Детонька - Алиса Орлова-Вязовская

– Ох, детонька наша потерялась, пойти, что ли у Мявки спросить?

Мявка, нахальная кошка с полузакрытым глазом, покалеченным в драке, дремала на крыльце и бабе Вере не помогала. Тогда надо было выскочить самой и попасть сразу к бабушке в объятия. И тут же, как по волшебству у Влады оказывалось в руке яблоко, или карамелька.

Нравилось, когда баба Вера просила отца: «Миша, сыночек, калитка-то совсем завалилась, поправить надо».

Папа шел чинить, но калитка соскакивала с ржавых петель и мама спешила на помощь. Отец беспомощно разводил руками: «Ох, Галочка». Вдвоем они кое-как водворяли ее на место и смеялись.

Может тогда все были счастливы? Или так казалось Владе, потому что была маленькой.

Потом в поселке построили четыре трехэтажных дома, а старенький сырой дом сломали. Их квартира была на последнем этаже. И опять все были счастливы, не нужно ходить к колонке за водой и греть ее в огромной кастрюле. И еще был балкон, на котором можно сушить белье. Вот только огород стал далеко. И бабе Вере приходилось мучительно дожидаться вечера, что бы им заняться. Владу мама возила с собой в детский сад, а сестра была слишком маленькой и оставить ее одну прабабушка не могла.

Новая квартира казалось очень большой и просторной. Влада только потом поняла, что денег на новую мебель у родителей не было. У дома почти каждый день останавливались грузовики и веселые, разговорчивые дядьки тащили по этажам диваны, столы и обмотанные бумагой стулья. И громко, на весь коридор кричали: «Хозяин, добавить бы надо, надорвались совсем».

По детской наивности, Владе казалось, что такие грузовики с мебелью приезжают ко всем, кто заселился в новый дом. Но к ним никто не приехал.

А потом, ощущение счастья стало сжиматься, сжиматься, пока не превратилось в маленький комочек. А со смертью бабы Веры, пропало совсем.

Влада как-то быстро повзрослела, начала приглядываться, прислушиваться, словно пыталась найти причину исчезнувшего счастья.

Стефания Юзефовна выпускает из узких морщинистых губ струйку сигаретного дыма. Лисьи глаза полуприкрыты веками. «Пани бабуся», как про себя окрестила ее Влада, наслаждается очередным словесным выпадом. Нашла слабое место, нанесла удар, можно расслабиться. До встречи с ней, Влада считала, что удачно научилась закрываться от всего, что доставляет неприятности, обижает, ранит. А оказалось, вся защита похожа на раковину улитки. Слабенькое, не надежное укрытие. Пани бабуся расправилась с ним в два счета. Хрустнул улиточный домик, одни осколочки остались. Может и стоило собрать их в узелок и молча уползти слизняком в траву, остаться безо всякой защиты? Как бы не так. Да, пани бабуся разгромила хрупкую раковину, но зато при каждой встрече, щедро вручает внучке железную пластинку. Пожалуй, скоро из этих пластин соберутся славные доспехи, гладкие и блестящие, и ничего не сможет попадать внутрь. Все будет отскакивать, не задевая хозяйку. И Влада станет такой же, как пани бабуся.

– А почему вы мне про дедушку ничего не рассказываете?

Пани бабуся хмыкнула. – Тебя одолела жажда восстановления родственных связей?

– Нет, но…

– Твой дед был профессором и имел определенный вес в металлургической промышленности. А в жизни, был слабым, ведомым человеком. Если бы не я он так и остался простым доцентом. Михал пошел в него.

– Какой Михал?

– Да твой отец конечно!

– Папу звали Михаил.

– Как же! Михаилом он стал из глупого желания досадить мне. Мой старший сын Марек, был совсем другим. У него был сильный, волевой характер. Он точно знал, чего хочет. У Марека была гордость, заметь не гордыня, а именно гордость. Его ждало блестящее будущее.

И Влада должна была выслушать и согласиться, что Марек был просто потрясающим сыном. Выходило, что за свои восемнадцать лет он успел больше, чем другие за шестьдесят. Ежу понятно, что Марек был копией своей матери, соответственно обреченным на успешную и завидную жизнь. За что только ни брался гениальный Марек Домбровский, все приводило к заслуженной награде. Если бы он пошел в армию, то за короткий срок дослужился бы до генерала. Но Марек поступил в юридический ВУЗ. Впоследствии он, конечно же, стал бы великим адвокатом. Он побеждал в олимпиадах и конкурсах, играючи занимал призовые места в спортивных состязаниях. Изучал два иностранных языка. Он нравился девушкам. Влада так и ждала, что следующим подвигом Марека станет хождение по воде аки посуху. Она рассматривала фотографии, смазливый юноша, с лисьими глазами пани бабуси и судя по выражению лица и отрывочным воспоминаниям, обладатель чудовищного самомнения. Скорей всего, оно-то его и погубило. Спускаясь на лыжах на спор с горы, гениальный первокурсник Марек врезался в дерево. Сейчас окажется, что на среднерусском склоне горы рос баобаб, занесенный в красную книгу.

