Похороны Великой Мамы - Габриэль Маркес

В тог вечер жители далекой и хмурой столицы увидели во всех экстренных выпусках фотографию двадцатилетней женщины и решили, что это новая королева красоты. На увеличен ном снимке, который занял четыре газетных полосы, возродилась к жизни былая молодость Великой Мамы. Отретушированный на скорую руку снимок вернул ей пышную прическу из роскошных волос, подхваченных гребнем слоновой кости, вернул соблазнительную грудь в пене кружев, сколотых брошью. Образ Великой Мамы, запечатленный в Макондо в самом начале века каким-то заезжим фотографом терпеливо дожидался своего часа в газетных архивах, и вот теперь ему выпало судьбой остаться в памяти всех грядущих поколений.

В стареньких автобусах в министерских лифтах в унылых чайных салонах, обитых блеклыми гобеченами, говорили переходя на почтительный шепот, о высочайшей особе, что скончалась в краю малярии и невыносимого зноя, говорили о Великой Маме, ибо магическая сила печатного слова за несколько часов сделала ее имя всемирно известным.

Мелкая морось ложилась настороженной зеленоватой тенью на лица редких прохожих. Колокола всех церквей звонили по усопшей. Президент республики, застигнутый скорбной вестью в тот миг, когда он собрался на торжественный акт, посвященный выпуску девяти кадетов, собственноручно написал на обороте телеграммы несколько слов военному министру, дабы тот в своей заключительной речи почтил память Великой Мамы минутой молчания.

Эта смерть сразу сказалась на политической и общественной жизни страны. Даже президент республики, до которого умонастроения нации доходили сквозь очистительные фильтры, испытал какое-то щемящее, тяжелое чувство, глядя из окна машины на оцепеневший в молчании город, где открытыми были лишь кабачки с дурной славой и Главный собор, готовый к девятидневным торжественным службам.

В Национальном капитолии, где дорические колонны и безмолвные статуи покойных президентов заботливо стерегли сон бездомных нищих, укрытых старыми газетами, ярко и призывно светились окна Конгресса. Когда Первый Мандатарий, потрясенный всенародной скорбью, вошел в свой кабинет, ему навстречу поднялись министры, все как один в траурных повязках, — бледные и торжественные более обычного.

Со временем события той ночи и всех последующих ночей возведут в ранг великих уроков Истории. И не только потому, что самые высокие государственные чины прониклись истинно христианским духом, но и потому, что представители совершенно противоположных взглядов и противоборствующих интересов с героической самоотверженностью пришли к взаимопониманию во имя общей цели — погребения Великой Мамы. Долгие годы Великая Мама обеспечивала социальное спокойствие и политическое согласие в царстве Макондо благодаря трем баулам с фальшивыми избирательными бюллетенями, которые тоже, разумеется, являлись неотъемлемой частью ее негласного имущества. Все лица мужского пола — прислуга, арендаторы, приживальщики в господском доме, все старые и малые, не только сами участвовали в политических выборах, но и всенепременно пользовались правом голоса выборщиков умерших в последнее столетие. Великая Мама олицетворяла преимущество традиционной власти перед новыми нестойкими авторитетами, превосходство правящего класса над плебсом, непреходящую ценность небесной мудрости в сравнении с преходящими догмами смертных. В мирное время Великая Мама самолично жаловала и отменяла синекуры и пребенды, назначала и снимала каноников, пеклась о благополучии своих сторонников и на то была ее верховная воля вкупе с темными интригами, с подтасовкой избирательных бюллетеней. В смутные годы Великая Мама тайно поставляла оружие своим союзникам и в открытую оказывала помощь своим жертвам. Столь небывалое патриотическое рвение отмечалось самыми высокими почестями.

