Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд

– Я помню то, что вы мне сказали, – нахмурился Геннадий Валерианович. – Но это же детский лепет. «Я не склонен исправлять чужие ошибки». «Прошло столько времени». «Я сейчас очень занят». Это, по-вашему, основания для отказа?

Александр молча кивнул.

– А по-моему, нет! – Геннадий Валерианович негромко хлопнул ладонью по столу, словно аукционист молоточком, давая понять, что торг окончен, и, не удовлетворившись этим, строго посмотрел на строптивого сотрудника.

Строптивый сотрудник никак не отреагировал. Сидел, улыбался краешками губ и смотрел на Геннадия Валериановича. «Как баран на новые ворота!» – раздраженно подумал Геннадий Валерианович и тут же одернул себя, напомнив про вожделенное спокойствие, которое он уже успел утратить начисто. Сердце колотится, в висках стучит – давление, и так и подмывает сказать собеседнику нечто резкое.

Сказал бы, да нельзя. Доктора Берга примет с распростертыми объятиями любая московская клиника. «Любая европейская», – педантично уточнил Геннадий Валерианович, привыкший быть честным с самим собой. Перегнешь палку – лишишься уникального сотрудника. Так нельзя.

Геннадий Валерианович был не просто генеральным директором клиники, но и ее совладельцем. Самым маленьким, «семипроцентным» совладельцем, но эти семь процентов побуждали его обуздывать начальственные амбиции и всегда исходить из интересов дела. А в интересах дела никак нельзя было расставаться с таким сотрудником, как доктор Берг. Поэтому Геннадий Валерианович выдержал небольшую паузу, стараясь максимально подавить раздражение, и дипломатично зашел с другого боку.

– Это же Соймонов, – тоном отца, объясняющего маленькому сынишке очевидные вещи, начал он. – Человек с волшебной палочкой…

«Скорее – с бездонным карманом», – подумал Александр.

– Его расположение стоит очень дорого, – продолжал Геннадий Валерианович. – Это реклама, это статусность, это новые возможности, это связи, это кредиты на супервыгодных условиях. Наша клиника, конечно, крепко стоит на ногах, и мы ни от кого не зависим, но пренебрегать расположением Соймонова было бы неправильно. Как тактически, так и стратегически. Я, как руководитель и совладелец клиники, не могу позволить себе…

«Не позволяйте», – прочел Геннадий Валерианович во взгляде Александра, и раздражение снова овладело им.

– Соймонов хочет, чтобы именно вы занялись его протеже! Вас ему рекомендовали как прекрасного специалиста, Александр Михайлович! Вам бы радоваться, а вы вместо этого нервы мне треплете! Вот как я должен поступить? Позвонить Соймонову и сказать: «Ах, Виталий Виленович, к сожалению, доктор Берг очень занят и вообще он не любит исправлять чужие ошибки»? И что будет потом?

– Соймонов найдет другого пластического хирурга, – предположил Александр.

Геннадий Валерианович изобразил на лице крайнюю степень страдания и махнул рукой. В этом взмахе было столько безнадежного отчаяния, что Александру стало жаль директора. Хороший ведь, в сущности, человек Геннадий Валерианович, не злой, не подлый, не самодур какой-нибудь.

– Поймите меня правильно, Геннадий Валерианович, я же не выпендриваюсь и не цену себе набиваю. Я просто не хочу связываться с этой вашей Алецкой. Я давно уже зарекся что-то за кем-то переделывать и взял за правило…

– Ну почему? – Главный врач совершенно по-женски всплеснул руками. – Почему вы придумали себе такое правило, Александр Михайлович?!

– Во-первых, далеко не все можно исправить, – начал перечислять Александр, загибая пальцы на правой руке. – Увы, испортить легко, а исправить трудно. Про «сделайте мне так красиво, как мне тогда обещали» я вообще промолчу, чудеса – это не по моей части. Во-вторых, пациенты, имеющие в анамнезе негативный опыт, крайне сложны в работе. Сознательно или неосознанно они переносят весь этот негатив со старых врачей на новых. Это очень сильно мешает работе, потому что никак не получается установить контакт. А я, например, не могу работать без контакта с пациентом. Я должен понимать пациента, и пациент должен понимать меня. В-третьих, я не очень-то люблю работать с богемой…

– Это вы не раз уже говорили, – поморщился Геннадий Валерианович. – Лучше скажите, с кем вы любите работать.

– Больше всего я люблю работать с деловыми людьми, – улыбнулся Александр. – С ними проще. Они прагматики, я тоже прагматик. Дальше продолжать, Геннадий Валерианович?

– Продолжайте, раз начали, – буркнул главный врач.

