Мёртвый город - Лев Пучков

Иван – ветеран всяких Чеченских Войн, однорукий умелец и комендант Дома Инвалидов.

Так вышло, что мы с Шаляпиным разок спасли его с сыном от неминуемой гибели, а потом я в индивидуальном разряде сохранил его семью в непростой ситуации, когда в пытающейся прорваться из Города колонне погибло немало народу. Поэтому Иван относится ко мне как к брату и всячески помогает мне и моим близким. В частности, он подписывает нас с Нинелью на разные «дела», где можно по́том и кровью заработать кусок хлеба.

Сказал «кусок хлеба» – и неправильно, по привычке. На самом деле там разок был «доширак», второй раз куриные грудки и хек, а в третий – перловка и солярка. Ещё был «скачок» помимо еды, аптеку грабили, немного разжились лекарствами.

А вот собственно хлеба я не ел уже давненько.

Это может показаться смешным, но мне частенько снится хлеб.

Вернее, снится, как я его ем: ржаной, духмяный, чувствую его вкус во рту… В мирное время хлеба было немерено, никто на него не обращал внимания, и стоил он копейки. Спустился в магазин в любой момент и набрал какого хочешь: белый батон, овсяный, бородинский, лаваш, нарезка со злаками всякими…

Эх ты, чёрт, сейчас слюной изойду… Нет, это трудно описать. Это надо три недели не есть хлеб и питаться пустой ухой и дважды пустым «дошираком». Чтобы при произнесённом всуе словосочетании «ржаной хлеб» судорожно сжимался желудок и выделялась вязкая болезненная слюна.

Тогда будет понятно, что я имею в виду.

На сегодняшний день мы имеем вот такие запасы провианта:

– полпачки соли;

– три упаковки «доширака»;

– полтора кило куриных грудок;

– около пяти кило хека;

– четыре с четвертью кило перловки;

– початая трехлитровая банка яблочного джема и три пачки урологического сбора «Фитонефрол» (мы его завариваем вместо чая).

Грудкой кормим исключительно Катю.

Растягиваем.

Бульончик, белое мясцо, готовит Виталик, самоотверженно и стойко, ибо это пытка – готовить на голодный желудок и не поесть самому. Все прочие в это время покидают кухню, чтобы не мучиться.

Из хека готовим вонючую уху с перловкой. Много воды, одна рыбина, горсть перловки, щепотка соли.

Это наш стандартный обед, едим сами, кормим Шаляпина. Ужинаем и завтракаем «дошираком». Да, у нас ещё и десерт есть: когда совсем невмоготу, делаем чай из пакетика урологического сбора, пьём с джемом, страшно экономя.

Не знаю, из-за сбора или просто ввиду вынужденного голодания у Валентины «пошли камни» (терминология Нинели). Хорошо, после аптечного рейда у нас есть обезболивающие, а то бы совсем загнулась наша дородная матрона. Почти каждый день выходят камешки, и конца-края этой «терапии» не видать, наверное, пока не кончится «оздоровительное голодание», так и будет мучиться.

Но хуже всех, на мой взгляд, приходится Шаляпину. Избалованная скотинка, всю жизнь его кормили отборным сбалансированным кормом, свежей вырезкой и «сахарными» косточками. Хм… По сравнению с тем, что есть сейчас, звучит даже не как ирония, а как форменный глум.

Как корм кончился, Шаляпин дня три-четыре не ел вообще, отказывался от всего, что давали, и с такой укоризной и недоумением смотрел на нас, что в его печальных глазах нетрудно было расшифровать немой вопрос: «Вы что же, скоты этакие… хотите меня голодом уморить?!»

Теперь спокойно жрёт уху с перловкой, головы, хвосты и плавники (остальное сами едим).

Но тонус и кураж пропали: пёс стал сонный, ленивый, мало двигается, отощал и ослаб. А когда-то, помнится, был силён и храбр, аки лев рыкающий, и самозабвенно грыз здоровенных «курков». Не знаю даже, как бы всё получилось в «доме тысячи трупов», если бы мы попали в такую ситуацию не три недели назад, а сейчас. Очень может быть, что никто из нас оттуда живым не ушёл бы.

Муки́, увы, у нас нет. Сахара и масла тоже, даже грамма постного нет. То есть постряпать наскоро какие-нибудь чапати или тортильяс не получится при всём желании.

Но на фоне многих прочих мы, можно сказать, и не бедствуем особо. Жить можно. И почти всё, что у нас есть, мы раздобыли благодаря Ивану.

Сегодня, кстати, он опять берёт нас «на дело», так что прекращаем жаловаться на трудности, надо завтракать да отправляться в путь.

* * *

Как только закипает чайник, я тотчас зажигаю лучину в самодельной подставке и гашу горелку. Солярки осталось немного, надо экономить.

