Святитель Игнатий - Богоносец Российский - Игнатия (Петровская)

В этих признаниях инокующей души Димитрия опять видим ту основную идею, которая позволяет узнать в судьбе его явную, действующую волю Божию. Здесь — избрание Божие, непререкаемое никакими доводами рассудка, здесь он — воин Господень, здесь он — «изумленный», как бы потерявший разум обычного человека и уже обретающий разум Христов.

Вся жизнь в монастыре преподобного Александра Свирского и позднее странствование по монастырям были воистину тем, чем они представлялись воину Христову вначале: огнем и пучиной, сечей кровавой и смертью ветхого человека. Молодой послушник ревностно и разумно исполняет свои послушания в монастыре, сначала в поварне, а потом в трапезной; имеет живое общение в откровении своих помыслов со старцем иеросхимонахом Леонидом (Львом); находится в подчинении у своего бывшего дворового; холодной осенью достает из глубоких вод озера запутавшийся невод; с любовью служит он братии при трапезе.

Однако монастырь оказывается многолюдным, желаемого уединения душа послушника Димитрия не находит и от своего старца при его большой занятости людьми не всегда получает он искомое разрешение душевных вопрошаний и сомнений. Старец старается утешить скорбящую душу юного искателя древней полноты монашества, поручает ему написать житие своего старца схимонаха Феодора, что послушник Димитрий со временем и исполняет. В Александро-Свирском монастыре начинается та духовно-литературная деятельность будущего Святителя, то его служение слову, которое он почитал дороже самой жизни.

В нашей духовной литературе впервые появляется описание природы, впечатления от которой становятся одним из слагаемых подлинного поиска Живаго Бога и одновременно составляют непреходящую красоту писаний преосвященного Игнатия. Прежняя, усвоенная еще в детстве любовь к природе Божией нашла здесь воплощение — в сердце страждующего инока. «Пред окнами моей келлии,— пишет он в бытность свою зимой 1828 года в монастыре преподобного Александра Свирского,— стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется. <...> Обнаженное древо служило для меня утешением: оно утешало меня надеждою обновления души моей.

Гласом моим, гласом ума моего, гласом сердца моего, гласом тела моего болезнующего, гласом немощей моих, гласом падений моих воззвах (Пс. 141, 2): Господи, услыши молитву мою (Пс. 142, 1), вонми молению моему (Пс. 141, 7), которое воссылаю Тебе из среды браней, потрясающих ум мой и сердце, из среды болезней, томящих и расслабляющих тело мое, из среды множества немощей, объемлющих все существование мое, из среды бесчисленных падений, которыми преисполнена жизнь моя»[26].

Эта и подобная исповедь Святителя в слове и составит его путь и жизнь, его особое, отличное от других шествие к Богу; она же соделается и основой возникновения[27] к жизни духовной, подлинной, сокровенной в Боге, для всех читателей его книг и последователей его учения.

Среди различных скорбей новоначального послушника, так подробно изъясненных им выше в его первом литературном опыте, Господь не оставлял избранника Своего и духовными утешениями. Святитель свидетельствовал, что при исполнении им его иноческих послушаний испытывал подлинную помощь Божию и особое духовное движение с полным забвением своего я. Игумен Марк в своем труде о епископе Игнатии приводит данные из его неизвестного ранее жития, где говорится о том, как, прислуживая братии на трапезе и поставив пищу на стол, послушник Димитрий был объят неизъяснимым духовным утешением, которое продолжалось до двадцати дней. От этого «молитвенного действия» раб Божий почти не мог устоять на ногах[28].

Так печатлелся путь подвижника Божия: среди скорбей и непрестающих телесных немощей Господь воздвизал голос Свой, поддерживал и руководил душу, возжелавшую Единого. Путь этот был ознаменован откровением Божией благодати среди скорбей. Так завершалось для послушника Димитрия его пребывание в Александро-Свирском монастыре, откуда вместе со старцем Леонидом он переместился в Площанскую пустынь Орловской губернии в начале 1829 года. Тогда же приехал в пустынь и его друг Михаил Чихачев, получив освобождение от работы, и молодые послушники вдвоем жили в уединенной келлии, стоящей в монастырском саду. Здесь послушник Димитрий написал житие духовного отца старца Леонида, схимонаха Феодора, а также свое размышление о воскресении мертвых в статье «Сад во время зимы»[29].

