Стругацкие лебеди - Сергей Кургинян

Возникает теория эксперимента по отношению к человечеству. Можно ли экспериментировать с ним вплоть до уничтожения? Готовы ли мы к таким потерям на пути к будущему единству человечества? Ведь к каким-то потерям мы готовы? Где тут научная истина, а где — гуманизм? Наука ведь имеет запреты, пусть даже очень относительные. С одной стороны, доктор Менгеле — садист. А с другой — он человек, который внес безусловный вклад в науку, учёный. На кроликах вы же испытываете ваши препараты, а на низших расах — нельзя? Почему? Как только мы часть людей приравняли к кроликам — всё. Вы же не обсуждаете проблемы кроликов, вам они не интересны. Пошив шапок, рецепты приготовления кроличьего рагу — вы же не применяете к этим необходимым делам принципы гуманизма? Как только вы поделили человечество, у вас возникают все эти вопросы — с дегуманизацией субъектности, дегуманизацией этоса как системы поведения и так далее.

А далее появляется уже полномасштабная гностическая концепция — в «Отягощенных злом». Пытающаяся — правда, очень неудачно, — скопировать и трансформировать «Мастера и Маргариту». Ведь если второе начало термодинамики верно, если Вселенную ждёт «тепловая смерть», то это подтверждает давнюю гностическую мысль о том, что наше бытие повреждено и потому распадается. Но тут же появляется мысль о возможности существования какого-то принципиально иного, неповрежденного, нетленного бытия, на достижение которого была сориентирована вся алхимия, все гностики… И если христианина молитва «Отче наш» ведет к бессмертию, то для гностика это иллюзия: инобытие или есть в человеке изначально, или его нет.

А еще далее выяснилось, что это — такая поэзия спецслужбистского высокомерия. И даже более того. Потому что для меня как только люди переходят на позиции фундаментального неравенства людей — они переходят, я прошу прощения, грань между коммунизмом и фашизмом. Или между хилиазмом и гностикой, если угодно. Нельзя строить рай на земле и одновременно считать, что Сотворитель жизни — ничтожество и дурак. Тут очень сложный вопрос. «И последние станут первыми…» Если последние — звери, как они могут стать первыми?

То есть начали с коммунизма, потом повернули в сторону теории цивилизаций Тойнби, антропологов в штатском, довели это до космической спецухи, а в конце концов космическую спецуху вывернули в гностическую сторону. Это очень сложная эволюция…

«ЗАВТРА». Знаете, Сергей Ервандович, всё, что вы сейчас сказали, очень легко проецируется на «постсоветскую Россию» с её уникальным социально-политическим строем, который всё чаще определяется термином «рыночный фашизм». Так даже аббревиатуру РФ расшифровывают.

С.К.Так вот, возникает вопрос, была ли эта сложная эволюция развитием творчества самих Стругацких, или она была задана извне, и по этой специальной «червоточине» следом за ними массово пошли наши современники? В 1993 году все эти социальные, когнитивные, метафизические особенности творчества Стругацких для меня вдруг связались в один узел. Некто Ихлов написал статью, которая была «рекомендована для медленного чтения», и там говорилось: «Поколению молодых реформаторов повезло: у них были книги братьев Стругацких… переделывать косный мир, им трудно быть богом, но приходится… Гайдар, как Румата Эсторский, вывел танки, они ударили по Белому Дому», — то есть весь мир Стругацких начал приспосабливаться под политическую ситуацию, которую надо понять.

Нельзя себе представить расстрел Вестминстера в конце ХХ века в Лондоне, или расстрел здания кнессета в Иерусалиме — чтобы приехали свои танки и начали стрелять по собственному парламенту. Расстреляли — а дальше свобода и демократия, да? Это невозможно себе представить! А у нас, когда это произошло, и народ в ответ не восстал, — он очень на многое себя обрёк.

Ведь если наш народ решил сменить коммунизм на свободу, то свобода — это высокий идеал! В коммунизме была несвобода, и это была смена идеала на идеал. Это не Исав — это Иаков. Но тогда нельзя расстреливать свой парламент посреди своей столицы.

А вот после этого расстрела стало понятно, что не идеал на идеал меняли, а идеал на чечевичную похлёбку. Потом, разумеется, отобрали и похлёбку.

