Заглохший пруд - Фотина Морозова

Понемногу человеческая укорененность в гуще леса расширялась и расцветала — благодаря нам. Дикие звери не тревожили скот и не утаскивали заблудившихся детей, в очагах не угасал огонь под вкусными яствами, лихорадка не нападала на жителей селения… Лесные люди стали сильные, румяные, непугливые. А гномы, гордясь плодами своего труда, все чаще показывались людям, и те привыкли к нашему облику, который больше не казался безобразным.

Да, еще чуть-чуть — и гномы с людьми зажили бы в добром согласии. Ведь, объедини два племени, земное и подземное, свои силы — какая преграда устояла бы перед нами!

Но, к сожалению, племя людское не думает о высоких целях и подвержено соблазнам. Достаток развратил лесных людей: они стали грубы, надменны и уже воспринимали как должное то, что с нашей стороны было искренним, свободным даром. Уже не редкость было услышать: «Эй, гном, почему плохо вычистил свинарник? Смотри, будешь лениться — оставлю без ужина!»

Нам следовало бы сразу объясниться и, быть может, люди бы раскаялись и увидели в нас друзей, а не слуг. Ведь это смешно: если бы гномы захотели, то легко превратили бы людей в своих рабов! Но одни из нас были слишком застенчивы, другие — слишком надменны, чтобы объяснять очевидное, и продолжали трудиться, надеясь своим терпением смягчить сердца. Наивные! Люди от этого только наглели. И, наконец, случилось то, что положило конец едва начавшемуся добрососедству. Стыд обуревает меня, когда я приступаю к рассказу о горестном происшествии. А тебе станет ли стыдно, сын человека?

Каждый из гномов был приписан к одному дому, одной семье. Вот и гном по имени Альвис прижился, словно кошка, в доме, принадлежавшем бездетным старикам. Люди они были почтенные, с Альвисом обходились учтиво, и он относился к ним с полным доверием. До такой степени, что, переделав все домашние дела, любил прикорнуть возле очага с полуночи до рассвета. В обязанности служанки входило ставить вечером в двух локтях от огня его любимую железную скамеечку, чтобы она нагрелась и гном мог понежить на ней свои сырые подземные кости…

Эта служанка была внучатая племянница старушки, взятая в дом сирота. Работой ее как родственницу не нагружали, за нее потел Альвис, зато у девчонки оставалось время на бездельничанье, наряжанье и всевозможные шалости. Старики ей все прощали, видя в ней внучку, которой обделила их судьба.

Девчонка страсть как любопытствовала подглядывать за гномами. Считала она их за оживших кукол или маленьких домашних зверьков, предназначенных для ее развлечения — трудно теперь выяснить. Одно несомненно: Альвис, несмотря на свое добродушие, тяжело страдал от ее любопытства. Всякий раз, когда он, напевая неслышные наши песни, занимался хозяйством, или, наработавшись, присаживался отдохнуть, гном не был в безопасности от того, чтобы его не попытались схватить, притиснуть в груди и завернуть в пеленки, как младенца. Он мог бы превратить нахалку в камень, но не привык обижать людей и, тем более, их детенышей, и поэтому всего-навсего переговорил с хозяевами и попросил, чтобы его, которому скоро сравняется шестьдесят тысяч лет (у нас — далеко не старость, но возраст зрелый), не превращали в игрушку. Старики, несмотря на любовь к племяннице, рассердились и позвали девочку в комнату. О чем говорили — никто не слышал, но служанка вышла оттуда, размазывая слезы по горящим щекам.

Самолюбивой девчонке, которой долгое время прощались все ее прихоти, трудно было перенести упреки, причиной которых стал какой-то ничтожный гном! И она решила отомстить.

В ту ночь старики, страдавшие бессонницей, особенно долго не засыпали. Соприкасаясь усталыми морщинистыми телами (твои предки, Клаус, не ведали обычая спать в рубашках), они надтреснутыми голосами беседовали о том, как хорошо было бы, чтобы их прах закопали где-нибудь рядом с лесом, и еще о том, что, хотя они готовы в дорогу каждый день, неплохо было бы дожить до весны, еще раз вдохнуть оттаявшие запахи смолы, земли, идущего на водопой стада… Так они беседовали — когда их тихий разговор прервал КРИК!

Мой голос тебе кажется смешным, Клаус. Это оттого, что ты не испытал, как кричат гномы! От звука, похожего на вихрь, что пронесся через весь дом, задрожало каждое бревно, из которого он был построен, а фундамент распался на куски…

Что сделала девчонка? Железную скамеечку, на которой любил спать гном, она пододвинула к огню ближе, чем обычно, и вдобавок насыпала на нее железным совком раскаленных углей из очага. А когда скамеечка, вобрав в себя жар, засветилась малиновым светом, — смахнула угли и отодвинула ее на привычное место.

Пользуясь кочергой, чтобы не обжечься.

Когда Альвис, сам не свой от множества хозяйственных дел, приплелся к очагу, где привык находить покой, скамейка приобрела прежний вид. Одним прыжком издали гном, как обычно вспрыгнул на нее — и еще в полете ощутил ужасающий жар, но остановиться уже не смог. Когда он упал на ставшее для него пыточным железное ложе, вся левая часть его тела зашипела, скрючилась и оплавилась. Я встречался с Альвисом. Он так и остался кривобоким на всю жизнь.

Так громко закричал от боли Альвис, что дом разрушился, насмерть придавив стариков и девчонку, так и не успевшую понять, что стала жертвой собственной злой проделки. Огонь из очага перекинулся на бревна. А выбравшийся из-под обломков Альвис, припадая на обожженную ногу, бежал сквозь селение, вслух проклиная людскую неблагодарность.

Внимая его жалобе, гномы покидали человеческие дома и следовали за ним. Они принесли с собой так много, а не взяли ничего — с врагов не требуют платы. Чаша терпения переполнилась. И часа не прошло, как в селении не осталось ни одного гнома.

Вот правда о том, почему мы постарались отвыкнуть от людской теплоты, которая стала казаться нам лживой, и долго избегали человеческих жилищ. Но я — из тех, кто верит в добро. Не получилось один раз — попробуем вторично. Не случайно я избрал твой дом, Клаус. Ты добр, и ты мечтателен. Если в первый раз дитя человека разрушило дружбу, то, возможно, во второй оно ее восстановит?

В глубине пруда проплывали тусклые облака, как обращенная внутрь пена. Клаус уткнулся взглядом в гладь пруда, избегая смотреть на Фердинанда — так стыдно было ему за незнакомую девчонку, чем-то похожую, должно быть, на Анхен, что вечно дразнит его за чересчур кудрявые для мальчика волосы. Что ни говори, отец прав: женщинам нельзя доверять важные дела, мужчины все-таки разумнее.

— Ты позволишь рассказать об этом кому-нибудь еще? Моим отцу и матушке?

— Конечно же! А сейчас — скажи, что я в силах для тебя сделать?

Клаус сообразил, что, убежав на пруд, он не успел, как велено, вычистить корзины наседок от помета (каковое занятие крепко недолюбливал), и робко сказал об этом своему новому другу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});