Заповедник - Юрий Ляшов

ещё ноющую рану собственной неудачи.

А потом начались космические будни. За полгода на борту малоразмерного высокоорбитального транспортника «Ивдель-32», известного на станции перераспределения как мусоровоз «Ж-32», можно было бы сойти с ума. Конечно, мусоровозом корабль являлся только на сленге, задача экипажа заключалась в перемещении отработанных астероидов за пределы транспортных коридоров. Здесь, на приличном удалении от Луны, «Ивдель» придавал ускорение космическим булыжникам, из которых горняки выкачали все полезные ископаемые. Монотонные рейсы от Луны к добывающим платформам и обратно вполне могли обходиться и без Кости.

Капитан – крепкий рыжий мужик лет пятидесяти, с очень подходящим именем Бьёрн, оказался здоров как медведь и в медицинской помощи не нуждался совсем, о чём не забывал намекать словами: «Костя, ну на кой ты мне тут нужен?». А вот пухлый бортинженер Петраускас болел всегда, но пред его недугами медицина оказалась бессильна. Неисправимый ловелас-неудачник без памяти влюблялся при каждом посещении технической станции Луна-Т1. Щемящую боль разбитого сердца каждый вечер он профессионально анестезировал алкоголем, а наутро диагноз «несчастная любовь» сменялся «похмельем». И так по кругу, изо дня в день.

Вот и выходило, что Костины обязанности сводились двухминутному предполётному осмотру. Следующие две недели рейса он был предоставлен сам себе. В таких условиях чувство собственной никчёмности, подаренное на память Кондаковым, стремительно разрасталось. Он даже попытался начать спиваться вместе с Петраускасом, но и тут ничего не вышло. То ли компания оказалась не подходящая, то ли Костя в алкоголики не годился. Так или иначе, переболев тяжелейшим похмельем после нескольких дней активного приёма бортинженеровского самогона, Костя внезапно осознал, что судьба неспроста выделила ему столько свободного времени. Он с энтузиазмом погрузился в свои расчёты, благо научный сектор Гагарина почему-то сохранил доступ Костиному ИБМ ко всем исследовательским материалам.

Петраускас, вечерами заглядывая в крошечную каюту фельдшера, усаживался рядом и часами болтал о своих любовных похождениях. Этот уже немолодой прибалтийский альфонс нашёл в Косте собеседника, вернее даже слушателя. Бортинженер не замолкал, даже когда Костя уходил в сеть.

– Ик, вот ты думаешь это всё просто так? – бурчал Петраускас, размахивая пластиковой фляжкой с сомнительно пахнущей жижей. – Как бы ни так! Сколько нас осталось? Двести с чем-то миллионов? Мы вымираем! Дети в космосе практически не рождаются! А я всё равно пытаюсь! Я хочу ик, оставить как можно больше детишек!

Костя округлил глаза. Впервые на его памяти пьянство и разврат пытались оправдать высокими идеями сохранения человеческой популяции. Хотя и настоящего пьяницу он встретил впервые. Строгая дисциплина на Гагарине не подразумевала никаких вредных привычек. Здесь же, в экипаже маленькой фирмы никому не было дела до морали, а дисциплина присутствовала в весьма и весьма условной форме. «Да хоть упейся, главное – работу свою делай!» – ответил капитан, когда Костя впервые поинтересовался его отношением к пьянству на борту.

– И если б правительство интересовало сохранение человечества, как вида, – икнув, продолжил бортинженер, – то давно бы обязали всех мужиков плодиться и размножаться! А женщинам бы запретили нос воротить!

Со временем Костя понял, что Петраускас действительно верит в эту сомнительную идею. Из таких заикающихся монологов Костя вынес главную мысль – чтобы добиться результата, нужно быть увлечённым своей идеей, идти к мечте, пусть даже она сводилась к банальному охмурению очередной девушки на технической станции.