В Площанской пустыни многолюдство опять обременяло душу искателя древнего отеческого благочестия. Опять послушник Димитрий томился душою и болел телесно. В один из подобных дней, когда Михаил Чихачев ушел к утрени в 2 часа ночи, а Димитрий остался по болезни дома, в «тонкой и самой малой дремоте виделся ему светлый крест» и был голос с Креста, поручающий послушнику Димитрию друга его Михаила, а также дано было объяснение надписи на Кресте — «искреннее отречение от мира и всего земного»[30]. Это видение дало болеющему послушнику крепость телесную и особенно духовную твердость и силу. Господь уже не первый раз подкреплял Своего избранника откровениями премирными. Последнее было одним из сильнейших; оно наполнило душу Димитрия «необыкновенною силою разума духовного»[31]. Иеромонах Леонид, выслушав рассказ послушника Димитрия о видении, дал ему возможность идти особым путем, поселиться с другом отдельно от других и ходить на исповедь к монастырскому духовнику.

Последний факт некоторые биографы святителя Игнатия замалчивают. Но другие, как, например, игумен Марк, объясняют это освобождение старцем Леонидом юного послушника от руководства тем, что старец принял это видение как знак того, что тот находится под особым водительством Божиим[32]. Доказательством того, что старец Леонид узнал в своем послушнике особое водительство Божие, могут служить слова этого послушника в его произведении «Сад во время зимы», написанном в Площанской пустыни. «...Ежегодно повторяет природа,— пишет он в этом произведении,— пред глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его преобразовательным, таинственным действием!»[33]. «Гляжу на обнаженные сучья дерев,— пишет он,— и они с убедительностию говорят мне своим таинственным языком: “мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?”»[34].

Такое глубокое духовное мудрование имел послушник Димитрий, едва достигнув возраста 22 лет. Еще отчетливее его духовное состояние отражается в добавлении к указанной статье, данном игуменом Марком в 1-м томе его Приложений. «Еще, еще несколько слов о воскресении мертвых!..— восклицает будущий Святитель в этом дополнении.— Есть книга, отверзающаяся для человека в его сердце, там, там суждено ему Богом слышать высочайшее учение... И так Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится». Относя к словам «некоторого подвижника» все изложенное выше, юный послушник продолжает: «Однажды, стоя в храме и углубляясь в молитву, он [подвижник] ощутил особенное обильное ее действие; все тело и кровь его возрадовались о Боге Живе и погрузились в неизреченное наслаждение. Тогда получил он опытное знание о воскресении мертвых и будущем блаженстве тела человеческого... Если тело наше в сей жизни может не только избавиться от действия страстей, но и сделаться причастником духовных наслаждений благодати, то имея в себе семя жизни вечной, не может не ожить и не взойти с душою в Небесное Царствие!»[35].

Совершенно очевидно, что преосвященный Игнатий не издал это дополнение к своей статье, оставив его в своих рукописях, по своему глубокому смирению. Очевидно также, что опыт, описанный в этом добавлении, принадлежит несомненно самому Святителю: более подробно и глубоко невозможно было бы описать это событие, если бы оно не было личным. Очевидно, наконец, что будущий Святитель еще в свои юные годы пережил такой глубокий опыт посещения Божия, что смог это выразить в слове, отмеченном нами выше: Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится.— Книга, которая не имеет предела и конца.

В свете изложенного становятся понятными те по существу невыносимые телесные и духовные страдания, которым подвергнется позднее подвижник Божий, испытавший великое откровение и сподобившийся видения Светлого Креста Христова. Он со своим другом изгоняется из Площанской пустыни вслед за старцем Леонидом, после чего начинается длительный период тяжелых телесных страданий, странствований по монастырям, возвращения в болезни под кров родительского дома и опять — болезней и трудов в других монашеских обителях.

Вероятно, именно к этому периоду странствий и страданий относятся слова святителя Игнатия, изображенные им в его «Плаче» уже тогда, когда он достиг зрелого возраста. «Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою...» — утверждает Святитель и продолжает:— «Чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера — испытаны. Должно быть испытано — дороже ли ему Евангелие, слова и заповеди Христовы... дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Таким сначала представляется вступление в искушения; но без них невозможно научиться прощению всех обид, любви к врагам, зрению во всем Промысла Божия... Если же внутренний человек не будет образован всеми заповедями, то он не может соделаться жилищем Святаго Духа» [31].