Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

свободу, и от себя – доверие и помощь – по мере сил.

На это Шарлемань с учтивостью кивнул, но не ответил и продолжил терпеливо слушать свою заказчицу.

– Третьего дня, я выкупила постоялый двор в Лесном, за Выборгской заставой, – вместе с землёй вокруг него и со строениями. Вчера закончила оставшиеся хлопоты, сегодня, не откладывая, – к вам… Вас я прошу быстрей съездить на место и тотчас же уведомить меня о принятом решении.

Меж тем Петруша внёс изящный «тет-а-тет» отличнейшего севрского фарфора на гравированном серебряном подносе. Поставив всё на столик возле кресел, он сразу мягко и бесшумно вышел…

Иосиф Иванович наполнил чашки, предложил молочник – она, отказываясь, подняла ладонь; не стала брать и сахара. Затем, сделав пару неспешных глотков, отметила, что кофей недурён.

– Теперь, – произнесла госпожа Новосильцева, отставив чашечку, – я жду вас за ответным угощением у себя. В столице я предполагаю быть до мая, а проживаю в номерах (она назвала одну из лучших питерских гостиниц).

После того дала понять, что хочет встать… Шарлемань поспешно подошёл помочь, – дама опёрлась на протянутую руку, скользнула по его ладони тонкой кистью, слегка шершавой, от натянутого кружева перчатки, и чуть заметно сжала его пальцы.

Того же дня, уже после обеда, Шарлемань велел закладывать коляску и, взяв с собою верного Петра, отправился к Лесному.

Весна в тот год была достаточно прохладной, и снег ещё лежал -набухший, тёмный, впитавший пыль столичных мостовых. Колёса вязли в нем, а ноги лошадей скользили по мокрому льду, покрытому тонким предательским слоем из талой воды. Подъехав, он оставил за воротами двуколку и обошёл пешком всю территории двора, придерживая длинные полы шинели, готовые увязнуть в рыхлой снежной мешанине последних недель петербургской зимы. Постройки сильно обветшали, оставленные прежними хозяевами, они тоскливо ждали закономерного конца.

Когда-то здесь закончил свои дни Владимир Новосильцев – надежда матери, гордость семьи. Его доставили сюда после дуэли – с пулей, застрявшей в животе, полуживого. Здесь, проведя два дня в жестоких муках, он умер на руках у тётки, Анны Алексеевны. Не помогли горячие молитвы и тысяча крестьянских душ, обещанные лекарю – тот был уже бессилен.

– Хоть место и унылое на вид, но для строительства подходит, – отметил Шарлемань, не обернувшись к ассистенту, сам для себя. И тихо повторил слова Екатерины Новосильцевой: «В искусстве вашем предоставлю полную свободу…»

Он помолчал, затем поправил съехавший цилиндр и хлопнул ожидавшего Петрушу по плечу:

– Ну что, голубчик, с Богом? Значит, с Богом.

 До дома ехали не торопясь, в объезд, дорогой ровной и спокойной, дабы по свежей памяти обдумать всё увиденное, что-то представить, обсудить… Обоих ожидала очень плотная работа.

В прихожей их ждала обеспокоенная кухарка. Матильда, принимая у хозяина шинель, доложила нарочито громко:

– К вам посетитель-с. Давно дожидаются!

И, наклонившись к уху, еле слышно прошептала: «И не уходят. Строгие-то, жуть!»

В прихожую сквозь двери кабинета струился терпкий запах дорогих сигар.

Иосиф Иванович зашёл в кабинет, где увидел сидящего в кресле бледного господина, лет этак сорока пяти. Подёрнутые первой сединой тёмные волосы, с залысинами на покатом лбу, ухоженные бакенбарды, резкий взгляд. Одет незнакомец был в строгий английский сюртук, однако стоило ему привстать, приветствуя хозяина, как обозначилась явно военная выправка.

– Кого имею честь приветствовать? – с улыбкой обратился к гостю Шарлемань, усаживаясь за рабочий стол, напротив. Однако, гость в ответ не улыбнулся.

– Прошу вас, откажитесь.

– Comment? (фр.) Что?

– Речь идёт о заказе госпожи Екатерины Новосильцевой. Сегодня эта дама посещала вас. Токмо для вашего спокойствия и блага – откажитесь. Поверьте – вы не regrettez (фр.– пожалеете).

Шарлемань, протестующе, встал. Однако, странный гость и не пошелохнулся.

– Mon Dieu! Mon Dieu! (фр. – «Боже мой!») – пробормотал несчастный архитектор, бессильно опускаясь в кресло.

Глава 4. Инкогнито

Тут бы и правильней – в сердцах, с размаху, – ударить кулаками по столу, призвать Петрушку, да и вывести нахала восвояси, поскольку нет такого дозволения, чтобы к нему, в его же доме, да с угрозами…

В сердцах-то может и честней, и правильней, однако годы крепко приучили Шарлеманя держать свой гнев в узде и полагаться более на ум, да опыт, нежели на сердце. Воистину – в сердцах в России дров немало наломаешь. Куда полезнее расчёт, да сдержанность, да деловая трезвость.

Иосиф Иванович взял себя в руки и снова выпрямился в кресле.

– Сначала, милостивый государь, извольте представиться и объясниться. Признаюсь – решение по интересующему вас вопросу мной окончательно не принято. И если вы хотите посвятить меня в серьёзные, касательные дела обстоятельства, – я выслушаю вас. Но никаких угроз не потерплю, тем паче от личности, мне незнакомой.

Гость терпеливо выслушал и понимающе кивнул.

– Бог с вами, любезный Иосиф Иванович, какие могут быть угрозы. Не злые помыслы, но уважение к вам, подвигли меня к этому визиту. Визит сюда небезопасен для меня. А оттого своего имени не открываю, за что прошу простить. Однако, доверяясь вам, скажу, что к посетительнице вашей я имею отношение… – он сдвинул брови и придал лицу подобие то ли печали, то ли скорби, а после паузы, спросил: – Насколько я могу быть с вами откровенен?

– Всё, что не противоречит чести…

– Об этом не тревожьтесь. Совесть и честь, единственно, и привели меня сюда. – На этом странный визитёр вздохнул. – Скажу, что к упомянутой особе, имею отношение… недальнего родства. После нелепой гибели Владимира мы долго жили с горечью утраты… Но боль его несчастной матери была во много раз сильнее. Года не принесли ей никакого облегчения. Напротив, состояние страдалицы всё более усугублялось. – Гость тяжело вздохнул, вынул платок, и промокнул намокший от волнения, покатый лоб. – И перешло-таки в тяжёлую душевную болезнь.

А Шарлемань немного помолчал, подумал и, подняв глаза на собеседника, осведомился осторожно:

– В чём выражается сия тяжёлая болезнь?

– Болезнь сия имеет выражение в одержимости. Один из первых приступов болезни случился, почитай, как год назад. Тогда, не упредив ни лекаря, ни близких, несчастная пустилась странствовать. – Гость сделал паузу, взглянул на архитектора с грустной улыбкой. – Видать, лишь нашими молитвами о божьей милости всё дело до юродства не дошло…

Он замолчал и снова выразительно взглянул на Шарлеманя.

– Но позже недуг снова проявил себя – уже иначе. По совершении паломничества по святым местам, она подверглась страстному желанию… – Гость словно нехотя закончил фразу: – творить святыни.

Иосиф Шарлемань ещё тесней сжал пальцы, но смолчал. Его посетитель привычно обрезал сигару и, заручившись разрешением, спокойно закурил.

– Так отчего не предоставить ей свободу? –