Рассказы новых и древних дорог: Книга об Узбекистане - Аскад Мухтар

class="poem">

Течет по меди ток, что порожден

Вертящимся стеклянным колесом.

Глядишь — и разбегаются глаза:

Здесь чудо скрыто в опыте любом…

Под стихотворением стояла подпись: Закирджа́н Фуркат.

Великий узбекский поэт впервые был в гимназии в 1890 году. Все увиденное в стенах этого лучшего в то время учебного заведения его не только восхитило.

Из гимназии поэт вышел грустный, полный раздумий.

«Ни одного узбекского юноши… — думал он. — Ни одного! Путь в науку закрыт им. Только мне удалось побывать в этом здании несколько минут… Гостем…»

В сквере перед гимназией стояла чугунная статуя первого губернатора Туркестанского края, полновластного хозяина Кауфмана.

Поэт долго, внимательно смотрел на всадника. Вероятно, в эти минуты родилось и другое стихотворение. Это был гневный голос против несправедливости.

Нет, такие стихи не появятся в газете. Рукопись будет уничтожена, а Фурката вышлют из Ташкента. И вскоре он уедет за границу.

Но поэт увидит, как прогрессивные люди России — учителя, врачи, инженеры, работающие в здешних краях, — стараются передать свои знания молодежи. И родятся горячие призывные строки:

О юноши! Затмил преданья прошлых лет

Российской мудрости неоценимый свет.

Изобретениям науки нет числа.

Нам их великая Россия принесла.

Но двери институтов и школ открылись для узбекской молодежи только после Великого Октября.

— Вот смотри, — сказал аспирант Усману, показывая на мемориальную доску, на которой были высечены строки из декрета об основании университета и подпись Владимира Ильича Ленина.

— Да, — протянул Кадыр-ата. — Помню, это был тысяча девятьсот двадцатый год. Тяжелое было время! В России разруха, голод, а Ильич подумал и об этом. — Старик кивнул на университет. — Можно сказать, на краю земли создал такой институт высшего класса.

— Между прочим, — заметил аспирант, — Ленин не только подписал декрет, а прислал несколько поездов с книгами, приборами. Прислал русских ученых.

Много узбекских юношей и девушек прошло через аудитории этого старейшего учебного заведения Средней Азии. Где только сейчас не работают его выпускники! Они уже сами воспитали тысячи специалистов: преподавателей, геологов, физиков.

Усман был, что называется, настоящим историком и интересовался всем.

— А где же тот чугунный губернатор? Как его?.. Кауфман.

— А! — рассмеялся аспирант. — Сняли…

Потом они ездили по всему городу, и аспирант указывал то на здание новой школы, то техникума, то института.

— Ташкент — город студенческий, — не без гордости сказал он.

Усман не отрывал взгляда от окна автобуса. На некоторых улицах ветви деревьев почти сплелись, образуя зеленые туннели.

Раньше город был одноэтажным. Теперь и там и тут поднимаются вверх огромные здания, словно хвалятся друг перед другом своей высотой и величавостью. Их много сейчас, таких зданий…

Трудно представить, что вместо широких площадей, на которых переливаются всеми цветами фонтаны, вместо прямых улиц тянулись ряды глиняных кибиток.

Вместо теперешних гостиниц в грязных переулочках располагались караван-сараи, караван-дворцы. Название громкое, но в жизни выглядело все куда скромнее. Под навесами отдыхали кони, верблюды, ослы. В глинобитных комнатках приехавшие пили чай и спорили о ценах на товары. Многим из этих путников ранним утром предстояло раскладывать свои товары на базарных площадях.

— «Таш-кент» — «Каменный город», — рассказывал аспирант. — Ему более двух тысяч лет. Много в нем древних названий. Сохранились названия двенадцати ворот города: Бешага́ч, Сагба́н, Лабза́к… Но это только названия. Вот, например, «Бешагач» — «Пять деревьев». Нет теперь таких ворот. А вместо пяти деревьев раскинулся сейчас большой парк — «Комсомольское озеро». Особенно хорошо на озере в жаркий день. Лучшего места в городе не найдешь.

— Мы съездим туда? — спросил Усман.

— Обязательно! И на стадионе «Пахтакор» побываем. Знаешь, сколько там мест? До шестидесяти тысяч болельщиков умещается. Рядом со стадионом — Дворец искусства. Съездим и туда. Очень интересное сооружение. Этакий серебристый цилиндр.

— Вот здесь на моей памяти позвякивала конка… — улыбнулся Кадыр-ата.

— Русский писатель Салтыков-Щедрин когда-то упоминал о Ташкенте, как символе глухой окраины, — сказал аспирант. — Я наизусть помню его слова: «Если вы находитесь в городе, о котором в статистических таблицах сказано: жителей столько-то, приходских церквей столько-то, училищ нет, библиотек нет, богоугодных заведений нет, острог один и т. д., — вы можете сказать без ошибки, что находитесь в самом центре Ташкента». С большой горечью были написаны эти слова!

— Можно, я их запишу? — попросил Усман.

— Дома я дам тебе книгу… А теперь мы говорим так: если вы находитесь в городе с миллионом жителей, о котором сказано, что здесь есть Академия наук, университет, пятнадцать институтов, тридцать семь техникумов, сотни школ и училищ, десятки библиотек, более шестидесяти больниц, телецентр, шесть театров, десятки кинотеатров, клубов, дворцов культуры и т. д., то вы можете сказать без ошибки, что находитесь в Ташкенте.

Локоть и экватор

Фабричная и заводская промышленность: водочно-винокуренных заводов — 3, минеральных вод — 3, кожевенных — 15, маслобойных — 7, кирпичных — 4, чугунолитейных — 2, мыловаренных — 2, столярно-плотничных — 2, хлопкоочистительных — 7, фотографий — 6…

Путеводитель 1912 года

Дома, за чаем, разговор снова зашел о Ташкенте, его истории и достопримечательностях.

— Представь себе такую картину, — говорил аспирант Усману. — Окраина города. Пустырь. Ни деревца. Просто сухая земля. В ней закладывается фундамент будущей текстильной фабрики. Люди пришли как на праздник. Седой высокий человек берет в руку первый кирпич. В другой у него — мастерок.

Подходит русоволосая женщина с бумагой, свернутой трубочкой, опускает ее в бутылку и торжественно укладывает бутылку на дне рва. Потом уже ложится кирпич.

— А что это за трубочка? — спросил Усман.

— Трубочка? — Аспирант секунду-другую думал, потом, тряхнув своей красивой шевелюрой, сказал: — Ну, я бы так ее назвал: «голос из века»… Пройдет, скажем, сто, а может быть, двести лет — жизнь будет совсем другой. Техника, градостроительство, зодчество — все это шагнет далеко вперед. И конечно, нынешние фабрики, заводы безнадежно устареют. Не только станки и машины, но и сами здания. И вот когда будут сносить, например, нашу фабрику, люди могут обнаружить эту самую бутылку с запиской. Развернут и прочтут: «Фабрика была заложена в таком-то году такого-то века… Когда жил и творил известный узбекский историк Усман Ангренский…»

Усман рассмеялся. Улыбались и Кадыр-ата и его друг.

— А что, все может быть, — сказал отец аспиранта, держа в руках пиалу. — В наше время не мудрено такое. Из простого народа выходят настоящие ученые. На весь мир славятся.

— Так вот, — продолжал аспирант, отпив несколько глотков из