреплении плотины заработали семьдесят три, так ведь на ремонт избы-читальни да по ликбезу…

(Терентьев, Дроздов, Сомов.)

Терентьев. Значит — так: вы едете на фабрику, я побегу взглянуть, что делают на стройке.

Арсеньева. Можно вас на пару слов?

Дроздов. Всегда готов! (Идут, Миша за ними.)

Сомов. Хотите кофе, Иван Иванович?

Терентьев (глядя вслед уходящим). С удовольствием. С удовольствием.

Сомов. До свидания. (Ушёл.)

Терентьев. Погода-то, Лидия Петровна, а? Отличная погода!

Лидия. Очень хорошая погода.

Терентьев. Именно! Это… эта женщина — кто такая?

Лидия. Учительница в Селищах, подруга моя.

Терентьев. Та-ак. Что же это я её не видал раньше?

Лидия. Да она здесь только с осени и недавно воротилась из Москвы…

Терентьев. А вы… давно знаете её?

Лидия. В гимназии учились вместе.

Терентьев. В каком городе?

Лидия. В Курске.

Терентьев. Ага! Вот оно что!

Лидия, Чтоэтовасобрадовало?

Терентьев. Тут… случай такой! Черносотенный городок! Я был в нём при белых.

Лидия. Ужасные дни!

Терентьев. Да, на войне страшновато. Особенно — ежели отступать. Наступать — это очень легко.

Арсеньева (возвращается). Ну, Лида, мне нужно идти в село.

Терентьев. Погодите-ко, позвольте… то есть — извините! Ведь вы — дочь доктора Охотникова?

Арсеньева. Да. Но я вас не помню…

Терентьев. Ну — где же помнить! Однако это я самый лежал у вас, в квартире, в Курске, раненый…

Арсеньева. Фёдор… забыла как! Узнать вас трудно.

Терентьев. Ещё бы! Почти восемь лет прошло. К тому же я тогда был Степан Дедов, а настоящее имя моё Иван Терентьев. И растолстел, всё в автомобилях живу. Вот видите — встретились, а? Чёрт знает что! Учительствуете?

Арсеньева. Да.

Терентьев. Так. В партии?

Арсеньева. Нет.

Терентьев (несколько огорчён). Почему?

Арсеньева. Сразу не расскажешь.

Терентьев. А я думал, что вы, после того — в партию! Ваше поведение…

Арсеньева. Ну, какое же поведение!

Терентьев. Однако — риск!

Арсеньева. Тогда не одна я рисковала.

Терентьев. Нашли бы меня у вас — пуля вам или — вешалка… Ну, а отец?

Арсеньева. Его, как врача, мобилизовали белые, а на другой день какой-то пьяный офицер застрелил его…

Лидия. Как ты… спокойно!

Терентьев. Та-ак! Хороший был человек! (Лидии.) «Вы, говорит, желаете жить? Ну, так делайте что вам велят!» (Смеётся.) Вот история! И — даёт рыбий жир. Противная жидкость, да и команда эдакая: делай, что велят! А я с девятнадцати лет делал чего не велят, и мне уже было двадцать семь. В тюрьме сидел, в ссылке был, бежал, работал нелегально, считал себя совсем готовым человеком. И — вдруг: делай что велят, пей рыбий жир! Положим, кроме рыбьего жира, питаться нечем было. (Арсеньевой.) Его ведь звали Иван Константинович? Что ж, Катерина Ивановна, — по всем правилам нам следует возобновить знакомство?

Арсеньева. Я — не прочь.

Терентьев. Чудесно! (Лидии.) Заговорили мы вас? То есть это я заговорил…

Лидия. Нет, что вы! Мне интересно… Хорошо встретились вы…

Терентьев. Хорошо? Да, бывает.

Дроздов (за террасой). Катерина Ивановна — ждём! Ваня всегда с дамами.

Терентьев. Это — с больной головы на здоровую.

Дроздов. Ты, Ваня, с Катериной Ивановной осторожно, она — человек враждебный нам.

Терентьев. Не верю!

Арсеньева. Не нам, а — вам, товарищ Дроздов. До свидания, Лида.

Лидия. Ты вечером придёшь?

Арсеньева. Нет.

Лидия. Приходи!

Арсеньева. Не могу, дело есть. (Идёт с Дроздовым.) Так вы не забудете?

Дроздов. Всегда готов служить вам.

Арсеньева. Не мне, а ликбезу. Я в услугах ваших не нуждаюсь.

Дроздов. Строго.

(Арсеньева и Дроздов уходят.)

Терентьев (задумчиво глядя вслед им). Ну, пойду и я. До свидания.

(Лидия одна, позванивает чайной ложкой по графину с водой.)

Дуняша (входит). Лисогонов пришёл…

Лидия. Вы знаете, что Николай Васильевич уехал. Пусть он идёт к Анне Николаевне.

Дуняша. Он вас спрашивает.

Лидия. Я не могу принять его.

(Входит Лисогонов.)

Дуняша (усмехаясь). А он уж кругом обошёл, старый чёрт…

Лисогонов. Разрешите, уважаемая…

Лидия (встаёт). Что вам угодно? Я чувствую себя плохо.

Лисогонов. Все, все плохо чувствуют себя! Местность нездоровая, болото близко, — местность эта не для интеллигентных людей… Рабочие, конечно…

Лидия. Вы именно ко мне, да?

Лисогонов. Именно-с! Вот вы на спектакле сожаление выразили, что теперь нельзя достать кружев старинных. Действуя по симпатии, всё можно достать! И вот-с мамаши моей кружева желал бы преподнести…

Лидия. Простите, я должна… распорядиться… (Уходит)

Лисогонов (прячет кружева, ворчит). Дура, дура… (Надулся, покраснел.)

(Анна Сомова, Титова.)

Анна. Здравствуйте, Евтихий Антонович!

Лисогонов. Нижайшее почтение!

Титова. Чего в карман прячешь, Евтихий, человек тихий?

Лисогонов. Платок.

Титова. Двадцать лет человека знаю и — хоть бы что! Замариновался, как гриб в уксусе.

Лисогонов. В слезах замариновался.

Титова. Чужих слёз ты много пролил, это известно!

Лисогонов. Любишь ты, Марья Ивановна, насмешки…

Титова. А что мне любить осталось?

Анна. Лидия сказала — кружева продаёте?

Лисогонов. Я? Нет. То есть я хотел… но могу и продать.

Анна (рассматривает кружева). Русские…

Лисогонов. Не знаю-с. (Титовой.) Нам, обойдённым людям, смеяться друг над другом не следовало бы.

Титова. Разве я со зла смеюсь? Я — от удивления. Гляжу вот на тебя, сома, и — смешно: как это сом допустил, что ерши на сухое место загнали его и стал он ни рыба, ни свинья?

Анна. Марья Ивановна грубовато говорит, такая у неё манера, а говорит она всегда умно.

Лисогонов. За это, за ум и прощается ей…

Титова (рисуясь). И на пролетариев смотрю — удивляюсь! Ах ты, думаю, пролетариат, пролетариат, и куда ты, пролетариат, лезешь?

Лисогонов. Н-да… Величайшие умы и силы, от Христа до Столыпина, пробовали жизнь по-новому устроить…

Анна. Надолго испортили жизнь.

Титова. А, бывало, придёшь к частному приставу, дашь ему кусочек денег, скажешь: «Ах, какой вы чудный!» Верит, идиот, и способствует.

Анна. В полиции офицера гвардии служили…

Лисогонов. И все были сыты…

Титова. И везде, на всех видных местах, благожелательные идиоты сидели…