Сад Финци-Концини - Джорджо Бассани

Я представлял себе, как они приходили, наверное, пешком из ближайшего селения: семьи, группы молодежи, вроде тех, которых мы встретили недавно на дороге, парочки влюбленных или друзья, а может, и в одиночку. Совсем, как в наши дни, когда в селениях итальянской провинции ограда кладбища — это цель ежедневной вечерней прогулки. Они бродили между гробницами конической формы, прочными и массивными, как бункеры, которыми немецкие солдаты усеяли Европу во время последней войны (мало-помалу обитые железом колеса повозок проложили две глубокие колеи в мощеной дороге, которая пересекает кладбище из конца в конец); гробницы эти, конечно, и внутренне напоминали жилища-крепости живых. Мир изменялся, да, в этом люди должны были признаться себе. Он уже не был таким, как когда-то, когда Этрурия со своей конфедерацией свободных аристократических городом государств владела почти всем италийским полуостровом. На сцену вышли новые цивилизации, более грубые и примитивные, но в то же время более сильные и воинственные. Но какое это имело значение!

За оградой кладбища у каждого из них был второй дом, а в нем уже приготовленное ложе, на которое скоро его поместят рядом с праотцами. Там вечность не казалась иллюзией, сказкой, пустым обещанием священнослужителей. Будущее могло как угодно изменять мир. А там, в тесном кругу почивших близких, в сердце этих гробниц, куда вместе с умершими помещали и все то, что делало жизнь такой прекрасной и желанной, в этом уголке мира, таком надежном, защищенном от всех невзгод, по крайней мере там (а мысли умерших, их стремления все еще вились вокруг конических гробниц, заросших дикими травами), там никогда ничего не изменится.

Когда мы собрались уезжать, было уже темно.

От Черветери до Рима недалеко, километров сорок. Однако и близким этот путь не назовешь. Примерно на полпути дорога Аурелия стала заполняться машинами, которые возвращались в Рим из Ладисполя и Фреджене. Мы были вынуждены двигаться почти со скоростью пешехода.

И вот тогда, еще раз, в атмосфере тишины и дремоты, царившей в машине (даже Джанна задремала), вернулся в мыслях к годам своей ранней юности и вспомнил Феррару, еврейское кладбище в конце улицы Монтебелло. Я снова видел просторные лужайки, редкие деревья, плиты и стелы, тесно стоящие вдоль ограды и внутренних стен. И я увидел, как будто наяву, монументальный склеп Финци-Контини: безобразный памятник, по крайней мере я с детства слышал, что так о нем отзывались у нас дома, — но все же величественный и значительный, хотя бы благодаря важному положению, которое занимала семья.

И у меня, сильнее, чем раньше, сжалось сердце при мысли, что в этом склепе, построенном, казалось, чтобы гарантировать вечный покой и первого его обитателя, и всех его потомков, только один из всех Финци-Контини, которых я знал, обрел-таки этот покой. Действительно, там был погребен только Альберто, старший сын, умерший в 1942 году от лимфогранулемы. А Миколь, младшая, и их отец, профессор Эрманно, и мать, синьора Ольга, и синьора Регина, очень старенькая, разбитая параличом мать синьоры Ольги, — все они были вывезены в Германию осенью 1943 года, и кто знает, похоронили ли их вообще где-нибудь.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Склеп был огромным, массивным, внушительным: это было сооружение, немного напоминающее античный и немного восточный храм, он казался созданным для декораций «Аиды» или «Навуходоносора», которые были в моде в наших театрах еще несколько лет назад. На любом другом кладбище, например на соседнем городском, памятник таких форм и размеров никого бы не удивил, более того, он затерялся бы среди других и остался незамеченным. Но на нашем кладбище он был единственным, поэтому, хотя он и находился довольно далеко от входа, в глубине заброшенного участка, на котором уже полвека как никого не хоронили, его громада сразу бросалась в глаза.

Если не ошибаюсь, его заказал одному известному профессору архитектуры, которому город обязан появлением других подобных уродов, Моисей Финци-Контини, прадед Альберто и Миколь со стороны отца, умерший в 1863 году вскоре после присоединения Папской области к Итальянскому королевству и, следовательно, после полного упразднения гетто в Ферраре. Он был крупным землевладельцем, «реформатором сельского хозяйства Феррары», как сказано на памятной доске, которую община поместила на третьей площадке лестницы синагоги на улице Мадзини, чтобы увековечить заслуги этого «итальянца и еврея». Однако нельзя сказать, что он обладал утонченным художественным вкусом. Приняв решение построить склеп для себя и своих близких, он так и сделал. Время было прекрасное, наступило процветание. Все располагало к надеждам, к свободным порывам. Он впал в эйфорию, поскольку наконец стал свидетелем гражданского равенства, того самого, которое во времена Цизальпийской Республики позволило ему приобрести первую тысячу гектаров плодородной земли. Это и объясняет, каким образом суровый патриарх позволил себе не считаться с расходами в столь торжественный момент. Очень вероятно, что достойному профессору дали карт-бланш. А он, в свою очередь, совсем потерял голову при виде всего того мрамора, который оказался у него в распоряжении: чистейшего каррарского, красного веронского, серого с черными прожилками, желтого, голубого, зеленоватого.

