Петербург Пушкина - Николай Анциферов

В своей вступительной речи Пушкин воскликнул:

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,О други смелых муз, о дивный Арзамас![23]

С течением времени собрания «Арзамаса» стали принимать более серьезный характер. Этим они в значительной степени обязаны участию в обществе будущих декабристов: Никиты Муравьева, Николая Тургенева и Михаила Орлова.

Двадцать четвертого февраля 1817 года Н. Тургенев произнес шутливую по форме, но острую по содержанию политическую речь, направленную против попыток приукрасить существующий крепостнический строй красивыми фразами. Н. Тургенев, между прочим, сказал:

«… не только у нас, но и во всей Европе приятными наименованиями стараются прикрыть наготу деспотизма и порока».[24]

Михаил Федорович Орлов через два месяца призывал арзамасцев к более высоким целям борьбы: общество должно определить «цель, достойнейшую ваших дарований и теплой любви к стране русской».[25]

Арзамасцы готовились к изданию своего журнала. Но не все члены этого литературного содружества разделяли рвение своего левого крыла. Умеренная часть боялась, чтобы «факел света не превратился в факел зажигателя».[26] Назревавшие революционные события испугали многих членов «Арзамаса». В 1818 году общество прекратило свое существование.

Вскоре после распада «Арзамаса» воникло другое «вольное общество», носившее название «Зеленой лампы». Собиралось оно в доме Никиты Всеволожского, на Екатерингофском проспекте (ныне № 39 по проспекту Римского-Корсакова). Собрания происходили за круглым столом под зеленой лампой. Члены общества носили кольца с изображением лампы. При поступлении новый член произносил клятву свято хранить все тайны общества.

В числе членов кружка были, кроме Пушкина и Никиты Всеволожского, поэт Дельвиг — лицейский друг Пушкина, а также члены Союза благоденствия: князь Сергей Трубецкой, Федор Глинка, Я. Толстой. «Зеленая лампа» служила проводником идей декабристов. На веселых вечерах, при зеленом свете (цвет надежды), члены кружка, наряду с беседами о театре, слушали «республиканские стихи», обсуждали вопросы о конституционном образе правления. Не случайно члены «Зеленой лампы», как и арзамасцы, надевали на себя красные колпаки.

Литературная жизнь Петербурга, как и Москвы, была связана не только с замкнутыми кружками, но и с открытыми салонами петербургского дворянства. На Миллионной,[27] у Зимней канавки, жила «принцесса ночи (Princesse Nocturne) княгиня Евдокия Ивановна Голицына, получившая свое прозвище из-за ночных собраний в ее особняке: гости съезжались к ней обычно поздно вечером и засиживались до утра. Блестящий салон Голицыной славился литературными вечерами. Здесь знакомили слушателей со своими новыми произведениями Карамзин, Жуковский, Вяземский, здесь позднее Грибоедов читал «Горе от ума». Хотя хозяйка салона принадлежала к консервативному лагерю, она радушно принимала и представителей передового дворянства.

Юный Пушкин, увлеченный «принцессой ночи», прислал ей оду «Вольность», сопроводив ее своими стихами («Простой воспитанник природы»). Ей же он посвятил послание:

Где женщина — не с хладной красотой,Но с пламенной, пленительной, живой?Где разговор найду непринужденный,Блистательный, веселый, просвещенный?С кем можно быть не хладным, не пустым?

(«Краев чужих неопытный любитель». 1817)

Подразумевалось, что все это поэт нашел в салоне «принцессы ночи».

Итак, в дворянском Петербурге, в годы, последовавшие за Отечественной войной 1812 года, часть общества была охвачена веяниями новой жизни, кипела страстными порывами к ней. Большинство же (а в особенности так называемый «большой свет») предавалось обычной рассеянной жизни, заполняемой балами, маскарадами, театром.

В те годы петербургский театр обогатился первоклассными актерами; так, например, здесь блистала великолепная трагедийная актриса Екатерина Семенова; петербургский балет переживал свой первый расцвет: прима-балерина А. И. Истомина и балетмейстер Дидло создали ему мировую славу.

