Обри Бердслей - Мэттью Стерджис

Трудно представить себе менее благоприятное начало семейной жизни: Винсент разом утратил доверие жены, уважение ее родных и потерял часть средств для собственного безбедного существования. Чтобы откупиться от вдовы, ему пришлось продать часть своей собственности на Юстон-роуд [11]. Став не столь финансово благополучным, как раньше, он вошел в семью Элен, и новобрачным, потерявшим возможность жить в своем доме, пришлось поселиться под родительской крышей. Можно представить, с какими чувствами Питты приняли в семью зятя и какие аргументы он находил, чтобы оправдаться [12].

Конечно, в жизни были и светлые моменты. Таким стало рождение 24 августа 1871 года дочери Мэйбл. Что касается менее значимых радостей, то Элен очень радовалась своему триумфу на главном светском мероприятии в феврале 1872 года в Брайтоне – костюмированном балу. Она появилась там в синей бархатной блузе, белой шелковой юбке, белых шароварах и такой же феске и вызвала общее восхищение. Винсент надеть маскарадный костюм не решился, но Элен вспоминала, как он с гордостью и удовольствием кружил ее по залу. Несмотря на такие сиюминутные удовольствия, в целом жизнь Винсента Бердслея оставалась довольно унылой.

Есть упоминания о том, что вначале он принимал участие в домашних расходах, но вскоре даже эти прозаичные траты стали ему не по карману. В августе 1872 года, через несколько недель после рождения Обри, Винсента постигла новая беда, и он потерял остатки своего состояния. Это совпало с тем, что Элен, оправившись от родильной горячки, стала уделять внимание сыну [13].

Какая бы эмоциональная напряженность ни существовала между родителями Обри и между его отцом и Питтами, дом на Бэкингем-роуд по-прежнему оставался семейным гнездом. Финансовый фундамент, на котором он покоился, мог быть не очень прочным, но все-таки в семье были определенная стабильность и материальное благополучие.

Сьюзен и ее дочери любили искусство в традиционном, домашнем смысле этого слова. Уильям Питт был человеком с ограниченным воображением, но о его супруге и дочках этого сказать нельзя. Их способности имели материальное воплощение. Стены гостиной украшали картины Сьюзен, а акварели Элен и ее старшей сестры хранились в семейном альбоме, который с удовольствием смотрели гости. И разумеется, все женщины увлекались музыкой.

Элен всегда с удовольствием играла на фортепиано, Обри, как вскоре всем стало ясно, был ее восторженным слушателем. Еще до своего первого дня рождения он подползал к инструменту и устраивался рядом с матерью, когда она собиралась играть. Спустя много лет Элен с материнской гордостью, на которую нужно делать определенную скидку, вспоминала, что Обри встряхивал свою погремушку точно в такт музыке, а когда она попыталась сбить его с толку и перешла с четырех на шесть тактов, малыш тоже изменил темп [14].

Труднее оказалось приспособиться к изменениям темпа жизни на Бэкингем-роуд. Винсенту, лишившемуся состояния, нужно было искать занятие, и найти его можно было в Лондоне, а уж никак не в Брайтоне. Для человека тридцати с лишним лет, не имеющего предыдущего опыта, к тому же слабого здоровьем, возможности вступить в какое-либо дело были крайне ограниченными. Тем не менее в начале 1874 года Винсент получил должность секретаря в телеграфной компании Западной Индии и Панамы, а через несколько месяцев ему предложили более высокооплачиваемую работу. Он привез Элен, Мэйбл и Обри в Лондон. Семья стала снимать жилье на Ланкастер-роуд, 90, в Нотинг-хилле. Их соседями оказались Генри Рассел, звезда мюзиклов, и его молодая подруга[4] [15].

На следующие 20 лет жребием Бердслеев вместе с необходимостью компромиссов, отсутствием постоянства и недостатком уединения стала жизнь в съемных домах. Элен и Винсент всегда помнили о том, как они жили раньше, и чувствовали вину перед детьми за то, как семья живет сейчас. Мэйбл и Обри остро ощущали их постоянное беспокойство и тоску по прежним дням. Впрочем, уехав из Брайтона, они не полностью потеряли связь с близкими людьми. В Лондоне жили Лэмбы, родственники Элен. В 70-е годы XIX столетия Джордж Генри Лэмб и его жена Джорджина (сестра Сьюзен Питт) вместе с пятью детьми вернулись в Англию и поселились на Колвилл-гарденс, 13, совсем недалеко от Ланкастер-роуд. Один из сыновей Лэмбов, Генри Александер, возможно, помог Винсенту получить работу. Также неподалеку, на Эддисон-виллас, 1, жил Дэвид Уайт Лэмб – двоюродный дядя Элен, имевший большие связи в обществе.

Питты недолго оставались в Брайтоне – не прошло и года после отъезда Элен и Винсента с детьми, как они тоже уехали. Чем было вызвано такое решение – финансовыми обстоятельствами, чувством одиночества или чем-либо другим, неизвестно. Уильям и Сьюзен Питт поселились в Ислингтоне, прожили там пять лет (1875–1880), а потом уехали из страны. Младшая сестра Элен Флоренс в марте 1876 года вышла замуж за Мориса Шенкеля, сына владельца отеля в Вене. Старшая сестра, Мэри Питт, возможно, жила вместе с ней.

Элен и Винсент старались приспособиться к новым обстоятельствам. Винсенту было легче. Он вернулся в свой родной город, избавился от недовольства старших Питтов и устроился на работу. Хотя Винсент редко выходил из тени, можно предположить, что он пытался играть роль строгого отца семейства. В воспоминаниях Элен есть замечание, что он наказывал обоих детей, если они плохо себя вели.

Между тем разочарование в супружеской жизни усилило склонность Элен к театральности. Действительность становилась все более суровой и тусклой, но она старалась этого не замечать. А главное – нельзя было, чтобы это заметили окружающие. Элен всячески подчеркивала свое благородное происхождение и стала представлять себя жертвой неравного брака. С годами этот сценарий все расширялся и обрастал подробностями. Элен искала убежище в сентиментальном искусстве, но истинной ее страстью стали дети – она пыталась передать им свои устремления, надежды и амбиции. Элен сделала ставку на дочь и на сына [16].

Несмотря на стесненные материальные обстоятельства семьи, она твердо придерживалась мнения, что духовная жизнь имеет первостепенное значение. В доме на Ланкастер-роуд почти всегда звучала музыка: Генри Рассел был блестящим музыкантом и написал сотни популярных песен, в том числе «Веселее, друзья, веселее» и «Жизнь на волне океана». Его гражданская жена Эмма Рональд оказалась замечательной пианисткой. Элен наслаждалась такой атмосферой, и Обри она тоже радовала. Впервые попав на симфонический концерт, четырехлетний Обри внимательно слушал и явно получал удовольствие от музыки. Элен учила его играть на фортепиано, и вскоре Обри уже превосходно исполнял этюды Шопена. Мэйбл тоже училась. Элен каждый вечер исполняла для детей шесть музыкальных фрагментов. Она сделала маленький альбом с программами, чтобы они не слишком часто слышали одну и ту же вещь и учились знать и ценить лучшую музыку. «Я не позволяла им слушать всякую ерунду», – говорила впоследствии Элен Бердслей.

Такое же презрение к «ерунде» определяло выбор книг для ее детей. Мэйбл много читала. В очень юном возрасте она «усвоила» Диккенса и Скотта, а в шесть лет почувствовала в себе силы «подвести черту под Карлейлем». Обри тоже рано стал проявлять интерес к книгам и, по семейному преданию, научился читать путем «впитывания», без всяких усилий или учителей. Неизвестно, какой была его первая книга. Элен, несомненно, подталкивала сына к Диккенсу, если не к тому же Карлейлю, с самого раннего возраста.

Конечно, находилось время для традиционных детских удовольствий, и здесь Обри повезло: последняя треть XIX века была прекрасным временем для иллюстрированных детских книг. Предприимчивые издатели внедряли новые технологии, а сочетание появившихся эстетических доктрин и разнообразных талантов – авторов и художников – дало замечательные результаты. Свидетельство тому – детские стихи Рэндольфа Колдекотта, ежегодные альманахи Кейт Гринуэй, «Книги игрушек» Уолтера Крейна. Обри был восхищен волшебным миром четких линий и ярких цветов. Правда, понимания у матери это не находило. Элен стремилась расширить кругозор дочери и сына с помощью музыки и литературы, а графическое искусство ее не слишком интересовало.

Безусловно, она многое сделала для того, чтобы ее дети (особенно Обри) рано почувствовали свою особую одаренность и научились гордиться этим. В семейной истории сохранилось несколько преданий на данную тему. Когда родители привели шестилетнего Обри на службу в Вестминстерское аббатство, он сильно заинтересовался многочисленными скульптурами. Мальчик попросил рассказать ему о человеке, статуя которого оказалась рядом с их скамьей, а потом объяснить сюжет на одном из витражей. Возвращаясь домой со службы, Обри спросил, будет ли после его смерти создан его собственный бюст или витраж о событиях из его жизни. При этом он якобы добавил: «Когда-нибудь я стану великим человеком». Мать спросила, что ему больше хочется иметь. Обри задумался, а потом выбрал бюст, объяснив сие тем, что он ведь красивый мальчик [17].