Два часа в благородном семействе, или о чем скрипела дверь - Александр Амфитеатров

ДРУГЪ ДОМА. Ради Бога, не волнуйтесь. Вы знаете, какъ я волнуюсь, когда вы волнуетесь.

МАТЬ. Дайте мнѣ руку. Я совсѣмъ ослабѣла. (Уходятъ.)

ДѢДУШКА. Изабелла ослабѣла! Хо-хо-хо-хо!

НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Вы, папаша, всегда съ глупостями! (Уходитъ.)

ДѢДУШКА. Бя-ао-а-а!.. Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Чему ты, генералъ?

ДѢДУШКА. На всякій случай.

СЫНОКЪ (входитъ). Бабушка, за что мама уволила Надю?

БАБУШКА. Ежели уволила, стало быть, было за что.

СЫНОКЪ. Было! Было! Много вы знаете! Никакого пониманія! Ни малѣйшаго такта! Ну, что я теперь буду дѣлать? Погибшій, несчастный человѣкъ.

БАБУШКА. Ты это — о себѣ?

СЫНОКЪ. Разумѣется, о себѣ, а не о корейскомъ императорѣ.

БАБУШКА. Генералъ, ты слышишь?

ДѢДУШКА. Слышу.

БАБУШКА. Понимаешь?

ДѢДУШКА. Ничего не понимаю.

СЫНОКЪ. Да, и я не понимаю, какъ маменька, съ ея изящнымъ умомъ, могла такъ грубо распорядиться.

БАБУШКА. Ты еще младъ, юношъ. Ничего тебѣ мѣшаться въ эти дѣла.

СЫНОКЪ. Какъ — нечего? Меня осрамили, меня погубили и мнѣ же — нечего? Ахъ-ахъ-ахъ!

БАБУШКА. Генералъ, ты слышишь?

ДѢДУШКА. Слышу.

БАБУШКА. Понимаешь?

ДѢДУШКА. Ничего не понимаю.

СЫНОКЪ. Что же мама воображаетъ, что Надя будетъ молчать? Не безпокойтесь, зазвонитъ языкомъ, какъ въ колоколъ…

БАБУШКА. Ахъ, батюшка, да пускай себѣ… эка важное дѣло! сколько угодно!

СЫНОКЪ. Покорнѣйше васъ благодарю! Вы хотите, чтобы товарищи перестали подавать мнѣ руку!

БАБУШКА. Руку?

СЫНОКЪ. Какъ же иначе поступить съ подлецомъ, который увлекъ бѣдную дѣвушку, а потомъ допустилъ, чтобы ее вышвырнули на улицу, точно изношенную тряпку?

БАБУШКА. Генералъ, ты слышишь?

ДѢДУШКА. Слышу.

БАБУШКА. Понимаешь?

ДѢДУШКА. Понимаю! Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Ахъ, ты щенокъ, щенокъ! Хи-хи-хи-хи-хи!

СЫНОКЪ. Мнѣ — смерть, а они хохочутъ!

БАБУШКА. Успокойся, батюшка. Совсѣмъ не не за тебя гонятъ твою Надьку. Лили уволила ее за то, что она свела шашни съ лакеемъ Ѳедоромъ…

СЫНОКЪ. Надя? Шашни? Съ Ѳедоромъ?

ДѢДУШКА. А ты влюбленъ былъ? Вотъ тебѣ соперникъ.

БАБУШКА. Сама я въ прошлую ночь застала, какъ онъ крался къ ней, негодной.

СЫНОКЪ. Въ эту ночь?

БАБУШКА. Ну, да.

СЫНОКЪ. Ѳедоръ къ Надѣ?

БАБУШКА. Ну, да.

СЫНОКЪ. Бабушка! Вы врете.

ДѢДУШКА. Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Ахъ ты, молокососъ! Смѣешь грубить бабушкѣ?

ДѢДУШКА. Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Чему, генералъ?

