«Воскресение», роман Л. Толстого - Ангел Богданович

И та же Катюша первая вскрываетъ ему истину его героическаго рѣшенія жениться на ней. При второмъ свиданіи въ тюрьмѣ происходитъ объясненіе, поразительное по силѣ и правдѣ. Даже у самого Толстого трудно указать такую потрясающую сцену, какъ это свиданіе. Когда Нехлюдовъ говоритъ, что пришелъ просить у нея прощенія, Катюша, предъ тѣмъ нѣсколько выпившая, смущается.

"- Ну что, все простить, простить, ни къ чему это… вы лучше…

"– Я хочу загладить свою вину,– продолжалъ Нехлюдовъ:– и загладить не словами, а дѣломъ. Я рѣшилъ жениться на васъ.

"Лицо ея вдругъ выразило испугъ. Косые глаза ея, остановившись, смотрѣли и не смотрѣли на него.

"– Это еще зачѣмъ понадобилось? – проговорила она, злобно хмурясь.

"– Я чувствую, что я передъ Богомъ долженъ сдѣлать это.

"– Какого еще Бога тамъ нашли? Все вы не то говорите. Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы тогда помнили Бога,– сказала она и, раскрывъ ротъ, остановилась.

"Нехлюдовъ только теперь почувствовалъ сильный запахъ вина изъ ея рта и понялъ причину ея возбужденія.

"– Успокойтесь,– сказалъ онъ.

"– Нечего мнѣ успокаиваться. Ты думаешь, я пьяна? Я и пьяна, да помню, что говорю,– вдругъ быстро заговорила она и вся багрово покраснѣла:– я каторжная, а вы баринъ, князь, и нечего тебѣ со мной мараться. Ступай къ своимъ княжнамъ…

"– Какъ бы жестоко ты ни говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую,– весь дрожа, тихо сказалъ Нехлюдовъ:– не можешь себѣ представить, до какой степени я чувствую свою вину передъ тобою!..

"– Чувствую вину"! – злобно передразнила она. – Тогда не чувствовалъ, а сунулъ 100 рублей. Вотъ – твоя цѣна!..

"– Знаю, знаю, но что же теперь дѣлать? – сказалъ Нехлюдовъ. – Теперь я рѣшилъ, что не оставлю тебя,– повторилъ онъ:– и что сказалъ, то сдѣлаю.

"– А я говорю, не сдѣлаете! – проговорила она и громко засмѣялась.

"– Катюша! – началъ онъ.

"– Уйди отъ меня! Я – каторжная, а ты – князь и нечего тебѣ тутъ быть,– вскрикнула она, вся преображенная гнѣвомъ, вырывая у него руку. – Ты мной хочешь спастись,– продолжала она, торопясь высказать все, что поднялось въ ея душѣ. – Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свѣтѣ спастись! Противенъ ты мнѣ, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! – закричала она, энергическимъ движеніемъ вскочивъ на ноги.

"Надзиратель подошелъ къ нимъ.

"– Ты что скандалишь! Развѣ такъ можно…

"– Оставьте, пожалуйста,– сказалъ Нехлюдовъ.

"– Чтобъ не забывалась,– сказалъ надзиратель.

"– Нѣтъ, подождите, пожалуйста,– сказалъ Нехлюдовъ.

"Надзиратель отошелъ къ окну.

"Маслова опять сѣла, опустивъ глаза и крѣпко сжавъ свои скрещенныя пальцами маленькія руки. Нехлюдовъ стоялъ надъ ней, не зная, что дѣлать.

"– Ты не вѣришь мнѣ,– сказалъ онъ.

"– Что вы жениться хотите – не будетъ этого никогда. Повѣшусь скорѣе! Вотъ вамъ.

"– Я все-таки буду служить тебѣ.

"– Ну, это ваше дѣло. Только мнѣ отъ васъ ничего не нужно. Это я вѣрно вамъ говорю,– сказала она. – И зачѣмъ я не умерла тогда,– прибавила она, и заплакала жалостнымъ тономъ".

Это ужасное объясненіе, при которомъ Нехлюдовъ играетъ такую жалкую роль, открываетъ ему глаза, и съ этого момента начинается для него настоящая казнь и вмѣстѣ съ тѣмъ воскресеніе. "Да, такъ вотъ оно что! вотъ что! думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога и только теперь вполнѣ понимая всю вину свою. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой проступокъ, онъ никогда бы не почувствовалъ всей преступности его, мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сдѣланнаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужасѣ. Онъ увидѣлъ теперь только, что онъ сдѣлалъ съ душой этой женщины, и она увидала и поняла, что было сдѣлано съ нею. Прежде Нехлюдовъ игралъ своимъ чувствомъ, любовался самимъ собой и своимъ раскаяніемъ, теперь ему просто было страшно. Бросить ее,– онъ чувствовалъ это теперь,– онъ не могъ, а между тѣмъ не могъ себѣ представить, что выйдетъ изъ его отношеній къ ней".

И первое, въ чемъ начинаетъ проявляться новый человѣкъ, пробуждающійся въ Нехлюдовѣ, это вниманіе и сочувствіе къ чужимъ страданіямъ. Въ романѣ идутъ рядомъ двѣ работы, совершаемыя Нехлюдовымъ: работа надъ собой, надъ своимъ воскресеніемъ, и безкорыстная чистая работа для другихъ. Этотъ параллелизмъ, превосходно проведенный до мельчайшихъ деталей, дѣлаетъ вполнѣ понятнымъ окончательное торжество новаго человѣка, исполненнаго готовности на любое самопожертвованіе, надъ прежнимъ эгоистическимъ животнымъ, которое въ теченіе десяти лѣтъ подавляло всякое проявленіе духовнаго существа Нехлюдова. Такая побѣда не дается сразу и даромъ, какъ казалось вначалѣ Нехлюдову послѣ его скоропалительнаго рѣшенія: "женюсь на ней, если надо". Онъ увидѣлъ, что отъ Катюши это зависитъ гораздо больше, чѣмъ отъ него, а кромѣ того, въ самомъ этомъ рѣшеніи было больше фарисейскаго самолюбія, чѣмъ искренняго горячаго чувства.

