Милая парочка - Ольга Шалацкая

— Барин с собою унесли кошелек, — заявила служанка.

— Ах, какая досада! Неужели он это сделал?

— Да, я видела, что они спрятали его в боковой карман.

— Вот милые вещи со стороны Мишеля! Что же я буду делать без денег?

— Возьмите у меня, — нетерпеливо сказал Бороздин, открывая свой туго набитый бумажник. Ему надоели все препирательства с служанкой и хотелось поскорее остаться наедине с прелестной хозяйкой.

— Нет, я готова отказаться от печенья, — протестовала Авдотья Николаевна. — Там у нас в буфете есть, кажется, домашние булки и вино, — обратилась она опять к Паше.

— Вина нет: барин вчера за обедом последнюю бутылку допили и булки сухие-с, — вставила Прасковья.

— Ну, Авдотья Николаевна, что за мелочи: возьмите и прикажите, что вам угодно. Стоит ли так много говорить о презренном металле! — просил Бороздин.

— Да! — вздохнула Авдотья Николаевна и взяла, как бы нехотя, какую то кредитку. — Идите, Прасковья, и купите скорей, что нужно.

Служанка удалилась.

Минут через десять на столе появился самовар, пирожное, две бутылки вина, холодное жаркое из дичи и еще кой-что. Пока Прасковья приготовляла, Авдотья Николаевом рассказала гостю о своем детстве, пансионских подругах и с аппетитом выпила две чашки чаю.

Наконец, самовар убрали. Прасковья отпросилась погулять немного. После нескольких словопрениий, Авдотья Николаевна решилась отпустить ее.

Оставшись одни, молодые люди неизбежно вернулись к тому разговору, который начали в саду.

— Вот скоро 12 часов ночи. Где он, как вы думаете? — говорила она, как бы спрашивая Бороздина — и продолжала: — отыщется разве завтра часов в десять, но случается, что дня три подряд я его не вижу.

— Верьте, что он безумец: вы так молоды, прелестны, в вас столько жизни, огня!.. — с восторгом перечислял молодой человек. — Простите: это не обычные комплименты, а искреннее непосредственное впечатление. На месте вашем я бы постарался с корнем вырвать из сердца Мишеля и отдать свое чувство другому, достойнейшему, кто способен понимать вас и любить.

— Нравлюсь я вам, не правда ли? Вы бы могли любить меня? — застенчиво произнесла Авдотья Николаевна.

— О, вы еще спрашиваете! — порывисто отвечал молодой человек и встал с места, но потом опять сел на диван возле молодой женщины.

— Вы неотразимы, Авдотья Николаевна, — сказал он. — Правда, я мало вас знаю, но мое первое впечатление еще никогда меня не обманывало. Мне кажется, что ваша душа и вообще все внутреннее содержимое должно соответствовать внешнему и быть так же прекрасно. Неужели ваши глаза способны лгать? Они смотрят невинно, доверчиво, совсем по-детски, только задернуты флером грусти. О, как бы я желал, чтобы они озарились блеском радости! Если бы я имел право сделать вас счастливой… то приложил бы все усилия и старания, не пощадил бы, кажется, жизни своей…

— Любите меня, — сказала Авдотья Николаевна, склоняясь к его плечу своей головкой.

Бороздин прижал ее к своему сердцу и страстно поцеловал.

— Бросить все и бежать с тобой, начать совсем новую жизнь, шептала она в полузабытьи: — ты так внимателен ко мне будешь, нежен. Ты лучше, красивей его: у тебя чудный цвет лица и светлые вьющиеся волосы…

Страстные поцелуи заглушили слова Авдотьи Николаевны. Она упивалась ими и в свою очередь, с не меньшей горячностью, отвечала на них.

А летняя ночь, глядевшая в окна, проносилась, летела, будто на крыльях.

Воздух точно замер, без малейшего колебания ветерка. Окна, завешенные шторами, открыты в палисадник, но там тихо, даже листья тополей не дрогнут, не шелохнутся, будто и они отягчены тяжелым, непробудным сном.

Голова Авдотьи Николаевны клонилась все ниже и ниже…

Вдруг Бороздин заметил, что милое лицо молодой женщины изобразило ужас, и на мгновение словно окаменело в нем, глаза расширились, губы полуоткрылись, она вся вздрогнула и затрепетала.

— Муж, муж!!.. — закричала она не своим голосом.

На пороге комнаты показался человек лет тридцати, среднего роста, брюнет, с черными усами и нечисто бритой бородой. На нем был темный суконный сюртук, белая глаженая рубаха, несколько смятая; в руках он держал увесистую палку.

Несколько минут он молча простоял на пороге, точно созерцая жену в объятиях соперника, и вдруг с бешенством подступил к растерявшимся молодым людям.

Бороздин вспыхнул, как зарево, а в голову ему, казалось, влили расплавленного свинца и ошпарили мозг.

Авдотья Николаевна побледнела и, откинувшись на спинку дивана, лишилась чувств.

— Вы здесь, с моей женой?!.. — хриплым голосом заговорил оскорбленный муж. — Ни с места, иначе я вас задушу!

— Я не намерен бежать и скрываться, напротив, готов дать какое угодно удовлетворение вам… дуэль… — бормотал Бороздин.

— Эге! слыхали мы эти сказки — дуэль, а сам думаешь, брат, удрать и только я тебя видел, — ищи ветра в поле. За соблазн чужой жены вы знаете, милостивый государь, что полагается? Я имею право сейчас застрелить вас, но я великодушнее, нежели вы думаете: все эти дуэли и убийства считаю пустяками. Выкладывайте вот сейчас сюда на стол ваш бумажник со всем его содержимым. Это будет чувствительнее для вас и для меня.

— Всего не могу… часть денег, — извольте, отвечал не оправившийся еще от смущения Бороздин.

— Не рассуждайте, иначе я вас убью! — грозно прикрикнул муж. — Не думайте убежать: двери заперты, а если в окно выскочите — я подниму крик, призову дворников, городовых и все равно задержу вас. Имею право это сделать, потому что застал вас в своем доме вором, похищающим чужую собственность. Что в сравнении с моей женой ваш жалкий бумажник! — трагически воскликнул он и подступил ближе к Бороздину, размахивая палкой.

Авдотья Николаевна шевельнулась и слабо застонала на диване.

Молодой человек, еще не оправившийся от смущения, чувствуя сильную головную боль и самое удручающее впечатление от этой тяжелой, дикой сцены, почти бессознательно выхватил из кармана бумажник, бросил на стол и быстро повернулся к выходным дверям.

Они оказались запертыми на ключ.

Хозяин, успевший уже завладеть бумажником, молча наблюдал за гостем: отворил дверь, предупредительно вручил ему шляпу в руки и жестом, полным достоинства, указал на выход.

Бороздин шатающейся походкой вышел на улицу.

По его уходе Мишель опять замкнул дверь на замок, притворил окна, сделал два-три удивительных прыжка по комнате, прищелкивая пальцами, покружился и подскочил к лежащей на диване жене со словами:

— Вставай, Дунечка, ушел уже! Вот большое спасибо тебе, умница ты у меня. Целый год прожить можно в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая.