Думай, как Фаина Раневская - А. Саркелов

– Маяковский!

От неожиданности у меня язык прилип к небу: Маяковского я обожала, его „Облако в штанах“ знала наизусть и все сатирические стихи. А это – „я лучше в баре б…ям буду подавать ананасную воду“ декламировала с удовольствием подругам.

Он – поэт. Поэт, и этим все сказано. Не надо никаких эпитетов – великий, знаменитый, известный. Так же, как и артист. Есть два понятия – „артист“ и „неартист“, и ничего больше».

Запомним это отношение Раневской к профессионализму, которое она пронесла через всю жизнь. Она не признавала половинчатости, слабости и неумения.

В 1915 году жизнь в Москве была по душе и по темпераменту девятнадцатилетней Фаине.

Страна переживала Первую мировую войну, и москвичам стало не до театральных сезонов в Малаховке. Раневская пошла, как и многие актеры, на «театральный базар». После многочисленных хождений в театральное бюро она получила предложение поработать в Керчи в антрепризе Лавровской. На юге можно было укрыться от московской зимы. Но вот только в договоре с актерами гораздо больше обязанностей возлагалось на них, чем на антрепренеров. Раневская по договору была принята на роли гранд-кокет, то есть обольстительницы с умением петь и танцевать. Позже она вспоминала свой водевильный опыт с обычным юмором: «Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова прелестницу соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: „Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…“.

После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. Публика смеется, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со сцены».

Но возникшие тогда проблемы не ограничились репертуаром: скоро антреприза Лавровской прекратила свое существование, так и не начав его. Денег актерам не заплатили, поэтому Раневской даже не на что было вернуться в Москву.

Начались ее долгие скитания по городам Крыма, во время которых она, если повезет, играла в местных недолговечных театриках, но чаще распродавала свой театральный реквизит. Чудом ее пригласили участвовать в спектакле «Под солнцем юга» на роль мальчика-гимназиста, но и здесь ее ожидал очередной удар: антрепренер сбежал, прихватив с собой все собранные деньги. Так что продавать уже было нечего.

Позже, играя спекулянтку в спектакле «Шторм» Билль-Белоцерковского, на вопрос журналистов: «Откуда у Вас такое умение торговать?» – Раневская отвечала: «У меня был опыт. Начиная с Керчи, в Феодосии, в Симферополе».

Вскоре Фаина Раневская уезжает в Ростов-на-Дону где в начале 1918 года состоится ее судьбоносное знакомство с актрисой Павлой Леонтьевной Вульф, которая гастролировала со своей труппой. Уже весной этого года Раневская отправляется вместе с ней на пароходе в Крым, в Евпаторию. И вновь гастроли по Крыму.

По воспоминаниям П. Л. Вульф, среди начинающих актрис Феодосийского театра зимой 1918–1919 годов была и Ф. Г. Раневская, дебютировавшая в роли Маргариты Кавалини (пьеса «Роман»). Затем она сыграла роль Шарлотты («Вишневый сад»), добившись первого успеха.

«Как сейчас вижу Шарлотту Раневскую», – писала в книге мемуаров Павла Вульф, – «Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и, в то же время, трагически одинокая… Какое разнообразие красок было у Раневской и одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувства стиля, эпохи, автора! И все это у совсем молоденькой, начинавшей актрисы. А какое огромное актерское обаяние, какая заразительность…» (Городской театр в Феодосии находился в то время в квартале, между современными улицами Богаевского, Ленина, Мичурина, Горького. Здание театра не сохранилось.) В те тяжелые годы Ф. Раневская играла также в красноармейских и рабочих клубах, читала стихи.

П. Л. Вульф и Ф. Г. Раневская переехали в Симферополь, чтобы выступать в Симферопольском городском театре, который прежде назывался Дворянским. Отныне на афишах и в документах у Фаины другая фамилия – Раневская. Неизвестно, что стало основной причиной смены фамилии: желание приобрести более благозвучную и театрально звучащую фамилию, любовь к Чехову или стремление скрыть родство с богачом Фельдманом, которого на юге России многие знали.

Ведущей актрисой театра стала Павла Вульф, исполнявшая главные роли во многих постановках. Благодаря Вульф в театр была принята ее ученица, никому еще неизвестная Фаина Раневская.