ДѢДУШКА. Люблю, когда тебя ругаютъ.

СЫНОКЪ. Небылица! Безсмыслица! Клевета!

БАБУШКА. Груби, груби!

СЫНОКЪ. Не могъ Ѳедоръ быть ночью у Haди! Физически невозможно!

БАБУШКА. Ахъ, батюшка, да — если она сама намъ созналась?

СЫНОКЪ. Кто?

БАБУШКА. Надька.

СЫНОКЪ. Бабушка! Кто-нибудь изъ двоихъ съ ума сошелъ — или вы, или я!

ДѢДУШКА. Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Мило, очень мило! Хорошее воспитаніе обнаруживаешь, нечего сказать!

СЫНОКЪ. Какъ же Надя могла сознаться въ томъ, чего не было?

БАБУШКА. Видно, было, если созналась.

СЫНОКЪ. Да не было же, говорятъ вамъ!

БАБУШКА. Было!

СЫНОКЪ. Не было! Мнѣ лучше знать.

БАБУШКА. Было!

СЫНОКЪ. А! Позвольте… я начинаю понимать…

БАБУШКА. Давно бы такъ, батюшка!

СЫНОКЪ. Благородная дѣвушка!.. Какое самопожертвованіе!.. Ну нѣтъ-съ! Этому не бывать! Дудки! Я не позволю… Чудная дѣвушка. Святая дѣвушка! (Уходитъ.)

БАБУШКА. Какъ есть, одержимый!

ДѢДУШКА. Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Чему, генералъ?

ДѢДУШКА. На внука радуюсь. Внукъ по-дворянски себя ведетъ.

БАБУШКА. Хорошо по-дворянски! Семнадцать лѣтъ мальчишкѣ, а уже за горничными бѣгаетъ.

ДѢДУШКА. А на что же и дворянство? Хо-хо-хо-хо!

Входятъ мать и дядя.

МАТЬ. Итакъ, мой милый братецъ, вы убѣдились, что ваша гуманность попала не по адресу.

ДЯДЯ. Что дѣлать? Побѣжденъ, сдаюсь.

МАТЬ. Въ подобныхъ случаяхъ никогда не спорь съ порядочною женщиною. У насъ противъ порока — инстинктъ.

ДЯДЯ. Ты уже рѣшила отправить эту дѣвицу?

МАТЬ. Даже отправила.

ДЯДЯ. Конечно, и ея обольстителя?

МАТЬ. М-м-м… нѣтъ… Для Ѳедора, я думаю, достаточно будетъ строгаго выговора.

ДЯДЯ. Вотъ и опять я не понимаю. Двое равно виноватыхъ. Одну гонятъ вонъ съ волчьимъ паспортомъ, а другому только читаютъ нотацію: впередъ не грѣши!

МАТЬ. А очень просто. Зачѣмъ же я буду держать развратную горничную, когда, за тѣ же двѣнадцать рублей, найду на ея мѣсто сколько угодно честныхъ?

ДЯДЯ. Но подобный критерій нравственности, мнѣ кажется, приложимъ и къ этому… какъ его?.. долговязому ловеласу?

МАТЬ. А, нѣтъ! Не скажи! Совсѣмъ не легко найти лакея такъ хорошо знающаго свое дѣло и такой приличной наружности.

БАБУШКА. Ты, Поль, не знаешь, какъ мы съ Лилечкою страдали отъ мужской прислуги, покуда Богъ не послалъ намъ Ѳедора.

МАТЬ. Именно самъ Богъ послалъ! Мамаша, помните Антона?

БАБУШКА. Вотъ. Осрамилъ на первомъ же нашемъ журъ-фиксѣ.

МАТЬ. Представь, Поль: этотъ идіотъ, подавая дессертъ, осмѣлился чихнуть.

ДЯДЯ. Можетъ быть, у него былъ насморкъ?

БАБУШКА. Негодяй тѣмъ и оправдывался.