Капитан Бьёрн оказался куда менее разговорчивым, хотя их редкие беседы казались содержательнее монологов бортинженера. При внешней угрюмости и неотёсанности капитан оказался человеком весьма умным и не лишённым философских струн души. А его придирки и насмешки, которые составляли неотъемлемую часть общения капитана с подчинёнными, помогли Косте выработать стойкий иммунитет к критиканству.

***

Вяло тянущиеся смены на мусоровозе сменялись периодами более интересной работы над проектом. Костя чувствовал, что близок к разгадке, но ухватить витающую рядом ниточку открытия он никак не мог. Приобретая с каждым посещением Луны-Т1 всё новые приборы, он сам не заметил, как превратил свою и без того тесную каюту в компактную лабораторию. Вот и окончания этого рейса он ждал с нетерпением, потому как ему срочно требовался мобильный ускоритель элементарных частиц, без которого исследователь топтался на месте.

Костя, выжимая всю мощность из процессора ИБМ, активно моделировал поведение разрабатываемой вакцины, когда бортовая сеть проинформировала об изменении маршрута. Крюк предстоял небольшой, но покупка заветной установки на пару дней откладывалось. Возмущённый Костя вышел из сети и направился в рубку, собираясь учинить капитану разборку. Вряд ли это могло бы чем-то помочь, но с недавних пор Костя старался отстаивать свою точку зрения даже в мелочах.

– Капитан, а в чём собственно дело? – заговорил Костя, увидев Бьёрна с Петраускасом в коридоре.

– Готовь на всякий случай медблок! – вместо ответа бросил капитан, спешно пройдя мимо.

Петраускас, спешивший за Бьёрном, обернулся к Косте и протараторил:

– Идём к перерабатывающему заводу СПК-3. Там авария какая-то. Спасатели прибыли, но у них не хватает места для эвакуации пострадавших.

Следующие несколько часов, экипаж провёл практически в тишине, изредка перекидываясь короткими фразами. Зато из общей сети Костя узнал, что авария случилась ещё восемь часов назад. На заводе взорвался резервуар с тегалилом – веществом, используемым для искусственного застраивания псевдоорганических пород астероидов. Штука крайне токсичная и коварная. При попадании в живой организм она запускала процесс стремительного старения отдельных, наиболее заражённых органов, вплоть до полного отмирания. Собственно поэтому подобные заводы располагались на приличном удалении от жилых станций и пассажирских космических маршрутов.

К моменту прибытия «Ивделя», аварийные работы были завершены. Пострадавших, кому ещё могли оказать помощь, эвакуировали спасательные катера, оборудованные профильными реанимационными отсеками. Экипажу мусоровоза же предстояло доставить на Луну-Т1 тела погибших горняков.

На причальной палубе завода царил настоящий хаос. Отрывистые команды врачей заглушали стоны умирающих. Между рядами уже упакованных в чёрные герметичные колбы тел бегали спасатели. Ещё живых людей укладывали прямо на решётчатый металлический пол. Слово катастрофа больше подходило к обстановке, чем, гуляющий в эфире термин – нештатная ситуация на заводе.

– Так, Ивдель? – крикнул высокий мужчина в гермокомбинезоне с нашивками медицинской службы, призывно взмахнув рукой.

Бьёрн молча кивнул, осторожно обходя ещё живого рабочего, корчащегося на полу.

– Сколько можете забрать? – спросил медик.

– Двенадцать мест в грузовом отсеке, – ответил Бьёрн. – Можем в медблок ещё двоих взять. Реанимационный модуль свободен.

– Не нужно, – с досадой махнул рукой медик. – Всех кого можно спасти, уже забрали.

От возмущения у Кости перехватило дыхание. Выпучив глаза, он осмотрелся – как минимум четверо пострадавших ещё были живы. Такое смирение местного врача выглядело если не преступлением, то халатностью уж точно.

– Люди ещё живы! – зло проговорил он.

– Это ненадолго, –