Лес сану - Нгуен Нгок

— Нет, старые люди ничего не забыли. Лишь мертвые уже ни о чем не помнят, но свою память они оставили нам, живым. В ту пору янки и твари Зьема завладели всеми здешними горами и лесами. Словно дикие вепри, рыскали они по чащобам. И штыки их, обагренные кровью, алели, как красные их шапки…[5] Тну был тогда совсем еще мал, головой едва доставал мне до пояса. Но ловок и быстр как белка…

Нет, старики ничего не позабыли. И малолетние дети ни о чем не забыли. Не забыл и Тну. Знаю, он и сейчас видит воочию мальчонку — ростом по пояс старому Мету. За спиною у мальчика маленькая сумка, оставленная ему матерью, а в ней, прикрытые сверху овощами и зеленью, два горшка белого риса. Он и впрямь как белка карабкается по каменным кручам, мчится стрелой по лесу, доставляя еду скрывающемуся от врагов товарищу партийцу. А следом торопливо семенит девочка — еще меньше Тну. Подобрав новую юбку, сотканную матерью, она скачет с камня на камень, как дрозд, и зовет тоненьким голоском: «Тну! Эй, Тну, подожди! Подожди меня!..» Он оборачивается сердито: «Тише ты, Май! Растрещалась как сорока!» Май бы впору прыснуть со смеху, но, боясь рассердить Тну, смеяться она не смеет.

Нет, и дальше ничто не поблекло в памяти. Да и не могло поблекнуть. Помнится все как есть. Вот он, Тну. Вот Май. Это я, Мет. А это — товарищ партиец.

Будто все случилось только вчера…

* * *

Имя товарища партийца, что скрывался тогда в лесу, было Кюйет. С того дня, как янки и твари Зьема объявились в здешних лесах и горах, они вечно устраивали облавы, и не было ночи, чтоб их собаки и ружья не лаяли на весь лес. Но жители деревни Соман гордились — за целых пять лет в их лесах не был схвачен или убит ни один подпольщик. Сперва молодежь носила им еду, охраняла их. Но враги узнали об этом и стали хватать девушек и парней. Одного из них, Сута, они повесили на фиговом дереве прямо у околицы. «Смотрите, чтоб неповадно было кормить коммунистов!» И запретили парням и девушкам ходить в лес. Тогда вместо молодых еду подпольщикам стали носить старики со старухами. Но враги и об этом прознали. Они убили старую Нян, отрезали ей голову и, привязав за волосы к стволу ружья, пронесли по деревне.

В конце концов стариков и старух заменили дети. А среди них самыми смелыми были Тну и Май. Когда Тну приходилось работать на лесной делянке, еду подпольщику относила Май. Если Май вместо матери нянчила дома сестренку Зит, с передачей шел Тну. Иногда они отправлялись в лес вдвоем. И оставались там на ночь. Они волновались: а ну как товарищ Кюйет заснет, когда враги устроят облаву? Кто уведет его подальше от опасности?

— И вы, ребята, не боитесь, что каратели схватят вас? — спрашивал товарищ Кюйет. — Еще убьют, как Сута или тетушку Няи.

Тну — он лежал, прикорнув на коленях у товарища Кюйета, — тотчас вскакивал, взметнув свою накидку:

— Дедушка Мет говорит, подпольщик — это Партия. А пока есть Партия, будут нашими земля и горы.

Там, в лесу, товарищ Кюйет обучал Тну и Май грамоте. Он расколол ствол бамбука, расщепил плашки, выпрямил их и, скрепив одну с другой, сделал «доски» шириною в три ладони. Потом они, зажегши смолистые ветки сану, дочерна закоптили доски и покрыли их толстым слоем быстро стынущего вязкого сока лакового дерева. И вскоре черноту с досок уже не смыть было водой. Тну сходил на гору Нгоклинь, а пути туда было три дня и три ночи в один конец, и принес целую сумку белого камня — вот вам и мел. Май училась лучше, чем Тну: через три месяца она уже умела читать и могла написать все, что душа пожелает, а спустя полгода умножала и складывала двузначные числа. Тну успевал куда медленнее да вдобавок был очень нетерпелив. Добравшись до хвостатой буквы «игрек», он забывал напрочь, что буква «о» с крючком на боку читается как «э». Однажды, видя, как здорово Май обогнала его, Тну прямо на глазах у товарища Кюйета и Май разбил в сердцах свою доску, ушел к ручью и сидел там целый день. Товарищ Кюйет пошел успокоить его, но он молчал. Пришла с утешеньями Май, он еле сдержался, чтобы не вздуть ее. Она уселась рядом, сидела недвижно, молча.

— Тну, — сказала она наконец, — если ты не вернешься, и я не пойду. Ну пожалуйста, Тну. Я сделала для тебя новую доску.

Тут он схватил вдруг камень и стукнул себя по голове, кровь потекла ручьем. Товарищу Кюйету пришлось перевязать ему рану.

Ночью в пещере товарищ Кюйет обнял Тну и зашептал ему на ухо:

— Знай, если янки или эти псы Зьемы убьют меня, тебе вместо меня быть подпольщиком. Только какой, сам понимаешь, из неграмотного партработник?