И тогда из всего этого получилась чудовищная смесь: там переплетались архитектурные детали мавзолея Теодориха в Равенне, египетских храмов Луксора, римского барокко и даже — об этом напоминали тяжелые колонны перистиля[1] — архаической Греции Кносса. Но так уж получилось. Постепенно, год за годом, время, которое все всегда устраивает по-своему, само привело в соответствие это неправдоподобное смешение разнородных стилей. Моисей Финци-Контини «скромный образец неутомимого труженика», как написано на надгробии, скончался в 1863 году. Его жена Аллегрина Камайоли, «ангел-хранитель домашнего очага», — в 1875. В 1877 умер еще молодым их единственный сын инженер Менотти, а через двадцать лет — и его супруга Жозетт, урожденная баронесса Артом, принадлежавшая к ветви Тревизо. После чего работы по содержанию склепа, который в 1914 году принял только еще одного члена семьи, шестилетнего Гвидо, ограничивались тем, что и нем наводили чистоту и порядок и делали по мере необходимости мелкий ремонт, поскольку надо было постоянно бороться с буйной растительностью, упорно его осаждавшей. И все же темная, почти металлического оттенка трава, папоротники, крапива, чертополох, маки постепенно наступали и отвоевывали все новые и новые позиции. Так что когда в 1924 или в 1925 году, почти через шестьдесят лет после его постройки, мне, совсем еще ребенку, показали в первый раз этот склеп семьи Финци-Контини («Настоящий кошмар», — всякий раз говорила мама, ведя меня за руку), он был почти таким же, как и сейчас, как будто время утратило к нему всякий интерес. Он стоял наполовину скрытый в диких зарослях. Его стены, когда-то блиставшие разноцветным мрамором, сейчас потускнели от толстого слоя пыли, а кровля и ступеньки сильно разрушились от жары и холода. Уже тогда он, казалось, превратился во что-то роскошное и восхитительное, как обычно случается с любой вещью, которая долгое время остается невостребованной.

Кто знает, как и почему рождается тяга к одиночеству? Однако факт остается фактом: то же самое уединение, та же обособленность, в которую Финци-Контини поместили своих усопших, окружала и другой их дом, дом в конце проспекта Эрколе I д'Эсте. Эта улица Феррары, ставшая бессмертной благодаря произведениям Джозуэ Кардуччи и Габриэле Д'Аннунцио, так хорошо известна ценителям искусства и поэзии по всем мире, что описание ее здесь совершенно излишне. Она находится, как известно, прямо в сердце той северной части города, которая появилась и эпоху Возрождения рядом с тесным средневековым кварталом, поэтому ее еще называют Эрколиевой застройкой. Проспект этот, широкий, прямой, как меч, соединяет замок и стены Ангелов; по обеим его сторонам, по всей длине возвышаются темные стены благородных жилищ, вдали его продолжает череда красных кирпичных крыш, зелень растительности и голубое небо, так что кажется, будто он тянется в бесконечность. Проспект Эрколе I д'Эсте настолько красив, привлекает такое множество туристов, что даже социал-коммунистическая администрация Феррары, управлявшая городом в течение пятнадцати лет, понимала, что его нельзя трогать, что его нужно любой ценой спасать от любых попыток застройки или развития коммерческой деятельности, в общем, что необходимо сохранить его первозданный аристократический облик.

Улица эта знаменита. Более того, она остается неизменной в течение нескольких столетий.

И все же что касается собственно дома Финци-Контини, то и сегодня к нему можно подойти с проспекта Эрколе I, хотя, чтобы добраться до него, нужно пройти полкилометра по пустырю, кое-где поросшему травой. До сих пор дом этот включает в себя остатки исторического здания шестнадцатого века, которое служило когда-то летней резиденцией, домиком для отдыха герцогов Эсте и было приобретено все тем же Моисеем в 1850 году. Потом наследники много раз переделывали и перестраивали его, постепенно превратив в нечто вроде неоготического замка в английском вкусе. И все-таки, несмотря на все эти интересные детали, кто о нем, спрашивается, помнит? Путеводитель Туристического клуба о нем и не упоминает, и это объясняет отсутствие интереса со стороны проезжих туристов. Но и в самой Ферраре даже те немногие евреи, которые теперь входят в немногочисленную общину, кажется, совершенно забыли о нем.