Пушкин написал о петербургском театре статью, видимо предназначенную для прочтения на заседаниях «Зеленой лампы». В ней он дал меткую характеристику ведущих актеров того времени. Патриот Пушкин был глубоко возмущен презрительным отзывом о родном театре некоего критика, скрывшего свое имя под псевдонимом «В. К-нов» и назвавшего себя инвалидом Бородина и боев под Парижем. Отзыв был напечатан в «Сыне Отечества» в № 52 за 1819 год. Пушкин насмешливо спрашивал:

«Ужели… необходимо для любителя французских актеров и ненавистника русского театра прикинуться кривым и безруким инвалидом, как будто потерянный глаз и оторванная рука дают полное право и криво судить и не уметь писать по русски?»[28]

Большой театр, построенный еще в 1777 году,[29] находился близ Мойки, на том месте, где теперь консерватория. Пушкин оставил нам в строфах «Евгения Онегина» сжатое и выразительное описание театральной жизни Петербурга того времени:

Волшебный край! Там в стары годы,Сатиры смелый властелин,Блистал Фонвизин, друг свободы,И переимчивый Княжнин;Там Озеров невольны даниНародных слез, рукоплесканийС младой Семеновой делил;Там наш Катенин воскресилКорнеля гений величавый;Там вывел колкий ШаховскойСвоих комедий шумный рой,Там и Дидло венчался славой,Там, там под сению кулисМладые дни мои неслись.

Но не только петербургский театр по своим воспоминаниям о «бешеной младости» описал Пушкин в первой главе «Евгения Онегина». Вся глава посвящена быту высшего петербургского общества.[30] В ней описаны петербургские франты в «широких боливарах», разгуливающие по бульварам, и ресторан Талон с его изысканной «французской кухней», и «великолепный дом», усеянный «плошками кругом», с «мраморными ступенями», и «уединенный кабинет» со всеми причудами скучающего денди. И этому блестящему, но пустому Петербургу большого света противопоставлен там же, в первой главе «Евгения Онегина», другой Петербург — деловой город, жизнь которого начинается тогда, когда стихает праздная ночная суета в «великолепных домах».

А Петербург неугомонный

Уж барабаном пробужден.

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний хрустит.

Проснулся утра шум приятный.

Открыты ставни; трубный дым

Столбом восходит голубым,

И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас.

Большой свет и правящие круги столицы иначе, чем в «Евгении Онегине», описывает молодой поэт в стихотворениях, созданных им по окончании лицея. Вполне учитывая, что нападки на светское общество — прочно установившаяся поэтическая традиция, в выпадах Пушкина нельзя не ощутить подлинного негодования, основанного на непосредственных, вполне конкретных наблюдениях поэта, побывавшего в «чаду большого света».[31] В послании к кн. А. М. Горчакову, своему лицейскому товарищу, Пушкин призывает его, «питомца мод» и «друга большого света», покинуть «вялые, бездушные собранья, где ум хранит невольное молчанье, где холодом сердца поражены… где глупостью единой все равны». Пушкин зовет Горчакова в тесный круг друзей, где он не увидит «изношенных глупцов, святых невежд, почтенных подлецов и мистики придворного кривлянья». Этими словами поэт метил непосредственно в ближайшее окружение Александра I.

В послании к В. В. Энгельгардту, члену «Зеленой лампы», Пушкин писал о своей тяге к деревенской свободе и о желании бежать «от суеты столицы праздной, от хладных прелестей Невы». Тут же он вспоминает о беседах за столом «Зеленой лампы».

С тобою пить мы будем снова,Открытым сердцем говоряНасчет глупца, вельможи злого,Насчет холопа записного,Насчет небесного царя,А иногда насчет земного.[32]

В эти годы Пушкин с теплотой вспоминает Москву, пленительную своей живой и разнообразной пестротой, противопоставляя ее однообразию и мертвенности Петербурга с его военщиной и раболепием.

Итак, от наших берегов,От мертвой области рабов,Капральства, прихотей и модыТы скачешь в мирную Москву…

(«Всеволожскому». 1819 г.)

В раннем творчестве Пушкина мало отражены панорамы Петербурга. Отметить можно лишь несколько строчек из оды «Вольность» и из первой главы «Евгения Онегина».