Тну притворился спящим. Он лишь тайком вытер слезы. Встав поутру, он отозвал Май подальше от пещеры:

— Ну-ка, скажи, как выговаривать «о» с крючком? И что за пузатая буква идет сразу за нею?

Май отвернулась, скрывая улыбку. Потом на новой доске, сделанной ею для Тну, вывела пузатую букву и сказала:

— Здорово ты все помнишь, это — буква «р».

— Верно, «р»… «р»… Тупая моя башка!

Пусть Тну забывал буквы, зато он держал в голове все горные тропки — прямо на удивленье. Став связным товарища Кюйета, он ходил с поручениями из общины в уезд. И никогда не шел торной дорогой. Если враги перекрывали все исхоженные пути, он забирался на высокое дерево, оглядывал местность и после, пустившись прямиком через лес, выскальзывал из окружения. Он не любил переходить реку вброд и, выбрав место, где бушевали стремнины, переплывал ее, ныряя в пенистых струях как рыба. «Враги ставят засады у мелководья, где течение потише, — говорил он, — быстрины у них вне подозренья».

Но однажды, едва он подошел к пенившейся близ водопада реке Дакнанг и, завернув в широкий лист заунга[6] письмо от товарища Кюйета в уезд, сунул его в рот, собираясь броситься в воду, как вдруг в ухо ему уткнулось холодное дуло винтовки. Он еле успел проглотить письмо.

Спустя три дня жители деревни Соман увидели вражеских солдат, волочивших Тну. Он был связан крепко-накрепко.

— Ну, которые здесь коммунисты?! Покажешь — будешь жить!

Люди обступили Тну. Старый Мет стоял совсем рядом с ним. Мальчик качнулся и привалился на миг к старику.

— Помни, Тну, — раздался низкий раскатистый голос старого Мета, он говорил на языке штра, — не опозорь деревню Соман!

Тну ответил ему лишь взглядом.

— Порядок! — проворчал старик.

Вся спина Тну была исполосована ножом.

— Давай, показывай, где коммунисты!

— Развяжите сначала, — негромко сказал Тну, — освободятся руки — покажу.

Солдаты развязали ему одну руку. Он положил ладонь на собственный свой живот:

— Вот он, коммунист.

Снова нож полоснул его по спине — маленькой еще, шириною с заплечную сумку, оставленную ему матерью. Из пореза засочилась темная кровь; на старых ранах кровь с утра запеклась, темно-багровая, как смола сану.

Когда солдаты собрались тащить его дальше, Май бросилась к нему, обняла и зарыдала.

— Чего плачешь! — сказал он, вроде сердясь на нее. — Замолчи! Учись, старайся. Если умру, тебе быть подпольщиком…

Прошло три года, и Тну бежал из каторжной тюрьмы в Конгтуме. Раны на спине у него зажили. Дойдя до высокого дерева на опушке, он встретил Май. Она взяла его за руки и, держа их в своих ладонях, заплакала.

А он изумлялся: вот уж не ждал, что она так выросла. Май повела его в деревню. В ту ночь, как сегодня, вся деревня собралась в доме у старого Мета. Точь-в-точь как нынче ночью…

Гулкий голос старика звучит, будто эхо той давней поры.

— Слышите, точь-в-точь как нынче ночью. Здесь, здесь в моем доме, у этого очага. Так же сеялся с неба мелкий дождь. Я сидел на том же месте. Тну уселся тут. А Май — вон там, где теперь села Зит… Верно ведь, Тну?

Да, верно! Верно, так оно все и было. Вот так же размеренно шелестели в листьях смоковницы дождевые капли, плясал огонь в очаге над сучьями сану и у околицы шумела в ночи вода, падая из бамбукового желоба. Соседи всем миром сошлись в доме у старого Мета — отпраздновать возвращение Тну после побега из конгтумской тюрьмы. Напротив него сидела Май, на него смотрели те же глаза, затененные густыми бровями, умерявшими их блеск, только взгляд их, пожалуй, был не так строг, полон нежности и любви, но тоже спокоен и тверд. Правда, старый Мет тогда ничего не рассказывал. Он лишь попросил:

— Май, дай-ка бумагу товарища Кюйета, а ты, Тну, прочитаешь ее вслух всей деревне.

После того как Тну схватили каратели, товарищ Кюйет перебрался вскоре в уезд Бай и там погиб. Вместе со своими спутниками он угодил в засаду, был тяжело ранен, его унесли в лес, и там он умер. Перед смертью он послал в деревню Соман это письмо. Тну взял листок в руки и при свете пылавших в очаге веток сапу прочитал:-«Милые мои Тну и Май, земляки из деревни Соман. Я умираю. Пусть все, кто остались в живых, готовят колья, пики, секиры, тесаки, самострелы. Прячьте получше их в лесу, чтоб враги не нашли. Наступит день, когда все это пойдет в ход. Ну а ты, Тну, учись хорошенько, будешь вместо меня подпольщиком…»