План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

Оба заключили этот договор, находясь наедине в кают-компании на борту крейсера «Дойчланд», шедшего из Киля в Кенигсберг в начале весенних маневров 1934 года. Когда маневры завершились и весна перешла в лето, Гитлер не пошевелил и пальцем, чтобы выполнить свою долю обещаний. Вот тут-то многие в армии почувствовали, что нахальный канцлеришка (он занимал эту должность менее года) «ненадежен». В июне возник политический кризис, имевший гораздо больше влияния на будущее, чем на настоящее. И военным показалось (или они только сделали вид), что «единство рейха в опасности».

Опыт Гитлера в связи с кризисом никак не мог умерить его тайного решения подчинить армию как можно скорее и как можно прочнее. Как глава исполнительной власти, Гитлер был вызван Бломбергом, который встретил его на ступенях замка в Нойдеке. Военный министр был в полной форме и сразу же (стоя ступенькой выше канцлера) произнес холодную официальную речь: «…Если правительство рейха не может своими силами добиться ослабления теперешнего напряжения, президент введет военное положение и передаст управление в руки армии». Гитлеру была дана четырехминутная аудиенция у Гинденбурга, который без всякого выражения кратко повторил суть заявления Бломберга, причем Бломберг оставался стоять рядом. Затем Гитлера отпустили.

Это был последний случай, когда армия использовала реальную власть в политике Третьего рейха. Уже через десять дней нацисты продемонстрировали, что они не уступают военным в жестком применении правил, и более того, что они изменяют эти правила, как им удобно. Предупредив высшее командование армии, что против «определенных разрушительных элементов» будет предпринято «административное воздействие», и устроив дело так, что рейхсвер был приведен в состояние боевой готовности и находился на казарменном положении, Гитлер нанес удар, придав термину «разрушительный» свое собственное крайне широкое толкование. Осуществление убийств Гитлер поручил своей личной охране, чернорубашечникам СС. В 1934 году их было всего несколько тысяч, но растерянность и пассивность армии более чем компенсировали их малочисленность. А штурмовые отряды CA никак не ждали опасности от своих товарищей по оружию.

К тому времени, когда армия пришла в себя, «порядок» был восстановлен, и залитые кровью полы в тюремных подвалах начисто вымыты. CA не стало, но исчезли и почти все заметные фигуры, будь то правые, либералы или даже такие люди, как Шлейхер[14] и Бредов[15] из Генерального штаба, противодействовавшие становлению нацистской партии. С этого дня стало ясно, что, кто бы ни выступал против Гитлера, рисковал не просто своей карьерой, но и жизнью, и что появился также инструмент исполнения наказаний – части СС, и что возложение на них «полицейских» полномочий сделало их подлинными арбитрами внутренней безопасности.

В те несколько недель, пока становились очевидными масштаб чистки и угроза собственному положению, армия колебалась, не зная, что предпринять. Ее недовольство, временно поутихшее в связи со смертью старого маршала Гинденбурга, вылилось в открытое выступление на следующий год, но тут Гитлер раскрыл свой сундук с игрушками.

Провозглашение всеобщего перевооружения и военного призыва задало каждому профессиональному военному столько работы и открыло такие заманчивые перспективы, что заглушило любые желания (если они и были) заниматься политикой. В любом случае, какую цель могли бы иметь эти поползновения? Армия, по-видимому, добилась всех своих целей. Ее «гегемония в военных делах» уже была закреплена пролитой кровью, и все препоны на пути ее развития были сметены. 17 марта 1935 года Бломберг заявил во всеуслышание в День памяти героев: «Именно армия, далекая от политических конфликтов, заложила фундамент, на котором мог строить ниспосланный Богом архитектор. И этот человек пришел, человек, который своей силой воли и духовной мощью положил конец нашим разногласиям и исправил все, что не смогло сделать целое поколение».

Но если Бломберг и забыл про унизительные нотации в Нойдеке, Гитлер их помнил. Он, теперь уже фюрер, не забыл и высокомерных выходок тогдашнего главнокомандующего Фрича, и его недружелюбного отношения к СС, и его вызывающей манеры давать убежище в рядах армии политически неблагонадежным. Оба этих человека были запланированы на уничтожение, и, пока в штабе гестапо накапливался на них материал и плелась гиммлеровская паутина, Гитлер обратился к разным психологическим – собственно, даже тотемическим – уловкам, чтобы теснее привязать к себе армию. Именно в истории этого второго периода порабощения армии Гитлером были посеяны семена тех неподобающих, а то и прямо катастрофических раздоров, ставших бичом при проведении Восточной кампании.

