Тезей - Валентин Проталин

Кто бы мог, например, подумать, что Фетида на следующее утро начнет жаловаться Гере. Нет, не на подруг. Не надо думать о ней плохо. На свою судьбу пожалуется. Пускай, и для того, может быть, чтобы предупредить нежелательное развитие события. А может быть, вообще логика женщин, которая обязательно существует, непостижима и для них самих, поскольку и впрямь она выше какого-либо из известных способов анализа.

— Жалкие боги, — заявила Фетида Гере без всяких предисловий, — боятся силы своих же собственных сыновей; и несчастная я, кому не дано расстаться с невинностью… Невинность ведь, говорят, как цветок… Его, конечно, срывают, но ведь тогда, когда он еще красив…

Гера внимательно посмотрела на свою питомицу и… (хорошо бы в тот момент увидеть выражение лица Эос), помолчав, произнесла:

— Давно хотела тебе сказать, дочка, отлучилась бы ты ненадолго на землю и по дороге отдала бы этот цветок какому-нибудь смертному… Сделай ему такой подарок, вот и познаешь свое.

— Но… — попробовала остановиться Фетида и Геру остановить. — Но…

— Посмотри на землю, — продолжала Гера, — если девушка высокого рода в силу каких-то причин долго не выходит замуж и не хочет, будучи стыдливой, лишиться невинности в среде постоянного своего окружения, она опускается ниже, где у нее не может быть никаких обязательств, где ее никто не знает, и отдается какому-нибудь обыкновенному работнику. Хотя бы рабу. Как исполнителю ее воли. И возвращается обратно.

— И как же будущий муж? — живо заинтересовалась Фетида.

— Если тот, припоздав, все-таки случится? — уточнила Гера и ответила. — Добавить ему приданого. Пусть довольствуется добавкой приданого.

Вот уж, действительно, женская логика и есть женская логика: Фетида Геру поняла.

Девический облик луны,чужое пылание счастья.Вокруг очертанья полныдразнящей усталостью страсти

Тебя в ночь одевшийся бес,который в ребро, обнаружити в омутах звездных небес,мороча сознанье, закружит.

Эх, мне б на ногах устоять,в разумное душу закутать.Увы, бес сумеет опятьсмутить, раздразнить и попутать.

Как эхом последнего дня,вспьянит тебя жаждою вНа свете, помимо меня,есть истинно вечные вещи.

Полная луна, заливая пространство и гася своим ореолом ближние звезды, сама как бы тонула в этом светлом омуте и звала, тянула за собой. Послушный ее зову, Пелей шел по берегу Гемонийского залива, который гигантским изгибом выступал из моря в глубину холмистой равнины. Ноги Пелея легко и бесшумно ступали по укатанному морем и ветром песку, не поддающемуся ступне. За путешественником следовала четкая черная под ярким светом луны тень. Берег был абсолютно пустынным. И оттого, что спустилась ночь. И оттого, что мелководный залив не подходил для гавани. И, главное, оттого, что залив вообще считался местом, морскими божествами облюбованным, куда для смертного ходить опасно. Особенно во тьме. И тем паче в тот край залива, куда направлялся Пелей. Там на повороте, что делает берег, вздымались скалы. Там, за поворотом, — священная пещера Фетиды. А к пещере даже днем не двинулся бы ни один смертный, если, конечно, не повредился умом. А Пелей в ночь полнолуния шел именно сюда. Притяжение луны как раз и лишало его рассудка, снимая страх и чувство ответственности за собственные шаги.

Знамение явилось во сне Пелею. Такая же луна ярким кругом своим как бы обозначала срок тому, что должно совершиться. И — дуга пустынного залива, и слежавшийся, посверкивающий песок, и черный выступ скал. И оттуда — безмолвный зов: «Приди!» И Пелея несет туда, к необыкновенному свиданию, которое он безошибочно предвкушает всем своим мужским существом. И лишь стремительное приближенье скалы прерывает его сновидение.

Дед Пелея, божественный кентавр Хирон, хорошенько растолковал ему необычный сон, хотя не сразу. И пауза тянулась значительно дольше, чем в беседе Геры с Фетидой. И Пелей терпеливо ждал, боясь спугнуть нечто замечательное и важное.

— Неизбежного не избежать, — заявил наконец Хирон. — Узнаю эти места. Тебя ждет Фетида в ночь ближайшего полнолуния. Радуйся… Да уж, радуйся.

Последнее он добавил с грустной улыбкой, словно подписывал словом «радуйся» письмо, как принято подписывать письма у греков.

Однако грустное Пелей тут же отбросил и возрадовался сверх всякой меры. Мыслимо ли смертному не влюбиться в богиню.

На прощание Хирон посоветовал внуку:

— Схвати ее в объятья и крепко держи, какие бы облики она ни принимала.

