Злая забава. Мысли об охоте - Владимир Чертков

Всякий охотник поступает как раз наоборот: он не раз и не два, а постоянно заглушает в себе это драгоценное чувство жалости в самом его зародыше. Едва ли найдется между охотниками такой, который ни разу не испытал бы хотя бы намека на чувство жалости к какой-либо из своих жертв. Но всякий охотник всегда спешит заглушить это чувство, считая его стыдным. И вот, топчется первый, едва еще успевший пробиться росток сострадания, жалости, из которого вырастает высшее и радостнейшее чувство любви. В этом-то постепенном, душевном самоубийстве и заключается главный вред охоты.

Да, с какой стороны ни смотреть на нее, охота — дело бессмысленное, жестокое и губительное для нравственного чувства человека. А потому и неудивительно, что, помимо злых отношений к самим животным, охотники еще и в общении между собой большей частью проявляют самые непривлекательные стороны своего характера. Самодовольство, самолюбие, тщеславие, ухарство, хвастовство, вранье, зависть, злорадство — все эти и подобные качества постоянно проявляются у охотников, смотря по их воспитанию, в более и менее грубой и откровенной форме. С этим, я уверен, согласится всякий охотник, сколько-нибудь беспристрастно приглядевшийся и к своему собственному настроению на охоте, и к отношениям его товарищей между собой.

Известная картина Перова "Охотники" прекрасно изображает одну сторону этих отношений. Во время завтрака в поле, человек почтенных лет, очевидно рассказывая какое-нибудь свое охотничье похождение, заврался. Молодой его товарищ, по-видимому, так еще наивен, что не решается усомниться в правдивости почтенного рассказчика. Зато третий слушатель чешет себе затылок с таким явным выражением недоверия, которое исключает возможность малейшего уважения к седому вруну.

Все это так постоянно и бывает.

Вспоминаю другую небольшую картину. Затравили лисицу у самой норы, до которой несчастной оставалось только два скачка. Остервенелые собаки, ухватившись одна за ее горло, другая за зад, рвут ее в разные стороны. Она, разинувши пасть, задыхается от страдания и ужаса. Подскакавшие охотники зверски наслаждаются. Один уже соскочил с лошади и подбегает к лисице, крепко сжимая арапник, которым будет ее добивать. Другой, старик, на всем скаку осаживая лошадь, с животной кровожадной радостью впился глазами в страдающее животное. С разных сторон, к этому же месту мчатся другие охотники.

Автор картины без всякой, по-видимому, задней мысли, просто изобразил один из самых обыкновенных эпизодов охоты в наездку. Но зрителю, не охотнику, глядя на эту омерзительную сцену, решительно невольно представляется вопрос: кто из действующих лиц наиболее скотоподобен, раззадоренные ли и освирепевшие псы, или озверевшие их хозяева.

Есть еще одна картина английского художника, поразительная в этом отношении — "Тихая осенняя ночь". На скалистом берегу живописного, освещенного луной озера громадный олень, раненый, но не выслеженный охотниками, в изнеможении опустился на землю и испускает последний вздох. Над ним, вытянувши кверху шею, стоит лань и, плача слезами, отчаянно ревет с выражением такого безнадежного горя и страдания, что нельзя без возмущения подумать о тех извергах, которые, совершивши свое кровавое и праздное злодеяние, в эту самую минуту, куря и распивая вино или пиво, валяются в креслах около пылающего камина и обсуждают свои геройские охотничьи подвиги.

Если б возможно было изобразить на картине все то страдание и горе, которые в течение своей жизни один только охотник внес в среду преследуемых, истязаемых и убиваемых им животных, то я полагаю, что, как бы черств и бессердечен он ни был, он все-таки призадумался и устыдился бы.

Нет надобности, я думаю, доказывать скверное воспитательное значение охоты и вредное влияние, которое производит та благовидная обстановка, тот ложный ореол благородства и даже геройства, в который в наше время облечены самые бесчеловечные роды деятельности и в том числе охота. Когда ребенок или юноша видит, какое серьезное значение взрослые придают такой пустой потехе, как охота, видит, с каким вниманием и торжественностью обставляются все мелочи, относящиеся до этой забавы, и, главное, видит, с каким нескрываемым наслаждением уважаемые им люди занимаются причинением страданий беззащитным существам, то трудно ожидать, чтобы у такого ребенка или юноши правильно складывались понятия о добре и зле, о том, что важно, что ничтожно, что действительно достойно уважения и подражания, и что, наоборот, заслуживает осуждения и презрения. Поистине жутко становится за подрастающее поколение, когда подумаешь о той атмосфере узаконенного зла и одобряемых пороков, которой ему приходится дышать в то самое время, когда для его правильного душевного роста нужнее всего чистый воздух добра и правды.

Говорят в пользу охоты то, что молодым людям, принужденным вести однообразную, не симпатичную жизнь, одна охота доставляете возможность физического упражнения на открытом воздухе в непосредственном общении с природой. Но и этот довод несправедлив.

Для этого само собою напрашивается самое полезное, достойное и мирное из всех человеческих занятий — земледельческое, в различных отраслях которого можно найти бесконечно разнообразное применение тем самым способностям души и тела, упражнение которых ставится в заслугу охоте. Посев, пахота, косьба, уборка хлеба и сена, молотьба, рубка леса, различные плотничьи работы, койка земли, огородничество, садоводство, уход за животными и вывод их, — не перечислишь всех различных занятий, находящихся в связи с земледельческим делом и требующих не меньше упражнения физических сил, искусства и сноровки, нежели стрельба или езда верхом. При всех этих занятиях общение с природой бывает постоянное и близкое, а также и с животными, которых в этом случае человек приучает помогать ему в разумном и нужном деле, в противоположность приучения их служить праздной потехе охотников.

Высказавши, как я умел, то, что было у меня в душе по поводу охоты, признаюсь откровенно, что от большинства охотников я ожидаю в ответ лишь насмешки и глумление. Не к людям с устоявшимися взглядами, вполне их удовлетворяющими, обращаюсь я в настоящем случае, а к тому сравнительному меньшинству преимущественно молодых людей, в которых сознание еще не закоснело, а сохранило свою пытливость и способность развиваться дальше, и которые достаточно смелы, чтобы критически относиться к своим взглядам и в случае нужды изменить их, хотя бы это и повлекло за собой отказ от какой-нибудь любимой потехи.

Жизнь не шутка, и нет дела жизни, к которому можно было бы относиться шутя или легкомысленно.

1 октября 1890