МАТЬ. Но я ему сказала: мой милый! насморкъ слишкомъ большая роскошь для услужающаго человѣка. Предоставьте ее господамъ.

ДѢДУШКА. Въ наше время насморковъ не было… у насъ, бывало, за насморкъ-то — чикъ, чикъ… на конюшню!

ДЯДЯ. Я, право, не знаю, что хуже для слуги: чихать при гостяхъ или ночью блуждать по квартирѣ, разыскивая свою любовницу.

МАТЬ. Это не повторится. И, во всякомъ случаѣ, это — въ нѣдрахъ семьи. Антонъ же компрометировалъ насъ при гостяхъ.

БАБУШКА. При баронессѣ фонъ-Клюгъ и графѣ Боркъ!

МАТЬ. Я просто сгорѣла отъ стыда.

ДЯДЯ. Припомни, однако, что отъ ночной ходьбы босикомъ тоже легко бываетъ насморкъ.

МАТЬ. Ты рѣшительно будто что-то личное имѣешь противъ этого бѣднаго Ѳедора.

ДЯДЯ. Нѣтъ, я только требую логики. Уволивъ обольщенную дѣвушку, какъ можно оставлять въ домѣ мерзавца, который ее обольстилъ?

МАТЬ. Ѳедоръ совсѣмъ не мерзавецъ.

БАБУШКА. Всѣ знакомые завидуютъ намъ, что мы нашли такого прекраснаго лакея.

МАТЬ. Отпустить его изъ-за подобныхъ пустяковъ? Это даже смѣшно!

ДЯДЯ. Скажи еще: несправедливо!

МАТЬ. Если хочешь, и несправедливо. Я женщина старой морали. Въ подобныхъ исторіяхъ «она» всегда больше виновата, чѣмъ «онъ», а большая вина должна быть и больше наказана.

БАБУШКА. Разумѣется!

ДЯДЯ. Чѣмъ же это «она» больше виновата?

МАТЬ. А тѣмъ, что позволила себѣ забыть свои правила и допустила себя обмануть!

ДѢДУШКА. Прравильно! Не допускай! Хо-хо-хо-хо!

ДЯДЯ. Но, любезная сестрица, нѣсколько минутъ тому назадъ ты такъ хорошо говорила о домашнемъ соблазнѣ всего этого скандала. Ты ужасалась, какой дурной примѣръ можетъ онъ подать твоей дочери.

МАТЬ. Но я же удалила Надежду.

ДЯДЯ. А Ѳедоръ?

МАТЬ. Какой же дурной примѣръ можетъ получить моя дочь отъ Ѳедора? Онъ ей не служитъ, онъ мужчина. А ты представь себѣ, вдругъ бы Надежда оказалась въ интересномъ положеніи?

ДЯДЯ. Да, съ Ѳедоромъ этого, конечно, быть не можетъ.

ДѢДУШКА. Хоть самъ царь прикажи! Хо-хо-хо-хо!

БАБУШКА. Обрадовались? Заржали?

МАТЬ. Вѣдь это же заразительно!

ДЯДЯ. Ты думаешь? Впервые слышу!

ДѢДУШКА. Хо-хо-хо-хо!

МАТЬ. Я говорю про заразу нравственную, про отраву мысли

ДЯДЯ. А ты убѣждена, что Зоя еще вѣритъ, будто дѣтей приноситъ аистъ въ награду матерямъ за хорошее поведеніе?

МАТЬ. Словомъ, ты меня не переспоришь.

ДЯДЯ. Гдѣ ужъ!

МАТЬ. Ѳедора я не уволю.

ДЯДЯ. Твое дѣло хозяйское.

МАТЬ. За Ѳедоромъ уже то огромное достоинство, что онъ не воръ. А если мѣнять мужскую прислугу изъ-за всякой обольщенной горничной, то за одинъ годъ у тебя въ домѣ перебываетъ цѣлый полкъ. (Уходитъ.)