Как быть съеденной - Мария Адельманн

некотором роде разворачивалась публично.

– Люди знают о вас, но знают ли они вас? – спрашивает он.

«Нет, – возражают они, качая головами, – люди нас совсем не знают».

Уилл напоминает об условиях, на которые они согласились, подписав документы перед тем, как присоединиться к группе. Они должны присутствовать и принимать участие – не пропускать собрания, не опаздывать (он с улыбкой смотрит на Руби), телефоны не разрешены. И прежде всего они должны быть полностью и абсолютно честными. Никакой лжи, даже невинной лжи, даже лжи умолчанием. Ничего не скрывать. Уилл называет это «Абсолютной Честностью». Он объясняет, что естественное побочное следствие Абсолютной Честности – напряжение и конфликт. В некотором роде конфликт словно высокая температура – показатель того, что лечение работает, и этот конфликт следует принять как часть процесса.

– Это будет нелегко, но если вы будете сохранять открытость и выполнять свою работу… – Уилл простирает руки, словно благословляя, – …вы узна́ете о себе больше, чем можете представить. – Он позволяет женщинам усвоить его слова и только потом опускает руки.

– Крутая реклама, – произносит Руби со ртом, набитым печеньем. – Давайте уже просто начнем этот спектакль.

– Мы могли бы начать уже… когда? Двадцать минут назад? – отзывается Эшли. – Если б ты не опоздала. – Ее голос, вибрирующий, звучащий несколько в нос, похож на скрип половиц.

– Я вижу, в жизни ты так же очаровательна, как в телевизоре, – парирует Руби, смахивая крошки с губ мохнатым рукавом.

– Хорошо выбираешь слова, – говорит Эшли. Голос ее по-прежнему повышается и понижается.

Остальные женщины смотрят на свои колени.

– Эшли, – замечает Уилл, – ты сказала Руби, что расстроена ее опозданием. Это отличный пример Абсолютной Честности.

Эшли победно усмехается.

– Абсолютная Честность звучит для меня как Полная Хрень, – фыркает Руби.

– Идеально, Руби, – хвалит Уилл, хлопая в ладоши. – Это именно та честность, которой я добиваюсь. К тому же испытывать такие чувства естественно. Сопротивление – это часть процесса.

Эшли выразительно вздыхает.

– Я имею в виду, если мы должны быть честными, я полагаю, мне следует упомянуть о том, что на самом деле я не знаю, уместно ли здесь мое присутствие? – Она запускает пальцы в свои блестящие волосы; ее острые розовые ногти торчат из прядей словно когти. – То есть я знаменита тем, что влюбилась, а чем знамениты вы? Странными трагедиями? Пребыванием в пасти у волка? Тем, что были заперты в особняке у какого-то придурка? Не хочу никого обидеть, конечно.

– Верно, а ты никогда не была заперта в особняке у какого-то придурка, – хмыкает Руби.

– Не заперта, – отвечает Эшли, потом добавляет: – И к тому же не у придурка.

– Блестящее заявление.

– К слову, о блеске, – Эшли вытягивает левую руку в середину круга, вяло изогнув запястье, словно ожидая поцелуя от джентльмена. – Огранка «принцесса»[5]. Четырнадцать карат белого золота. Прозрачный бриллиант в два карата. Похоже, что у большинства из вас нет серьезных отношений, как я могу видеть по вашим рукам. Я имею в виду, это так печально… – Она выпячивает нижнюю губу, придавая лицу выражение чрезвычайной жалости, роняет руку на колено, потом кивает Рэйне. – Я имею в виду, ты, похоже, замужем, но если уж мы должны быть честными, я, честно говоря, понятия не имею, кто ты такая. Мне кажется, я тебя где-то видела, но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, я слишком молода?

– Может быть, – без малейшей обиды отвечает Рэйна. – У меня дочь примерно твоего возраста.

– Может быть, я знаю ее? – предполагает Эшли.

– У нас тут что, игра в двадцать вопросов? – вмешивается Руби. Она щурится, глядя на бейджик Рэйны. – Рэйна в конечном итоге сама расскажет свою долбаную историю, мы ведь здесь за этим, так?

– Я просто подумала, что все мы должны быть чем-то знамениты, ну, понимаете? – говорит Эшли. – Я считала, что в этом весь смысл. Но на самом деле только я и Бернис по-настоящему известны.

– Посмотрим, вспомнит ли кто-нибудь тебя через несколько месяцев, – отвечает Руби.

– И возможно, для тебя было бы лучше, чтобы не вспомнили, – добавляет Гретель. Тон у нее нейтральный, ровный; впечатление портят только кудри, которые подрагивают и подпрыгивают.

– Интересно, – отмечает Руби, словно собирая данные.

Наступает неловкое молчание, нарушаемое лишь приглушенным шумом улицы в самый час пик. Женщины рассматривают свои стаканчики с кофе, свою обувь, стены. Уилл ждет.

Бернис запускает обкусанный ноготь под край своего бумажного стаканчика и начинает его разворачивать.

– Я не столько знаменита, сколько печально известна, – говорит она. Все взгляды устремляются на нее. – Я гадаю, что же на самом деле все вы слышали обо мне.

Все отводят глаза – кроме Эшли.

– По-моему, я слышала о том, что ты в этом участвовала. Типа как помогала ему за деньги. Я особо не обращала внимания. Но бывшие партнерши Синей Бороды были все вроде как… – Она сводит ладони почти вплотную и ведет ими вниз. – Ну, ты понимаешь. Скорее моделями. В то время как…

– Именно так все и говорят? – спрашивает Рэйна.

– Конечно, именно так и говорят, – подтверждает Бернис.

– Потому что Бернис, знаете ли, относится скорее к типу «вечной страшной подружки», чем к типу любовницы, – объясняет Эшли.

– Ты не в курсе, что у полных людей тоже бывают любовные отношения, да? – возражает Руби. Эшли строит гримаску. Бернис теребит край своего стаканчика.

– Что ты чувствуешь относительно того, что слышишь сейчас? – спрашивает Уилл.

– Я знаю, что думают люди.

– Это не то, о чем я спрашиваю.

– Нормально чувствую. Я все понимаю.

Уилл вздыхает, откидывается на спинку своего стула, хмурит брови: не так, словно она что-то сделала не так, а так, словно он сделал что-то не так. Словно он не сумел донести до нее правильную информацию.

– Каковы наши правила?

– Никаких опозданий, – отвечает Эшли, бросая насмешливый взгляд на Руби. – Никаких телефонов.

– И?..

– Абсолютная Честность, – говорит Бернис.

– Именно, – подтверждает Уилл. – Итак, Бернис: что ты чувствуешь, когда слышишь это?

– Боль, – отвечает Бернис. – Мне просто очень больно.

Где-то в городе воет полицейская сирена. Бернис теперь умеет различать сирены на слух. Этот звук отбрасывает ее на несколько месяцев в прошлое, когда она лежала на диване в доме своего детства, а по стенам пробегали резкие отблески маячков. Комната ритмично подсвечивалась синим, синим, синим. Если и были другие цвета, она их не видела. Кончики ее пальцев были синими, синими, синими. Сам ее разум, все вокруг было синим. Ее сестра была синей, когда говорила: «Все в порядке, Берри, все в порядке, у тебя просто шок».

Бернис пытается вернуться обратно в настоящее. Она чувствует твердый пол под ногами, чувствует прохладную спинку стула. Она