– Он умер моментально, слишком сильный удар. Марека не стало, у меня остался только Михал.

Влада слушала, поджав губы. Так распинается о старшем сыне, прямо и помер он не как все. Простой человек так, а великий Марек эдак. И выходило, что она жалеет, что старший успешный сын погиб, а младший неудачник остался. Хотя, наверное, и впрямь жалеет. Разве можно одного ребенка любить, а другого нет? По-моему их с сестрой любят одинаково.

Страшно даже представить, как мама жалела бы, что Анька умерла, а Влада осталась, или наоборот. Тьфу, тьфу, не дай Бог! Вот мысли дурацкие! Пусть все живут на здоровье и даже не болеют, ни мама, ни Анька, ни сама Влада. Хватит с них папиной смерти.

Ну, значит, умер Марек, и через несколько лет, от сердечного приступа скончался дедушка, которого Влада увидела тоже только на фотографии. Худой дядечка с большими грустными глазами сидит в массивном кресле, положив руки на открытую книгу. Вот на кого похож папа. Такие же глаза, и даже узкие кисти рук с длинными «музыкальными» пальцами. Профессор Борис Семенович Клюев. Хм, значит пани, бабуся записывала детей на свою фамилию. Ну, положим, Анька Клюева звучит вполне логично, а Владислава Клюева, не очень.

Влада давно заметила, что бабушка очень гордится своими польскими корнями и всячески это подчеркивает. Бедный папа, наверное, надеялся, что назвав дочку Владиславой, растрогает пани бабусю. Как бы ни так, ее ничего не может растрогать, Стефания Юзефовна накрепко закована в свою стальную броню. А может так и надо? Попробуй, задень, и прется она по жизни как танк, и получает все, что считает нужным. Ни тебе переживаний, ни страданий, вон даже про ненаглядного Марека говорила и ни слезинки.

Влада вспомнила, как умер папа. Позвонила Анька, плакала, толком ничего объяснить не могла. Это произошло совершенно неожиданно, просто присел на диван, пожаловался, что сердце кольнуло, и все! Она тогда сорвалась домой и всю дорогу сидела как на иголках. Электричка тащилась, как нарочно медленно, казалось, что делает остановки даже там, где и станций то нет. Целую вечность ждала на остановке распроклятый старый поселковый автобус. Присесть так и не решилась, кружила вокруг остановки, кидалась на каждый звук проезжающих машин. Подвезти никто не хотел. Остановились только раздолбленные жигули с целой компанией подвыпивших парней, конечно, сесть к ним не решилась. Вспомнилось мамино опухшее от слез лицо. Глаза стали блекло голубыми, какими-то прозрачными, словно мама со слезами вымыла из них цвет. Анька плакала тихо-тихо, прижимая ко рту мокрый платок. И от этого становилось ее невыносимо жалко. Не плакала только Влада. Нет, тогда она еще была одета в броню, как пани бабуся, просто злилась на всех. И злость была сильнее горечи. Злилась на соседей, приперлись! Что, Мишу покойного жалко? Его же никто в поселке не уважал. Не рукастый, не ухватистый, никчемный. Между собой жалели Галю, нашла мужа, даром что москвич. Явились, лица постные, вроде как посочувствовать. Ну как же, развлечений никаких, сериал бразильский закончился, а тут какое никакое зрелище. Теперь хоть есть о чем поговорить. Вот какие они добрые, и вдове посочувствуют и дочек пожалеют. А что, машину-то заказали? И во сколько же стало? Да ведь и поминки надо делать, на такую зарплату не разгуляешься, должно быть занимать придется. А старшая-то девчонка, ни слезинки, глазами так и сверкает как кошка.

Влада больно прикусила губу и крепко зажмурилась, папа лежал в гробу обтянутом дешевенькой тканью. Тонкое интеллигентное лицо казалось таким уставшим и совсем не уместным здесь. Словно это был чужой дом, чужой мир, и по чьей-то жестокой прихоти его сюда принесли. Как прощались, помнила плохо. Чувствовала только теплую Анькину руку, в которую вцепилась со всей силы. Как шли с кладбища, обняв с двух сторон маму, и прижавшись, друг к другу, словно пытаясь, стать одним существом. И как после поминок, сидели на диване, погасив свет, и молчали. И Влада вдруг почувствовала, как сильно она любит маму и сестру. Не вернется она в институт, не надо ей этой Москвы. Закончит, какой ни будь техникум и останется с ними, и будут жить они все вместе. И мама с Анькой уговаривали, ее учиться дальше. Влада ведь умница, каких поискать! Золотую медаль не каждому дают. А уж папа то радовался ее успехам. И Влада соглашалась. Да она продолжит учиться, но только ради папы.