Президент Республики на сей раз пожелал без подсказки советников определить меру своей исторической ответственности перед согражданами. Он недолго мерил шагами садик, где темнели кипарисы и где на закате колониального правления повесился из-за несчастной любви один португальский монах. Президент мало надеялся на личную охрану — внушительное число офицеров, увешанных наградами — и потому его бил озноб каждый раз, когда в сумерки он входил в этот садик, соединявший парадный зал для аудиенции с мощеным двором, где в былые времена стояли кареты вице-королей. Но в эту ночь президента пронизывал сладкий трепет озарения, ибо ему открылся во всей глубине смысл его высокой миссии, и он, не дрогнув подписал декрет о девятидневном всенародном трауре и о воздании Великой Маме посмертных почестей на том уровне, какой положен Национальной героине, павшей в бою за свободу родины. В патетическом обращении к соотечественникам — оно было передано на рассвете по всем каналам радио и телевидения — Президент выразил уверенность, что похороны Великой Мамы станут историческим событием. Но осуществлению столь высокой цели мешали, как водится, весьма серьезные препятствия: правовая система Макондо, созданная далекими предками Великой Мамы, не предусмотрела событий подобного размаха. Искушенные алхимики закона и мудрейшие доктора права самозабвенно углубились в силлогизмы и герменевтику, отыскивая формулы, которые бы позволили Президенту принять участие в похоронах Великой Мамы. Для всех, кто причастен к высоким сферам церкви, политики и финансов, настали трудные дни. В полукруглом и просторном зале Конгресса, в разреженном воздухе абстрактного законодательства, где красовались портреты национальных освободителей и бюсты великих греческих философов, возносилась безудержная хвала Великой Маме, а меж тем зной сентябрьского Макондо наполнял ее труп мириадами пузырьков. Впервые все, что говорилось о Великой Маме, не имело ничего общего ни с ее плетеной качалкой, ни с ее послеобеденной одурью, ни с горчичниками. Теперь она сияла в ореоле новой легенды, непорочная, без груза прожитых лет.

Нескончаемые часы полнились словами, словами, словами, которые стараниями корифеев печатного слова получали живой отклик на всей территории Республики. Так шло до тех пор, пока кто-то, наделенный чувством реальности, не прервал государственные тары-бары стерильных отцов-законодателей, напомнив высокому собранию, что труп Великой Мамы ждет решения при сорока градусах в тени. Однако мало кто обратил внимания на попытку вторжения здравого смысла в безгреховно-чистую атмосферу неколебимого Закона. Разве что распорядились набальзамировать труп Великой Мамы и снова взялись за поиски новых формул, снова согласовывали мнения и вносили поправки в Конституцию, которые могли бы позволить Президенту присутствовать на торжественных похоронах.

Столько всего было наговорено высокими болтунами, что их болтовня пересекла государственные границы, переправилась через океан и знамением проникла в папские покои Кастельгандольфо. Верховный Первосвященник, с трудом стряхнувший сонный дурман феррагосто, в глубокой задумчивости смотрел на то, как погружаются в озеро водолазы, разыскивающие голову зверски убитой девицы. Последние недели все вечерние газеты писали только об этом ужасном происшествии, и Верховный Первосвященник не мог остаться равнодушным к тайне, разгадку которой искали в такой близи от его летней резиденции. В тот вечер, однако, все переменилось: в газетах разом исчезли фотографии предполагаемых жертв и на смену им явился портрет двадцатилетней женщины в траурной рамке. «Великая Мама!» — воскликнул Верховный Первосвященник, мигом узнав тот самый нечеткий дагерротип, который ему поднесли в далекие времена по случаю его восшествия на Престол святого Петра. «Великая Мама!» — дружно ахнули в своих апартаментах члены кардинальной коллегии, и в третий раз за все двадцать веков на необъятную христианскую империю обрушился вихрь сумятицы, неразберихи, беспорядочной беготни, которая завершилась тем, что Верховного Первосвященника усадили в длинную черную гондолу, взявшую курс на далекие и фантастические похороны Великой Мамы.

Позади остались сияющие ряды персиковых деревьев, старая Аппиева дорога, где солнце золотило ласковые тела кино-звезд, не ведающих о столь горестном событии. Скрылась из виду громада Кастельсантанджело, маячившая на горизонте Тибра. Густые вздохи собора Святого Петра вплелись в тенькающие четверти церквей Макондо.

Сквозь заросли тростника в затаившихся болотах, где проходит граница между Римской империей и священными угодьями Великой Мамы, пробивались визгливые крики обезьян, потревоженных близостью человека. Эти крики всю ночь донимали Верховного Первосвященника, изнывающего от духоты под густой москитной сеткой. В ночной темноте огромная папская ладья наполнилась до отказа мешками с юккой, связками зеленых бананов, корзинами с живой птицей, и, разумеется, мужчинами и женщинами, которые побросали свои дела в надежде попытать счастья и с выгодой продать свой товар на похоронах Великой Мамы. Впервые в истории христианской церкви Его Святейшество мучился от озноба, вызванного бессоницей, и от укусов тропических москитов. Но волшебные краски рассвета над землями Державной Старухи, первозданная красота царства игуаны и цветущего бальзамина мгновенно вытеснили из его памяти все невзгоды путешествия и воздали ему сторицей за такое самопожертвование.