На симферопольской сцене Раневская играла Машу в «Чайке» А. Чехова, Манефу в «На всякого мудреца довольно простоты» А. Островского, сваху в «Женитьбе» Н. Гоголя, Настю в «На дне» М. Горького, Машу в «Живом трупе» Л. Толстого. В декабре 1920 года театр был объявлен государственным и стал называться Первым Советским (в настоящее время – Крымский академический русский драматический театр им. A.M. Горького). В театре был сильный творческий состав, интересный репертуар: шли пьесы А. Островского, Ф. Шиллера, П. Бомарше. Но условия работы были чрезвычайно тяжелые, в течение зимы 1920–1921 годов театр не отапливался. Актеры болели, голодали.

Максимилиан Волошин в то время был членом художественного совета театра.

Из воспоминаний Фаины Георгиевны: «Вспомнилась встреча с Максимилианом Волошиным, когда я прочитала в газете, что прошло сто лет со дня его рождения. Было это в Крыму, в голодные трудные годы времен Гражданской войны и „военного коммунизма“. В те годы я уже была актрисой, жила в семье приютившей меня учительницы моей и друга, прекрасной актрисы и человека Павлы Леонтьевны Вульф.

Я не уверена в том, что все мы выжили бы (а было нас четверо), если бы о нас не заботился Макс Волошин. С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, все же бежала от этих касторовых рыбок в соседний двор. Помню, как он огорчался этим. И искал новые возможности меня покормить. Иду в театр, держусь за стены домов, ноги ватные, мучает голод. В театре митинг… Потом опять были красные и опять белые.

Покамест не был взят Перекоп. Бывший дворянский театр, в котором мы работали, был переименован в Первый советский театр в Крыму».

«О Волошине. Среди худущих, изголодавшихся, его толстое тело потрясало граждан, а было у него, видимо, что-то вроде слоновой болезни. Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты. Улыбка у него была какая-то виноватая, всегда хотелось ему кому-то помочь. В этом полном теле было нежнейшее сердце, добрейшая душа. Однажды, когда Волошин был у нас, началась стрельба. Оружейная и пулеметная. Мы с Павлой Леонтьевной упросили его не уходить, остаться у нас. Уступили ему комнату. Утром он принес нам эти стихи – „Красная пасха“».

Раневская вспоминала: «Эти стихи мне читал Максимилиан Александрович Волошин с глазами, красными от слез и бессонной ночи, в Симферополе 21 года на Пасху у меня дома. Мы с ним и с Вульф, и ее семьей падали от голода, Максимилиан Александрович носил нам хлеб. Забыть такое нельзя, сказать об этом в книге моей жизни тоже нельзя. Вот почему я не хочу писать книгу „о времени и о себе“. Ясно Вам? А Волошин сделал из этого точные и гениальные вирши».

Через несколько дней, 26 апреля, Волошин написал стихотворение, еще более трагическое, чем «Красная Пасха», дав ему название «Террор». Стихи эти, прежде строжайше запрещенные, сегодня широко известны.

До 1923 года Раневская работала в Симферопольском театре, а затем уехала с П. Л. Вульф в Смоленск. Творческое начало положено, впереди у Раневской вся жизнь: яркая и нелегкая.

Судьба Фаины Раневской переплелась с судьбами М. Цветаевой и М. Волошина мгновениями, притяжением Крымской земли. Таланты, рожденные Серебряным веком. А творческий труд этих людей пронизан любовью к нам – зрителям и читателям. Поэтому наш интерес к жизненному пути и их творчеству только усиливается и не стирается временем. И мы, ныне живущие зрители и читатели, тоже являемся важной частью произведений, подаренных нам талантливыми людьми.

М. А. Волошин выразил это так: «Актер, поэт, зритель – это осязаемые маски тех трех основных моментов, которые образуют каждое произведение искусства.

Момент жизненного переживания, момент творческого осуществления и момент понимания – вот три элемента, без которых невозможно бытие художественного произведения».

Раневская вспоминала: «В одном обществе, куда Гельцер взяла меня с собой, мне выпало счастье – я познакомилась с Мариной Цветаевой… Марина звала меня своим парикмахером – я ее подстригала».