Трудно совлекается старый человѣкъ со всѣмъ его комплексомъ привычекъ, взглядовъ, отношеній къ другимъ людямъ, съ которыми онъ сжился и связанъ тысячами неуловимыхъ, но весьма прочныхъ нитей. Вся вторая часть романа посвящена описанію той внутренней и внѣшней борьбы, которую ему приходится вести съ той минуты, когда свое рѣшеніе посвятить себя Катюшѣ и страждущимъ онъ начинаетъ приводить въ исполненіе. Эта часть далеко уступаетъ первой по художественности. Въ ней больше отведено мѣста размышленіямъ и наблюденіямъ, устами Нехлюдова то и дѣло говоритъ самъ Толстой, что такъ любитъ авторъ вообще. Въ деревнѣ Нехлюдовъ пытается растолковать мужикамъ теорію Генри Джоржа о націонализаціи земли, – теорію, которой Толстой, видимо, придаетъ вполнѣ серьезное значеніе. Въ столицѣ авторъ водитъ Нехлюдова по разнымъ пріемнымъ высокопоставленныхъ лицъ, и здѣсь его мѣткія характеристики и опредѣленія разныхъ учрежденій болѣе интересны и важны, чѣмъ увлеченіе Генри Джоржемъ. Здѣсь для него открывается широкое поле для уничтожающей критики, съ которою Толстой относится къ обществу. Сцена въ сенатѣ, разборъ кассаціонной жалобы, поданной Нехлюдовымъ отъ имени Масловой, превосходна. Лучше всего, однако, удивительныя характеристики сановныхъ лицъ, по истинѣ подлинные историческіе портреты, напоминающіе его же характеристики съ "Войнѣ и мирѣ". Въ нихъ сконцентрировано все бездушье и формализмъ высшей бюрократіи, далекой отъ всего живого, неспособной понять даже, когда это живое стонетъ и корчится въ мукахъ отъ тѣхъ экспериментовъ, какіе продѣлываетъ надъ нимъ формализмъ. Припомнимъ, напр., стараго генерала спирита, съ бѣлымъ крестомъ въ петличкѣ, къ которому Нехлюдовъ обращается съ просьбой о смягченіи участи одного заключеннаго. "Онъ строго исполнялъ предписанія высшаго начальства и особенно дорожилъ этимъ исполненіемъ. Приписывая этимъ предписаніямъ особенное значеніе, онъ считалъ, что все на свѣтѣ можно измѣнить, но только не эти предписанія". Въ изображеніи этого живого мертвеца есть что-то почти мистическое, апокалипсическое, и васъ невольно охватываетъ то же чувство безнадежности, какъ и Нехлюдова. Не менѣе хороши и типы сенаторовъ, обсуждающихъ кассаціонную жалобу, но вполнѣ и ярче другихъ изображеніе дяди Нехлюдова, бывшаго министра, "главныя качества котораго состояли въ томъ, во-первыхъ, что онъ умѣлъ понимать смыслъ написанныхъ бумагъ и законовъ и хотя и нескладно, но умѣлъ составлять удобопонятныя бумаги и писать ихъ безъ ореѳграфическихъ ошибокъ; во-вторыхъ, въ томъ, что онъ былъ чрезвычайно представителенъ, и, гдѣ нужно было, могъ являть видъ не только гордости, но неприступности и величія, а гдѣ нужно было, могъ быть подобострастенъ; въ-третьихъ, въ томъ, что у него не было никакихъ общихъ принциповъ или правилъ, ни нравственныхъ, ни государственныхъ, и что онъ поэтому со всѣми могъ быть согласенъ, когда это нужно было, и когда это нужно было, могъ быть со всѣми не согласенъ. Поступая такъ, онъ старался только о томъ, чтобы былъ выдержанъ тонъ и не было явнаго противорѣчія самому себѣ; къ тому же, нравственны или безнравственны его поступки сами по себѣ, и произойдетъ ли отъ нихъ величайшее благо или величайшій вредъ для Россійской имперіи или для всего міра,– онъ былъ совершенно равнодушенъ. Когда онъ сдѣлался министромъ, не только всѣ зависѣвшіе отъ него, а зависѣло отъ него очень много людей и приближенныхъ, но и всѣ посторонніе люди, и онъ самъ были увѣрены, что онъ очень умный государственный человѣкъ. Но когда прошло извѣстное время, и онъ ничего не устроилъ, ничего не показалъ и когда, по закону борьбы за существованіе, точно такіе же, какъ и онъ, научившіеся писать и понимать бумаги, представительные и безпринципные чиновники вытѣснили его, и онъ долженъ былъ выйти въ отставку, то всѣмъ стало ясно, что онъ былъ не только не особенно умный человѣкъ, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоувѣренный человѣкъ, который едва-едва поднимался въ своихъ взглядахъ до уровня передовыхъ статей консервативныхъ газетъ. Оказалось, что въ немъ ничего не было отличающаго его отъ другихъ мало образованныхъ и самоувѣренныхъ чиновниковъ, которые его вытѣснили, и онъ самъ это понялъ, но это нисколько не поколебало его убѣжденія въ томъ, что онъ долженъ каждый годъ получать большое количество казенныхъ денегъ и новые ордена".