Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

«Если могу мыслить цитатами, значит, существую». – Я криво усмехнулся и попытался различить, где верх и где низ. Внезапным рывком, словно кто-то крутанул объектив, окружающая реальность приобрела пугающую резкость и глубину. Я, голый и мокрый, лежу на полу в позе запутавшейся в своих лучах морской звезды. Темная шероховатая поверхность перед глазами – дно чугунной ванны, вот ножка торчит, а дальше – кусок линолеума и подергивающаяся дверь. Значит, верх – вон там…

Шипя, расплел ноги, выдернул из-под себя руку и предпринял попытку сесть. Голова резко, до темноты в глазах, налилась тяжестью, и навалилась дурнота. Спустя пару мгновений мир еще раз сжалился надо мной, и стоявший в ушах шум расслоился на узнаваемые звуки. Кто-то дергал с той стороны дверную ручку и испуганно, на грани паники, кричал:

– Андрюшенька, что с тобой?!! Господи, открой дверь!

– А-а-а… – Я попытался подать признаки жизни. Из горла вырвался какой-то хрип. – Сейчас… – Со второй попытки удалось произнести слово громче.

Дверь перестала дергаться, и мамин голос (ну конечно, как я сразу не узнал?) взволнованно зачастил:

– Ну что там у тебя случилось?! Ты упал? Давай открывай скорее! Ничего себе не сломал?!

– Подожди… Сейчас, – повторил я, борясь с подступающей дурнотой. Наконец удалось неловко сесть, привалившись спиной к холодному кафелю, и подтянуть под себя непривычно безволосые ноги.

«Ну да, – обвел я глазами помещение, – узнаю. Ванная на старой квартире. Все верно, без обмана». С облегчением на секунду прикрыл глаза и, криво улыбаясь, перевел дух. Потом поднял руку и сорвал с трубы висевшее надо мной полотенце.

– Сейчас, мам, – произнес уже окрепшим голосом. – Сейчас…

За дверью притаилась встревоженная тишина. Мама прислушивалась, пытаясь определить тяжесть полученных мной повреждений и их совместимость с жизнью.

Встать удалось неожиданно легко. На пару секунд замер перед зеркалом: там кривилось в гримасе смутно узнаваемое детское лицо. Справа на лбу – косая ссадина, на глазах набухающая кровью. Длинные темные сосульки мокрых волос, узкие плечи и худая шея над выступающими ключицами.

«Да, красавец… Ладно, потом налюбуюсь. – Повернулся к двери и запахнул вокруг себя полотенце. – Черт, защелка как неудобно высоко висит…»

Наконец удалось справиться с замком, и в ванную ворвался перевозбужденный вихрь. Меня за пару секунд осмотрели, ощупали, встряхнули, отругали, пожалели и попытались опросить. Организм возмутился. Почувствовав неладное, я прошмыгнул мимо мамы, сделал несколько быстрых шагов по коридору, придерживая полотенце левой рукой, рванул дверь – только бы успеть! – и согнулся над унитазом.

«Молодца́, – подумал, оторвавшись на пару секунд от увлекательного занятия. – Успел».

Спустя минут пять меня водворили в койку. Ссадина под горестные мамины причитания смазана йодом и залеплена лейкопластырем, а поверх расцветающего синеватым великолепием шишака возложена обернутая вафельным полотенцем грелка с ледяной водой. Мама удалилась, и я с интересом приступил к изучению своей комнаты.

На стене над кроватью – темно-багровый ковер с абстрактным рисунком и кисточками по краям. Пылесборник, надо будет избавиться при случае. На противоположной стене уступом расположились три книжные полки, на нижней из них – горшок с тощим аспарагусом. На полках выстроились узнаваемые корешки, среди которых разноцветным орнаментом выделяется «Тысяча и одна ночь» и монументальностью – «Одиссея». Сверху – истертая стопочка «Искателя». Под полками на свисающей холстине наколота коллекция значков с гербами городов СССР. Периметр высокого потолка обрамлен золотисто-бронзовым резным багетом, а в центре, под фигурной розеткой, повисла трехрожковая люстра. Все узнаваемо, особенно запах родного дома.

Расслабившись, устало закрыл глаза и стал перебирать в уме события последних часов. Ну что ж, теперь я точно знаю, что небывалое бывает.

Из плюсов – чудесное перемещение в детство, как и обещали. Мне сейчас сколько? Мм… Четырнадцать, через пару месяцев будет пятнадцать. Чудный возраст, здоровое тело, хорошая социальная среда, любящие родители, полное отсутствие серьезных проблем. Как я это не ценил! Мечтал побыстрее окончить школу. Казалось, что жизнь в школе неполноценна, а вот потом…

«Идиот. Был идиотом, – мечтательно улыбнулся я. – Теперь встал на путь исправления».