Нинель готовит наш универсальный завтрак: две глубокие чашки, по пачке «доширака» и примерно по триста граммов кипятка, всё тщательно перемешивается и томится пять минут.

Шаляпин усиленно стучит хвостом, напоминая о своём существовании. Виктория прилежно притворяется спящей и даже начинает фальшиво храпеть.

Нет, Виктория, нет, имитаторша из вас никудышная.

Шаляпин в пролёте, мы кормим его раз в день, во время обеда. Это система, он в курсе, так что, кроме ритуального стука хвостом другой активности не проявляет, даже с места не встаёт.

С Викторией придётся поделиться. Нинель отливает понемногу из двух наших чашек в третью и вручает бабке с ультиматумом:

– Бери, а то вылью!

Виктория постоянно отказывается от пищи. Пунктик у неё такой, боится объесть семью. Раньше ультиматум выглядел так: «Бери, а то Ляпину отдам!»

Это не работало. Виктория не видит особой разницы между собакой и человеком. Она немного не в себе… Или не немного? Не знаю, я сам без малого месяц немного не в себе, поэтому не могу объективно судить.

В общем, угрозу отдать еду Шаляпину Виктория воспринимает как вполне приемлемый вариант.

«Вылить» – совсем другое дело.

Виктория берет тарелку, и мы приступаем к завтраку.

Не имею целью оскорбить изобретателей «доширака», но не могу не поделиться откровением: ребята, эта ваша лапша – ещё та пустышка. Вроде и пахнет вкусно, и бульончик ароматный получается, но проглотил свои двести граммов, вроде бы обманул желудок, а через двадцать минут ты опять первозданно голоден. Горбушка ржаного хлеба утолила бы голод значительно лучше, чем миска этой ароматной обманки.

Так, о хлебе не будем, это больная тема.

Мы проглатываем свою утреннюю пайку и быстро собираемся. У нас всё заготовлено с вечера. Одеваемся, берём сумку с перевязкой и лекарствами, маскхалаты из простыней, лыжи, оружие, боеприпасы, несколько лучинок про запас и выходим из квартиры в длинный коридор. Виктория, не снимая с плеч одеяла, семенит следом и запирает за нами дверь.

* * *

Зачем, спрашивается, сказал про коридор, вместо того чтобы сразу перескочить на улицу?

Хм… А тут ещё надо выйти без проблем, так что следите за обстановкой.

Раннее утро, вроде бы все должны крепко спать…

Должны, но не спят. Голод не даёт.

Затаив дыхание, мы с Нинелью крадёмся по длинному коридору, словно разведчики за линией фронта.

Тусклый свет лучины выхватывает из тьмы жалкие остатки былой «роскоши».

Месяц назад этот коридор был под завязку забит всевозможными рудиментами советской эпохи, и по нему приходилось двигаться замысловатыми зигзагами, как по хорошей полосе препятствий.

Теперь же отсюда растащили всё деревянное, что может гореть, всё железное, из чего можно делать печки (типа старых стиральных машинок), и всё прочее, в чём можно хранить воду.

Санки, скребки и лопаты, кстати, тоже разобрали по квартирам, хотя раньше они спокойно лежали в коридоре и никто никогда на них не покушался.

Остались только велосипеды. Так что можно считать, что коридор почти пуст.

Крадёмся мы не потому, что здесь начинается зона боевых действий, а просто боимся разбудить одну невыносимую особу. Вот она, вторая дверь от выхода на лестничную клетку, ещё пять шагов, и…

И не успели.

Дверь распахивается, на пороге стоит молодая женщина, закутанная в байковое одеяло.

В дрожащем свете лучины глаза женщины горят красными угольками, что делает её похожей на демоническую вампирессу, восставшую из склепа на предмет испить кровушки первого попавшегося смертного.

О Боже… Она что, вообще никогда не спит?

– У вас есть что-нибудь покушать? – Женщина живо выпрастывается в коридор и преграждает нам путь.

– Нет, Люба, нету, – торопливо отвечает Нинель, пытаясь бочком протиснуться мимо соседки. – Дай пройти, мы торопимся.

– Ну как же нету, от вас пахнет едой! – мгновенно заводясь, повышает тон Люба. – Вы что, не люди?! У меня дети с голоду пухнут!

– Люба, успокойся, у нас нет еды. – Нинель протискивается мимо и тащит меня за руку, словно боясь, что Люба сейчас бросится на меня и съест. – Мы торопимся, у нас ничего нет.

– Ну как же нет, вы ведь только что жрали, я чувствую! – Люба подскакивает ко мне, хватает за грудки и жадно принюхивается. – Ага – жрали, жрали!

– Люба, пусти! – Я вынужден оттолкнуть её, что немедленно вызывает приступ агрессии.

– Ах вы… – Люба пытается вцепиться мне в лицо. – Ах вы скоты!!! Дайте еды, мои дети умирают!!!

Я с трудом уворачиваюсь и проскальзываю мимо.