Смерть С. - Витткоп Габриэль

С. начинает двигаться в направлении жилища S., держась за стены. Каждый шаг требует предельного напряжения воли. Главное — не наклоняться, иначе всё потеряно. Нужно держаться как можно прямее, несмотря на булькающую рану. Кровь, которая струится и капает на нищих, лежащих на земле, капает и по всей длине лестницы до квартиры S., который как раз выносит пепельницы и проветривает помещение. С. звонит к нему в дверь. S. открывает и видит человека в багровых одеждах. Он помогает ему войти, вытянуться на узком диване, покрытом ковром в красных и зеленых ромбиках, подле низкого столика. S. немедленно вызывает "скорую помощь".

С., наполовину в обмороке, С., который скользит уже в сумрачные поля бессознательного, посылает свой образ за тысячи километров, где его получает человек, который, имея привычку ложиться рано, уже спит. Образ С.: лежа на узком диване в зеленых и красных ромбиках, С. склоняет свое красивое лицо к правому плечу. Он очень бледен, мертвенно-бледен, взгляд выражает как его состояние, так и неизбежный исход всей ситуации.

"Скорая помощь" очень задержалась с прибытием.

"Юноша и Смерть" Стефано делла Белла. В скалистом пейзаже, где задний план занимает пирамидальная гробница, Смерть — закутанная, в тюрбане, и чреватая каким еще преступлением? — обнимает обнаженного юношу, чьи волосы — как пламя перевернутого факела.

С. осталось жить лишь несколько дней. Он умрет от того же самого удара ножом, от которого умер Каспар Хаузер, которому всё было обещано и мало дано. Spiegelschrift. Зеркальное письмо. Загадка остается, загадка, которой станет С., которой станет смерть С., со всеми ее вспомогательными смертями. In der Nacht sitzt das Finstere auf der Lampe und brullt.[7]

Темно.

Покинув квартиру, где S. устраивал party, C. хочет вернуться в отель пешком. Второй час ночи. Он немало выпил, но идет еще прямо. Он невероятно устойчив к большим количествам алкоголя. Итак, он идет уверенным шагом вдоль вполне приличного по бомбейским стандартам проспекта, недалеко от Ворот Индии, где, не пройдет и недели, будет развеян его прах.

На углу боковой улицы под фонарем трое мужчин разговаривают вполголоса. Самому младшему, наверное, лет пятнадцать, и С. выбирает его. Мальчик говорит, что знает общественные бани недалеко отсюда. С., трезвый ли, пьяный ли, никогда не думает об опасности, настолько он привык чувствовать ее спиной.

С. произносит возвышенным тоном сбивчивые речи, которые мальчишка не слушает, он идет справа, а С. вдоль стены, мальчишка трогает его за руку и говорит: сюда, а С. видит только его рыбий профиль, огромный треугольный глаз, окруженный черным мехом.

Два других мужчины идут за ними на небольшом расстоянии. С. останавливается на минуту, чтобы продекламировать стихи. Он часто так делает.

All my life they have been coming, these feet.All my lifeI have waited. Death will come only when I am worthy,And if I am worthy, there is no danger.[8]

В это мгновение шаги приближаются, и С. внезапно их слышит. Он хочет обернуться, но мальчишка швыряет его и прижимает к стене. С. теряет равновесие, но успевает повернуться лицом к тем двоим, которые уже навалились на него. — Деньги, часы, да поживей! С. зовет на помощь, хотя мог бы знать, что кричать не следует. Ему удается выпрямиться, и он пытается защищаться кулаками. Мальчишка покачнулся. Один из тех двух достает длинный тонкий кинжал местного производства с ручкой из меди, его лезвие блестит как серебро. С. чувствует удар в правый бок. Лезвие разрезает ткань рубашки, пронзает кожу, погружается в жировой слой, затем в мускульную ткань. Протыкает брюшину, вонзается в печень, перерезает круглую связку — остаток пуповинной вены — затем два раза поворачивается вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сначала вправо, потом влево, разрушая на своем пути ткани печени, превращая их в коричнево-черную кашу. Лезвие яростно поворачивается еще раз, прежде чем выйти из раны с приглушенным свистом и вернуться к своему хозяину, еще горячее от крови С.