Еще один плюс – способ внедрения. Володе лобовое столкновение со стеной прощаю, так и быть. На сотрясение мозга спишу неизбежные ляпы при адаптации и внезапное повзросление. Ну не смогу я, старый циник, достоверно отыгрывать ребенка. Буду крутить хвостом, заметая следы, и кивать на травму.

Из минусов – ничего из обещанных способностей. Глухо как в танке. Я сосредоточился и попробовал еще раз толкнуть несколько образов, как делал тогда, в купе. Ничего, пусто. Абсолютно. Ни возможности обращения к памяти реципиента, ни брейнсерфинга.

Уже пора паниковать или еще немного подождать? Что это – неудачная пересадка сознания или временный сбой из-за травмы?

Без памяти реципиента я буду первые недели выглядеть полудебилом. Как бы из одной спецшколы, с углубленным изучением английского, не загреметь в другую, для дефективных. Вот будет начало карьеры, зашибись…

За тридцать пять лет из памяти выпала масса сведений. Ну, предположим, в районе не заблужусь. В школе – тоже. Но, черт побери, я не помню имена и отчества половины учителей, большую часть нынешних кличек одноклассников и их привычки, особенности отношений. Не помню свою одежду и где она лежит… Какая из зубных щеток в ванной – моя? Блин… А почерк? Если почерк изменился, то пиши пропало. Учителя наши каракули узнают влет.

А самое палево – не помню, чего в восьмом классе категорически не мог знать. К примеру, английский язык… Сейчас я им владею явно лучше, чем в конце восьмого класса, – несколько лет жизни за границей даром не прошли. Эльвира же мой текущий уровень представляет хорошо. У учителя английского от силы сорок учеников зараз, видимся каждый день да не первый год, всю подноготную мою помнит, все любимые ошибки. А вот я – нет. И как объяснить резкий скачок в разговорном английском, изменение произношения – фиг его знает. Зато грамматику сейчас завалю – сложно завернутые фразы в реальной жизни встречаются редко. Ума не приложу, что делать, ни одной разумной версии…

Дверь приоткрылась, в проеме возникла мама с подносом:

– Сынуля, может, пообедаешь? Супчик куриный погрела. А я в поликлинику потом сбегаю, вызов участковому оставлю. Как ты себя чувствуешь? Не тошнит больше? Как голова?

Пока мама хлопотала вокруг, пытаясь помочь усесться, вгляделся в ее черты. Она же сейчас, получается, младше меня лет на пятнадцать. Если взять те критерии, по которым я оценивал женщин еще сутки назад, – молодая красивая женщина. Очень необычно, очень непривычно, особенно если учесть, что я видел ее всего неделю назад.

– Спасибо, мам, поем. Вроде ничего, голова побаливает да кружится немного. Но хуже не становится – это главное. Отлежусь за два-три дня.

– Ох, а контрольные четвертные? – Мама испуганно округлила глаза. – У тебя же завтра физика и сочинение? Как же тебе оценки за четверть выставят?

– Ну представь, что у меня аппендицит случился. Или ногу бы сломал. Как учился в четверти, так и выставят, – ответил я, лихорадочно соображая: «Точно, последняя неделя марта – каникулы. Раз мне предстоят в ближайшие дни четвертные контрольные, значит, сейчас идет неделя перед каникулами. Надо косить до них – чем больше времени будет на адаптацию, тем лучше. Интересно, какой сегодня день недели?»

Мама расстроенно покачала головой и оставила меня наедине с обедом. Так-с, куриный супчик с лапшой, картошкой и морковкой – первая проба пищи в двадцатом веке. Повел носом, втягивая туманящий разум аромат, одновременно прислушиваясь, не усиливается ли дурнота. Вроде таможня дает добро – вон как живот голодно заурчал. И я замолотил ложкой.

Минут через десять довольно потянулся, сыто откинувшись на подушку. Молодой организм с энтузиазмом метнул в себя две порции супа и не отказался закусить булкой с плавленым сыром «Янтарь».

Ну что я могу сказать… Никакого сравнения, конечно: все вкусы и запахи стали ярче и объемнее, чем были еще сутки назад. Случайно раскушенная горошинка перца взорвалась во рту таким болезненным жжением, что пришлось быстро захлебывать ее бульоном. Значит, это не еда стала лучше, а обострилась чувствительность. Правы те, кто говорят о притуплении с возрастом вкусовых и обонятельных рецепторов. Видимо, именно поэтому с годами люди постепенно переходят на все более крепкий чай, кладут больше специй и могут смаковать коньяк и виски.