Первый урок Шоломанчи - Наоми Новик

называли.

Но если ты ловкий собиратель малии, ночной хищник, который благоразумно выбирает жертву и уходит незамеченным, двигаться некуда, кроме как вниз. Очаровательный Джек ворует жизненную силу у людей, а значит, он начнет гнить изнутри в первые же пять лет после выпуска. Не сомневаюсь, у него есть грандиозные планы насчет того, как отсрочить распад – малефицеры всегда продумывают запасные варианты, – но вряд ли он всерьез понимает масштаб. Если только Джек не выдумает что-нибудь особенное, через десять-пятнадцать лет он эффектно рухнет кучкой гнили. Тогда люди перекопают погреб у него в доме и найдут сотню трупов, и все будут пожимать плечами и говорить: «Ну надо же, а казался таким милым молодым человеком».

Впрочем, разбирая страницу за страницей весьма специфические домашние заклинания на древнеанглийском языке, написанные неразборчивым почерком, я признавала, что сама бы не отказалась от порции малии. Если уж мне суждено умереть молодой и невинной (в другом смысле), это хотя бы будет не зря.

Тем временем у меня за спиной лужица, оставшаяся от пожирателя душ, продолжала выпускать пузырьки газа. Каждый из них напоминал отдаленную вспышку молнии – он лопался, и только потом ужасающая вонь достигала моего носа.

Я провела целый день за работой, готовясь к итоговым контрольным. До конца семестра осталось три недели; если положить руку на стену в душевой, можно ощутить слабую вибрацию шестеренок: механизм разогревается, готовясь переместить нас на один оборот вниз. Аудитории остаются на одном месте, в центре, а дортуары с каждым годом опускаются все ниже, совсем как громадная металлическая гайка, вращающаяся на винте, и выпускники оказываются в самом низу. В следующем году мы попадем на нижний ярус – и это не то, о чем мечтаешь. Я совершенно не жажду провалить экзамены и взвалить на себя, в довершение ко всему, дополнительную нагрузку.

Я так прилежно трудилась весь вечер, что спина, шея и пятая точка начали болеть. Я сидела над книгой и щурилась, разбирая строки, пока лампа на столе не стала мигать; рука, которой я придерживала словарь древнеанглийского языка, совсем онемела. Мысль призвать стену смертоносного огня и испепелить останки пожирателя душ, книгу чар, словарь, стол и так далее казалась все привлекательнее.

Конечно, можно стать малефицером надолго. У Лю все будет в порядке – она гораздо осторожнее, чем Джек. Держу пари: в качестве личных вещей она привезла с собой мешок с хомячками и приносит их в жертву по графику. Она, образно выражаясь, выкуривает пару сигарет в неделю, а не четыре пачки за день. Но Лю может себе это позволить, потому что она не одиночка. У нее большая семья – пока не настолько большая, чтобы создать собственный анклав, но близко к тому. И, по слухам, там хватает малефицеров: для них это осознанная стратегия. У Лю есть двоюродные братья-близнецы, которые поступят в школу на следующий год, и с помощью малии она сможет защищать их до окончания младшего класса. А после выпуска у Лю будут разные варианты. Если она захочет, то может вообще отказаться от колдовства, найти какую-нибудь обыкновенную работу, чтобы хватало на жизнь, и положиться на родных, которые будут колдовать за нее. Лет через десять она достаточно окрепнет физически и снова начнет пользоваться маной. Или станет профессиональным малефицером – ведьмой, которой анклавы платят кругленькую сумму за выполнение трудной работы (и никто не спросит, откуда она берет силу). Если она не будет делать ничего чрезмерного (типа заниматься массовым уничтожением), то, скорее всего, выживет.

Но у меня нет родных, не считая мамы, и уж точно нет анклава, готового мне помогать. Мы живем в коммуне «Радужное сознание» неподалеку от города Кардиган, в Уэльсе. Там есть шаман, два целителя, несколько виккан и труппа исполнителей народных танцев; количество подлинной силы у всех примерно одинаковое (то есть ноль). И все они пришли бы в ужас, если бы увидели, как мама или я колдуем по-настоящему. Особенно я. Мама натанцовывает ману с компанией добровольцев – я говорила ей, что нужно брать с людей деньги, но бесполезно, – а потом выпускает ее: искорки, счастье, тра-ля-ля. Люди кормят нас, потому что любят маму – а кто ж ее не любит? Члены коммуны выстроили ей юрту, когда она пришла к ним прямо из Шоломанчи, на третьем месяце беременности, но они не помогут мне колдовать и не защитят от клубящихся вокруг злых чар. Если бы и могли, то не стали бы. Они меня не любят. Никто не любит, кроме мамы.

Мой отец погиб в школе во время выпуска, дав маме уйти. Мы называем это выпуском, потому что так выражаются американцы, а они в последние семьдесят лет в основном и содержат школу. Кто платит, тот и заказывает музыку, сами понимаете. Только не подумайте, что это праздничный бал. Выпуск – это когда все ученики последнего класса вываливаются в зал, расположенный в самом низу, в недрах школы, и пытаются пробиться наружу сквозь ряды голодных злыдней, которые их там поджидают. Удается уйти примерно половине класса – то есть половине тех, кто в принципе дожил до выпуска. Папе не удалось.

У него есть родные; они живут где-то возле Мумбая. Когда мне исполнилось пять лет, мама попыталась их отыскать. Они с папой не стали обмениваться контактами и строить планы на будущее. Это было бы слишком благоразумно. Они встречались всего четыре месяца, но уже не сомневались, что каждый нашел свою вторую половину и что любовь проложит для них путь за ворота школы. В общем, у мамы как-то так и получилось.

Короче говоря, когда она все-таки разыскала папиных родственников, оказалось, что они богаты: у них были дворцы, драгоценности, рабы-джинны и все такое. Что еще важнее по маминым меркам – они происходили из древнего индийского анклава, уничтоженного во времена британского владычества, и строго придерживались правил. Они не ели мяса, не говоря уж о том, чтобы пользоваться малией. Мама охотно поселилась бы с ними, и они тоже были страшно рады нас приютить. Они понятия не имели, что случилось с папой. В последний раз они получали от него весточку в предпоследнем, старшем классе. Выпускники собирают записки от нас за неделю до выхода. Я сделала несколько копий и раздала ребятам из лондонского анклава. Коротко и мило: «Еще жива, учусь хорошо». Приходится писать коротко, чтобы никто под уважительным предлогом не отказался вложить мою записку в свой конверт. Иначе непременно откажутся.

Папа послал такую записку своим родным, поэтому они знали, что он дотянул