Кровь - Михаил Петрович Арцыбашев

class="p1">Сергей мрачно выпил водку и стал есть цыпленка.

— Водки,— обращался Виноградов к другим, держа графин наготове.

— Гм… пожалуй,— согласился Борисов.

Гвоздев только кивнул головой, потому что рот его был полон мясом цыпленка, и на его здоровых белых зубах, которыми он очень гордился, вкусно похрустывали косточки рыжего петушка.

III

После обеда все перешли в гостиную, обставленную очень уютно и со вкусом.

Сюда Аннушка принесла чай, и мужчины расселись вокруг стола, на диване и мягких креслах, с наслаждением закуривая папиросы. Клавдия Николаевна, немного утомившаяся за день, так как входила во все мелочи хозяйства, томно прилегла на кушетке, свесив ножки на волчью шкуру, лежавшую на полу. Так как она была очень красива и ноги у нее были красивы, то все невольно посмотрели на ее ноги и, считая это дурным, притворились, что интересуются волчьей шкурой.

— Откуда это у тебя?— спросил Гвоздев.

— Сам убил,— с гордостью отозвался Виноградов.

Гости все были завзятыми охотниками, а потому им стало завидно, что не они убили такого большого и красивого зверя.

— Матерый волк,— заметил Сергей.

— Волчица,— поправил Виноградов.

— Как убил, на лазу?[4]— поинтересовался Борисов.

— Нет, это случайно: ехали мы с Боровиковским на мельницу, знаешь, через рощу, что за оврагом… вот, где вы сегодня застряли…

Борисов кивнул головой.

— Ну, вот… Только мы проехали через мост, а он вдоль дороги бежит, к оврагу пробирается… Близко, шагов сорок, не больше. Боровиковский первый увидал, да пока возился с ружьем, я —  бац!.. Так и растянулась… Две картечины из шести в голове нашли!— самодовольно прибавил Виноградов.

— Ты хорошо стреляешь,— заметила со своей кушетки Клавдия Николаевна

Ей была приятна ловкость мужа и хотелось подчеркнуть ее и обратить на нее внимание других.

Борисов, который уже выпил свой чай и рассматривал номер валявшегося на столе иллюстрированного журнала, нашел в нем портрет известного немецкого публициста.

— А, это тот, помнишь,— показал он Гвоздеву.

Мужчины по очереди посмотрели. Клавдия Николаевна тоже поинтересовалась, и Виноградов, чтобы она не вставала, подал ей номер на кушетку.

Но портрет толстого и обрюзгшего господина с нерусским бритым, серьезным лицом и носом, похожим на грушу, ровно ничего не говорил смотревшим на него, а потому Виноградов спросил:

— Чем же он, собственно, замечателен?

— Разве ты незнаком с его идеями?— спросил в свою очередь Борисов, с полунасмешливым ударением на слове «идеи».

Виноградов кое-что припомнил об этом писателе, но потому, что с первых же слов счел его идеи утопичными, не обратил на них серьезного внимания.

— Смутно… Что-то насчет женской лиги мира и еще что-то такое…

— О рае на земле!— засмеялся Сергей.

Смеялся он потому, что искренно считал глупым всякого, кто предлагал людям не ждать, пока добродетель при посредстве политических переворотов, революций и законов придет к ним, а стремиться прежде всего воспитать ее в самих себе.

Борисов, который очень любил говорить, и говорил всегда так, как будто читал лекцию, очень хорошо и подробно рассказал все, что знал сам об идеях писателя.

Писатель, несмотря на свою мертвенно прозаическую наружность, был большим мечтателем и идеалистом. Он ничего не говорил о настоящем, а все твердил о лучшем будущем и требовал от людей того, чего они не могли дать. Он добивался пересоздания общества и человека, опираясь не на факты, а только на учение Христа. Политика представлялась ему лишенной серьезного содержания. Он утверждал, что никто в сущности не может понять, как могут люди поднимать целые бури споров из-за того, как будет называться тот или другой кусок земли, или какое у них будет правительство. Он говорил, что истинное спасете людей в труде; что когда не будет праздности или тех форм труда, которые равны ей, тогда сами собой исчезнут зло и несправедливость, в которых уж не будет никакой нужды.

— Да ведь для этого надо изменить природу человека,— с совершенно искренним недоверием сказал Виноградов.

— Ну, разумеется, —  с насмешкой крикнул Сергей.

Они думали и говорили так потому, что были, как все, убеждены, что человек родится злым и что добиться от него чего-либо можно только наказанием или поощрительными наградами.

— Ну, а женская лига — при чем же здесь?—  с интересом спросила Клавдия Николаевна.

Сергей, с той шутливостью, с которой хорошо знакомые мужчины любят говорить с нравящимися им женщинами, стал подшучивать над нею, говоря, что каждому свое. Все смеялись. Не оттого, чтобы сказанное Сергеем было особенно смешно, а потому, что всем было уютно, удобно и хотелось быть веселыми.

— Ну, а все-таки?— настаивала Клавдия Николаевна.

Борисов не заставил себя просить. Ему было очень приятно говорить с хорошенькой хозяйкой.

— Вот в этой-то лиге и вся штука… Строгий немец обижает нас, бедных мужчин…

И, впадая, как и Сергей, в шутливый тон, Борисов продолжал дальше, представляя идею писателя в комичном виде.

А идея эта заключалась в том, что женщины должны были сделать первый шаг к достижению цели, образовав священный союз с обетом не выходить замуж за праздных мужчин.

—  Фу, глупость!— воскликнул Виноградов.—  Ведь женщины всегда были празднее мужчин.

— И при том это старо,— отозвалась Клавдия Николаевна,— это я еще девочкой у Фламмариона читала.

—  Да, может, Фламмарион у него и украл.

— Не стоило красть,— небрежно заметил Гвоздев.

— Впрочем, у Фламмариона не так, —  припомнила Клавдия Николаевна, —  у него женщины дают обет не любить мужчин, носящих оружие.

— А, все равно, идея не без пикантности,—  пошутил Виноградов.

— Вот я тебе дам пикантность, —  погрозила ему Клавдия Николаевна.

— Он за идею потому, что для него она вполне безопасна,— шутил Сергей,— во-первых, женат, во-вторых целый день по имению мечется, а в третьих, наверное ни в жизнь за оружие не возьмется.

— Да, не возьмется,— а вчера целый день с ружьем возился.

— Так то для мирных целей, —  защищался Виноградов.

— Если и охоту считать за ношение оружия, то мы все навыки рискуем остаться холостяками,—  смеялся Борисов.

— И следовало бы,— кокетливо тряхнув головой, заявила Клавдия Николаевна,— убиваете бедных птичек.

— А оттого черствеете и теряете способность ценить своих нежных супруг,— дурашливо докончил Сергей.

Опять все засмеялись.

— Да, да,— отстаивала Клавдия Николаевна,—  вы напрасно воображаете, что это пустяк… Помните, где-то сказано: не весте[5] ни дня… или нет, не так,— засмеялась