– В-четвертых, вы упомянули про проблемы с алкоголем…

– Проблемы с алкоголем? – саркастически переспросил Геннадий Валерианович. – Мы что с вами, Александр Михайлович, в Саудовских Аравиях живем? Да у нас сплошь и рядом эти проблемы. У каждого первого!

– У вас они есть, Геннадий Валерианович? – поинтересовался Александр.

– Нет, – Геннадий Валерианович немного опешил от столь неожиданного вопроса.

– И у меня тоже нет, – Александр снова улыбнулся. – И я могу назвать множество знакомых нам обоим людей, у которых нет проблем с алкоголем. Так что вы немного преувеличиваете. Я, кстати, не совсем правильно выразился, Геннадий Валерианович. Проблемы с алкоголем, как таковые, меня не смущают, в конце концов, каждый сам выбирает, что ему пить. Меня смущает недисциплинированность, ярким проявлением которой являются эти проблемы.

– Ну да, – кивнул главный врач. – Вы же немец. Порядок прежде всего и все такое.

Вообще-то Александр был потомком немецких переселенцев, перебравшихся в Россию при Екатерине Второй. За три века немецкая кровь изрядно разбавилась, и родным языком у Бергов давно стал русский, но тем не менее многие считали Александра немцем, тем более что ему были свойственны все канонические черты этой нации – любовь к порядку, пунктуальность, сдержанность. Со сдержанностью, впрочем, иногда возникали проблемы, и причиной тому были казацкие корни. Бабушка с материнской стороны, Анна Тимофеевна, происходила из старинного забайкальского казачьего рода Войлошниковых. От нее Александр унаследовал карие глаза и вспыльчивость, которая, как ее ни подавляй, время от времени проявлялась. Причем в самых неожиданных обстоятельствах.

Сегодня Александр был совершенно спокоен. Еще немного, минут пять-десять, и неприятный разговор закончится. Геннадий Валерианович вздохнет, скажет свое обычное «Вольному воля, спасенному рай» и отпустит Александра с миром. Подуется, конечно, дня три, а потом отойдет. Он вообще-то отходчивый и плохого старается не вспоминать.

– И в-пятых, у меня совершенно нет времени, – добавил Александр, загибая большой палец. – Все операции расписаны на два месяца вперед.

Об этом, впрочем, можно было и не напоминать. Но тоже ведь довод.

Александр разжал пальцы, давая понять, что закончил перечислять причины. Если Геннадий Валерианович все еще думает, что он набивает себе цену, то можно повторить все в более доходчивой форме. Рабочий день закончился, никаких планов на вечер нет, можно хоть до полуночи сидеть в кабинете главного врача и переливать из пустого в порожнее. Рано или поздно Геннадий Валерианович сдастся, но лучше бы, конечно, пораньше. Пререкания с руководством далеко не самый приятный вид досуга.

– Так-то оно так, – Геннадий Валерианович снова вздохнул и капитулировал. – Ох, не знаю, что сказать Соймонову…

– В нашей клинике работает столько высококвалифицированных специалистов… – как бы между прочим заметил Александр, желая немного подсластить Геннадию Валериановичу горечь поражения. – Можно сказать, что корифей на корифее сидит и корифеем погоняет.

Примерно так оно и было. В клинику «La belle Hélène»[1] врачей брали с большим разбором. Даже с очень большим, с огромным, можно сказать, разбором. Сюда вообще никого не брали в полном смысле этого слова, а настойчиво приглашали или переманивали. Устроиться в «La belle Hélène» по своей инициативе было невозможно, инициатива должна была исходить от администрации, то есть непосредственно от Геннадия Валериановича. В хедхантерстве[2] Геннадию Валериановичу не было равных. Он умел подать свою клинику, то есть обрисовать преимущества работы в ней, умел обаять, умел прельстить. И еще он никогда не мелочился, если, конечно, дело того стоило.

– Но он-то хотел, чтобы вы…

Договаривать Геннадий Валерианович не стал. Поморщился, словно кольнуло в поясницу или зуб вдруг заболел, покачал головой и сказал.

– Всего хорошего, Александр Михайлович.

– Взаимно, – коротко ответил Александр, вставая со стула.

Он подошел к двери, взялся за вычурную бронзовую ручку и в этот момент представил, как сидит сейчас где-то грустная женщина с некрасивым лицом и вспоминает свою прежнюю жизнь. Она еще молода, но у нее все в прошлом – работа, известность, красота. Впереди ничего, кроме унылых однообразных дней, похожих друг на друга как две капли воды. В прошлом – надежды, счастье, яркая, настоящая жизнь. В будущем – серая пустота. Женщина сидит у стола, вспоминает то, что было, и, ужасаясь этому «было» (нет ни в одном языке более безжалостного слова), медленно цедит вино из высокого хрустального бокала на длинной тонюсенькой ножке.