Внутри меня шумят деревья - Роман Чёрный

же вечером я стащил из сарая большую бутылку антифриза, про которую бабушка говорила, что это яд, и чтобы я держался от неё подальше. Я целиком вылил бутыль внутрь пня, после чего как мог плотно забил отверстие камнями и землёй.

С тех пор, конечно, прошло много лет, я вырос и, кстати, напрочь забыл об этом приключении. Но отголоски тех бессонных ночей, когда в окно ко мне стучался монстр, остались, видно, на пыльном чердаке памяти. Так что находиться в лесах и парках после захода солнца я не люблю до сих пор. И оттого так редко хожу с вами в походы.

* * *

— Во-от жуть, — протянул кто-то спустя минуту всеобщего молчания.

— Да? А по-моему, чушь какая-то.

— Ой, знаешь лучше — расскажи, мы послушаем.

— А сейчас-то почему вдруг вспомнил это всё, Антох? Чувствуешь себя неуютно, небось? Деревьев тут ку-уча, — подмигнул Борис, минуту назад по-джентльменски отдавший свою безразмерную джинсовку Наташке, а теперь ненароком её обнимавший: для большего, надо полагать, согрева.

— Да так, — Антон поднял к глазам веточку, которую всё это время крутил в пальцах, и посмотрел сквозь неё на Борьку. Ветка оказалась полой. — Напоролся на сучок впотьмах, а он, да ты и сам видишь. Вот и вспомнилось.

— Бр-р-р, — радостно хлопнула в ладони Катя, — то есть деревья вокруг нас — на самом деле чудовища? Класс!

— А то! — схватил за бока завизжавшую девчонку кто-то из сидевших рядом парней. — Вот сейчас как сцапают тебя ветками и уволокут под землю. Скажи, Антон?

— Да-а'йте сходим по… поищем. В лес. Такие де-ев'я. Пшли? Там интересно, — монотонно и невнятно в сотый уже раз предложил бухущий Макс. Хотя по его виду не было заметно, будто он может куда-то пойти: голова безвольно свешивалась на грудь, изо рта, казалось, вот-вот потекут слюни. Никто ему не ответил, народ увлёкся весёлой вознёй.

— Не спешите, это ещё не конец истории, — сказал Антон, плотнее заворачиваясь в ветровку.

— А я думаю, он не бухой, а под грибами, — вдруг заявила одна из девчонок. — Он мне ещё в машине втирал, что сейчас сезон, а он, мол, большой знаток, собирался их поискать.

— Ха, узнаю Макса!

— Может, реально пойти поискать? Ты знаешь, как они выглядят?

— Никто никуда не пойдёт. Я расскажу, чем кончилось дело, это важно, и вы тогда всё поймёте. Окей? — спокойно и как-то очень серьёзно произнёс Антон. — Там недолго осталось. Только пока не закончим, чур никуда от костра не отходить, это может быть опасно. Серёг, тебя тоже касается.

— Да мне бы это, отлить, — смутился привставший было с бревна Сергей.

— Потерпи чуток, лады? Потом спасибо скажешь.

Парень сел обратно. Борис усмехнулся в усы, но влезать с ехидными замечаниями не стал, чтобы не портить момент. Вместо этого добыл из кармана трубку с кисетом и принялся неторопливо, обстоятельно её набивать. Остальные тоже притихли, глядя на Антона, даже невменяемый Макс замолчал. История продолжалась.

* * *

Я уже упоминал, что у деда была собака. Огромный лабрадор, добродушная и тупая скотина. Так вот, на следующий день после расправы над яблоней Пират пропал. Дед махнул рукой, мол, нагуляется и сам придёт. Так и вышло: три дня спустя, когда я вышел во двор, чтобы сделать зарядку, он лежал в тени своей будки. Да только собака заболела.

Пират вёл себя странно: отказывался вставать, вращал глазами и всё время тихо скулил, не позволяя к себе прикоснуться. Никогда даже на кошек не рычавший, теперь пёс огрызался и щёлкал пастью при малейшей попытке сдвинуть его с места. Дед сперва глазам своим не поверил. Подогнал УАЗик, начал поднимать пса, чтобы отвезти того в райцентр к знакомому зоологу — и Пират насквозь прокусил ему ладонь. Пришлось звать соседей, чтобы уже самого деда везти в медпункт. Там ему наложили восемь швов.

Вернувшись от врача с забинтованной рукой, дед — сам по себе человек суровый и в воспитании собак кое-что, по его собственным словам, понимавший, — взялся за полено. Им, а также неслабыми пинками, он отходил Пирата по бокам и спине. Тот не сопротивлялся. Рычал только если его пытались поднять, и странно мотал кудлатой башкой, загребая носом пыль. А к вечеру начал выть.

Пёс выл без остановки всю ночь. Он рыл лапами землю вокруг, почти откусил себе язык и едва ли заметил это. Глаза, прежде умные, с вечными искорками этакого собачьего веселья в янтарной глубине, стали плоскими и пустыми. Не спал, не ел и не пил, только страшно кричал и подгребал лапами. Под конец это даже нельзя было назвать воем.

Той ночью я не спал, поэтому увидел, как на рассвете дед, тяжело вздыхая, достал с антресолей промасленную коробку патронов и чехол с ружьём, из которого как-то раз учил меня стрелять. Я выбежал во двор, кинулся к Пирату в безрассудной попытке спасти друга, вцепился в густую шерсть детскими кулачками и закричал: «Деда, не надо, пожалуйста, не убивай его!».

Мой крик и вой сошедшей с ума собаки слились воедино, нам вторили все соседские псы. Должно быть, в ту ночь не сомкнула глаз вся деревня. Дед пытался, как мог, объяснить мне, что собачке плохо, что она съела крысиный яд или ещё какую дрянь, ей очень больно, и надо это остановить. Что от боли собачка ничего не соображает и может меня укусить.

В конце концов он просто взял меня за майку и отшвырнул прочь, а сам навёл двустволку точно в лоб лабрадору. Я оббежал деда, толкнув его, что было сил; снова обхватил шею пса руками, кинулся ему на спину. По лицу у меня лились слёзы, из носа текло…

И тут собака вдруг замолчала. Пират посмотрел сперва на деда, затем, обернувшись, на меня. Но обернувшись так, как никогда не делал, да и не смог бы, пожалуй, сделать при жизни: запрокинув голову себе же на спину. Взглянув на меня глазами, в которых не было ничего, кроме боли и пустоты, как если б то была пара слепых бельм, собака затряслась, и вдруг… опала. Как камера от КамАЗа, в каких мы с другими ребятами плавали по речке, если случалось её проколоть. Пират словно обвалился сам в себя, за секунду превратившись в пустой кожаный мешок, полный скользких, перекатывающихся под мехом костей.

Дед застыл на месте, как громом поражённый, ружьё загромыхало по асфальту, а я, ничего не понимая, отпихнул ногами шкуру, оставшуюся от моего дорогого Пирата. От того места, где у собаки прежде был живот, в землю