И вот Пелей идет по твердому, не поддающемуся ступне песку. Не летит, как в сновидении. Ступает. Но тот же берег и тот же лунный свет, что и во сне, завораживает его. Твердь под ногами становится холоднее и жестче. И тревога возникает в Пелее. Но снова вспыхивает на небе луна. И — освещает впадину, вход в пещеру, куда стремится наш герой. Теперь лунный свет подталкивает его в спину. Впереди тьма. Но вот слева — еще один ход. Он ведет в следующую пещеру. И в ней на ложе из цветов Пелей видит обнаженную женщину, словно объятую сном. То ли лунные лучи неведомым образом завернули сюда и остались здесь, то ли тело богини испускало свет, озаряющий ложе. И теплом веяло от стены, где возлежала женщина, с красотой тела, казавшейся безупречной. Все это Пелей ощутил в мгновение, помня наставления Хирона. Рывком охватил объятьем богиню. Словно кто сторожил ее, она мгновенно же превратилась в ствол дерева. Пелей сжимал объятьями ствол, гладкий и отдающий еще жаром тела. Вдруг все опять изменилось. Пелей почувствовал, что большая птица бьется в его объятьях, оглушает его беспорядочными взмахами крыльев. Но и это продолжалось недолго. Птица, будто опомнившись, предстала разъяренной тигрицей. Тигрица крутанула торсом, чтобы сбросить пришельца. Однако Пелей еще крепче вцепился в нее. Зверь и человек катались по пещере. Что-то падало, гремело и ломалось. Пелей не испытывал страха. И не потому, что охвачен был пылом борьбы. Пелей жаждал раствориться в своем порыве. И богиня, притихнув, снова воплотилась в женщину. И он соединился с ней. Волна горячего блаженства подняла Пелея надо всем сущим. Разум не контролировал тела. Это все длилось и длилось, пока в какой-то момент не достигло своей высшей точки. И Пелей словно разрушился. Память покинула его…

Когда Пелей пришел в себя, обыкновенный дневной свет проникал в пещеру. Утро, а, может, и день стоял на берегу моря. Не сон ли это был опять? — подумал Пелей. Но тут он увидел женщину, поправлявшую цветы на их ложе. Те, к которым она прикасалась, оживали в ее руках. Она успела привести в порядок пещеру. В углу аккуратной связкой пристроился хворост для костра. Столик с яствами стоял рядом с ложем. И пол был чист. И богиня больше походила на земную женщину с понятной предрасположенностью к тебе. Лишь кожа ее необыкновенно светилась. Влекла молочной белизной, высокородной атласностью шелка.

— Даже богини не могут опьянять, как умеешь ты, — восхищенно и виновато обратился к Фетиде Пелей.

Можно было сказать «только богини могут», но он выбрал именно те слова, что произнес.

— Я ведь до того не была женщиной, чтобы правильно руководить тобой, — сказала Фетида.

Пелей непонимающе посмотрел на нее.

— Ты лишился сознания, — пояснила ему богиня, — оттого, что я не обладала еще опытом женщины и не смогла уберечь тебя от чувства, превышающего земные силы.

— И что будет дальше? — тихо спросил Пелей.

— Я отказываюсь от мудрости воды и предпочитаю молчание гор, — также тихо ответила Фетида. — Я хочу жить среди гор.

Видно было, что Пелей опять не понял.

— Вода подвижна, бурна и изменчива, как игра ума, — объяснила Фетида, — а горы — воплощение покоя.

— Хотел бы я слышать, как вы, боги, друг с другом говорите, — вздохнул Пелей.

Фетида рассмеялась и даже в ладоши хлопнула:

— Послушал бы ты, что мы болтаем с Эос и Эвриномой.

Но все еще чего-то опасался и не верил своему счастью Пелей.

— Любящая женщина, будь она и богиней, становится такой, какой хочет видеть ее любимый, — добавила Фетида.

— Тогда я опять хочу тебя, — встрепенулся Пелей.

— И опять лишишься сил и сознания? — спросила богиня.

— Пусть самого себя потеряю, — тряхнул головой Пелей.

И Фетида улыбнулась ему.

…А в это время далеко от них в Лаконике жена спартанского царя Тиндарея Леда, все еще цветущая мать взрослых сыновей Кастора и Поллукса и маленькой Клитемнестры, искупавшись в тенистом озере, сидела, расслабившись и прислушиваясь к теплу солнечных лучей, на крутом берегу. В зеркале воды отражалась зрелая прелесть ее плодоносящего тела, подрагивавшего, когда озерные бегуны-комарики, длинно скользя, проносились по коже Леды. Неожиданно набежала волна. Леда приподнялась и увидела необыкновенно крупного царственного лебедя, подплывавшего к берегу.