Одной из уступок, которых добился от Бломберга Гитлер при заключении негласного соглашения, было введение нацистской эмблемы в обмундирование всех солдат. С этого времени традиционный германский орел стал держать в когтях свастику, а вскоре этот значок начал появляться все в больших масштабах – на полковых знаменах, флагах, над входами в казармы, намалеванным по трафарету на башнях танков. Какова бы ни была политическая отчужденность старших офицеров, этой мерой стремились добиться того, чтобы простой солдат связывал себя с нацистской символикой и нацистской партией. Это отождествление усиливалось и формулировкой чуть ли не вассальной клятвы, принесенной каждым военнослужащим в августе 1934 года, которая заменила старую форму присяги конституции, существовавшей в дни республики:

«Я клянусь перед Богом, что буду полностью подчиняться Адольфу Гитлеру, вождю рейха и германского народа, верховному командующему вермахта, и я ручаюсь своим словом храброго солдата всегда соблюдать эту клятву даже ценой своей жизни».

В 1937 году фортуна предоставила Гитлеру случай избавиться от Бломберга в тот самый момент, когда завершилась «разработка» Фрича. Одним блестяще подготовленным ударом Гитлер заставил повиноваться всю армию, ошеломленную и растерянную.

Военный министр позволил себе роскошь жениться вторым браком на проститутке. Эта оплошность была абсолютно не допустима этическим стандартом офицерского корпуса. Таким образом, Гитлер оказался в положении безукоризненного моралиста. В эту атмосферу сексуального скандала гестапо поспешно вбросило свое досье на главнокомандующего, обвинив его еще и в том, что тот предавался противоестественному пороку с известным баварским заключенным.

Бедный Фрич! Он не знал, как опровергнуть подобные обвинения, будучи абсолютно невиновным. Он мог лишь воспользоваться обычным для своей касты выходом – вызвал Гитлера на дуэль. Но в джунглях нацистской политики этот жест вызвал такую же реакцию, как и при распускании хвоста павлином перед питоном. Гитлер безжалостно использовал свое преимущество. Были уволены шестнадцать старших генералов (среди них Рундштедт[16], который неосмотрительно выдвинул Фрича как преемника Бломберга во время краткого интервала между отставкой первого и обвинением второго), а еще сорок четыре офицера были перемещены на другие менее значимые посты.

Но как ни унизительны были эти события, это было еще ничто по сравнению с последовавшими официальными нововведениями. По декрету от 4 февраля 1938 года три министерства, ведавшие делами вооруженных сил, были объединены и подчинены единому командующему, самому Гитлеру:

«С этого дня я лично осуществляю непосредственное командование всеми видами вооруженных сил. Прежний штаб вермахта в военном министерстве становится Верховным командованием вооруженных сил (ОКВ) и подчиняется непосредственно мне. Во главе штаба Верховного командования находится прежний начальник штаба вермахта [Кейтель]. Он имеет ранг, равный рейхсминистру. Верховное командование вооруженных сил также принимает на себя функции военного министерства, и начальник Верховного командования, в качестве моего заместителя, осуществляет властные полномочия прежнего военного министра рейха».

Организация ОКВ и последующее подчинение армии небольшому исполнительному органу, который, как видно, все сильнее подпадал под контроль фюрера и испытывал его личное влияние, были политическим приемом, и как часто бывает с мерами, целесообразными с точки зрения внутренней политики, шли вразрез со строгими требованиями боеспособности.

Это было окончательным штрихом в борьбе между гражданской властью (если так можно описать нацистскую партию) и армией. Это значило, что Генеральный штаб, уже утративший право определения «наилучших интересов рейха» и вмешательства в его внутреннюю политику, теперь оказался лишенным и своей исторической и фундаментальной прерогативы – права решать, когда и как вести войну. ОКХ по статусу было низведено до положения департамента, занятого армейскими делами и подчиненного штабу, состоящему из людей, выдвинутых и непосредственно подотчетных фюреру. Результатом стало то, что ортодоксальная процедура выработки стратегической доктрины больше не действовала. Вместо консультаций специалистов стали проводиться совещания у фюрера, которые были почти ничем не лучше аудиенций, когда Гитлер, более или менее спокойно выслушав «доклады», обрушивал на собравшихся свое уже готовое решение – директивы[17] и документы. Таким образом, огромный фонд технической экспертизы, хранилищем которого был Генеральный штаб, использовался только на уровне тактического и оперативно-тактического планирования. Основные направления военной политики, координация операций на различных театрах, даже разработка новых видов вооружения и определение приоритетов в снабжении, – все эти вопросы решались, не считаясь с мнением Генерального штаба. Отсутствовала постоянная консультативная организация экспертов, готовивших оценки и альтернативы, то есть не было никакого эквивалента комитету начальников штабов или объединенным начальникам штабов, как это существовало на Западе.