Но вот эта адресация к книгам братьев Стругацких при описании данной катастрофы в маленькой, вроде бы незначащей газетной статье меня тогда почему-то потрясла. Не знаю, почему — иногда я просто доверяю своим ощущениям. Она меня потрясла так, что изменила мою творческую судьбу как режиссера.

Я понял, что теперь, с 1994 года, мы переходим в формат спецполитики. Всё. Эпоха политики кончилась. Теперь начинается другая цивилизация, другая жизнь, другая реальность. И я очень долго не понимал, почему другие не понимают этого. Но тогда эта статья стала своеобразной «точкой кристаллизации» перенасыщенного раствора моих впечатлений.

«ЗАВТРА». И тогда вы решили поставить «Обитаемый остров»?

С.К.Всё, что я видел и представлял о контактах фантастики вообще и научной фантастики в частности со спецтематикой, оказалось уже спецреальностью, и мне захотелось поставить уже не Стругацких, а выявить в них аналитические записки, по которым это писалось. Или придумать эти записки — я ничего не утверждаю, я пытаюсь воссоздать смысловой скелет и поставить его на сцене. «Играем Стринберга» — была такая пьеса Дюрренматта. Так вот мы «Играем Стругацких».

Сидит человек за столом, передает аналитическую записку, говорит: «Напишите по ней текст». Другой человек садится и начинает писать текст, который потом начинает жить собственной жизнью. Это была попытка создания такой деконструктивной документалистики, там много открытий произошло, интересные образы создавались… Но поставили мы этот спектакль всего несколько раз — мои актеры просто отказывались играть.

А дальше случилось так, что в одну ночь я встал и написал драму в стихах, потом прочитал её в театре, народ страшно оживился, и мы за год поставили спектакль «…Izнь…», который уже сыграли несколько десятков раз.

«ЗАВТРА». Вот до чего доводит деконструкция Стругацких…

С.К.Возможно. Но давайте всё-таки подводить итоги и формулировать, что же это всё такое, в конечном итоге. Только ли спецпроект, или нечто большее? Потому что когда мы добираемся до слов с приставкой «спец-», из них можно много чего сформулировать…

«ЗАВТРА». Можно ли как-то сопоставить творчество братьев Стругацких, скажем, с творчеством Станислава Лема?

С.К.Нет. Станислав Лем — очень жестокий человек, напрямую включенный в глобальную элиту, и очень точно знающий, что он делает: изменить формат существования человека. Он — художник достаточного уровня, чтобы его произведения были литературой.

Я понимаю, кто такой Клиффорд Саймак. Это — Ложа Плюща, довольно левая часть американской элиты. С такой степенью точности Лема я определить не могу. Но я четко вижу, что это управление по тенденциям, и такая же «народная демократия», как я — Галина Уланова.

А Стругацкие — это доморощенное явление, созданное исключительно для внутреннего потребления, очень вторичное и вдобавок далеко ушедшее от своих первоначальных задач.

«ЗАВТРА». А с творчеством Ивана Ефремова? Это тоже «спецлитература»?

С.К.Стругацкие и Ефремов находились в сложных отношениях, которые я не могу назвать лобовым конфликтом, но всё-таки… А что порождало эту сложность? Может быть, разногласия двух спецслужбистских кланов, двух элитных групп? А что это за группы? Это противоречия двух философий, двух структур, способных к контрастному метафизическому существованию? Но это уже не уровень спецпроектов — это уровень параполитики, уровень субъектов, способных к миропоэтному целеполаганию.

«ЗАВТРА». Можно ли сказать, что наши демократы, наши «молодые реформаторы», по большому счету, сыграли написанный или, вернее, транслированный Стругацкими сценарий преобразования реальности — и выиграли его?

С.К.Повторюсь, мы уже перешли со спецуровня выше и глубже, на уровень метафизики, где сущности обретают имя. Так вот, в литературном отношении творчество Ивана Ефремова еще хуже, чем творчество братьев Стругацких, и лично для меня это прискорбно. Он — очень крупная личность, выдающийся ученый, мыслитель. Но не писатель, нет.

Тем не менее, сегодня всему человечеству предстоит выбор между, условно, «путём Ефремова» и, условно, «путём Стругацких». Между преодолением абсолюта Великой Тьмы и принятием этого абсолюта. Мне кажется, что вокруг этого будут строиться многие конфликты XXI века: и цивилизационные, и геополитические, и какие угодно еще.

Беседовал Владимир ВИННИКОВ