С. стоит, согнувшись, у прокаженной стены, стены, которая словно высечена из гнили. С. она кажется ледяной; те двое отбирают у него бумажник из коричневой телячьей кожи и стальные часы Жирар-Перго и растворяются в темноте. Вдруг один из них возвращается и забирает у С. очки. С. опускается на колени, правой рукой опираясь на стену, как медведь-плясун. Вдруг в нем поднимается чувство протеста, черная волна вздымается из кровавых внутренностей к самому горлу. Он не хочет умирать. Еще не время! Еще совсем не время! Нет, нельзя так и умереть в этой гнилой улочке, где монашьи силуэты спящих грифов — пока еще спящих — расселись длинными гирляндами по крышам. Он не хочет этой реальности. Он больше не согласен быть реликтом, ожидающим прихода мародеров. Он забывает о том, как долго ждал он своих убийц. Он отрицает собственную сущность, ведь она заключалась в ожидании этой минуты. Он не смог достичь Абсолюта, тогда он возжелал Смерти. И вот он дрожит, он отказывается от нее, он ее больше не хочет. А между тем, именно Смерть была его единственной любовью, именно ее он искал на ночных улицах Бомбея, именно она была настоящим мотивом всех его поступков. И вот он ее нашел, свою Смерть, с рыбьим профилем, с огромным треугольным глазом, окруженным черным мехом. Галантная Индия. Траурная Индия.

С. отказывается сдаваться. Он цепляется за грязную стену, поднимается на ноги и с запрокинутой головой, как слепой, одной рукой ища опору, а другой удерживая равновесие, движется к жилищу S.

Портрет возможного убийцы С.

Птичий профиль, птичьи когти, пестрый птичий глаз. Убийца одет на европейский манер в серый измятый хлопчатобумажный костюм с оттопыренными отворотами, с горбатым воротником, с пузырями на коленях, костюм скромного индуса из несуществующей касты. Убийца носит с незапамятных времен поплиновую рубашку цвета винного осадка, японскую рубашку из индийского хлопка, потом перепроданную в Индии. На безымянном пальце левой руки у него кольцо с цирконом, оправленным в серебро — не стерлинговое серебро, а индийское, белое, как алюминий. Он в сандалиях на босу ногу, в сандалиях из плетеной кожи, плохо выдубленной козьей кожи, дрянной кожи. Он чисто выбрит — он бреется ежедневно — в то время как его волосы, никогда не мытые, смазаны маслом с синтетическим жасминным запахом.

Есть и другие фотографии, помимо той, которая представляет С. в роли Томаса Беккета, роли, выбранной, конечно, не случайно. Например, печальное изображение, всё состоящее из правого профиля, воротника рубашки, из-под которого выглядывает край узорного кашемирового платка, четко выделяющееся на фоне стены в зернах света. Темно-русые волосы кажутся почти черными, они начесаны на виски и лоб, на римский манер. У С. шкиперская бородка, с которой спадающие усы образуют соединение как у шлема с забралом. С. снял очки, но на переносице видна еще крохотная ложбинка. Голубой глаз, который кажется темным, полон мудрости и смирения с судьбой, и губы тоже, скептические, снисходительные. И в щеках, в изгибе шеи, словно обещание конца: сигнал бедствия. На обратной стороне фотографии чья-то надпись карандашом: C. qui incerta morte periit, anno aetatis suae XXXVII.[9] Фотография — исчезающий след за кормой. Эта, скорее всего, была сделана в промежутке между двумя поездками С. в Индию. Ибо он любил Индию, лежащую замертво, — вожделенный труп с прической от сумасшедшего кондитера, усыпанный лепестками патмы, — нераспустившийся лотос, крутящиеся каменные солнечные диски, мягкие слоновьи завитки, змеи танцующих рук. В первую поездку она подарила ему сифилис, теперь она ему дарит смерть.